— Именно об том я и думала.
— Мне не понравилось, как эта женщина смотрела на Би.
— Леди Солас?
Молли замолчала, сдерживая ярость. Она знала, как я хотел бы услышать, что она не обижается на слова Кетриккен, но не спешила меня успокоить. Леди Солас оскорбила ее, а, так как в наш дом ее привела Кетриккен, обида Молли распространилась и на бывшую королеву. Она понимала, что меня раздирают противоречивые чувства, но не предложила мне никакого утешения, а только бодро шагала по коридору до широкой лестницы, ведущий наверх, к нашей спальне. Я медленно плелся за ней, колыбель с каждым шагом весила все больше. К тому времени, когда я дотащил ее до спальни, Молли уложила Би в центре кровати, и я понял, что этой ночью она будет спать между нами. Тем лучше. Я быстро прошелся по комнате, делая вид, что закрываю портьеры и разжигаю камин, но на самом деле проверяя все ниши и занавеси. Когда я успокоился, Молли уже переодела Би в мягкую маленькую ночную рубашку. Это сделало ее еще меньше. Когда Молли подвернула лишнее под ее ножки, я спросил:
— Если я вернусь к гостям, с тобой ничего не случится?
— Я запру за тобой дверь, — ответила она.
Я встретил ее взгляд. Глаза моей самки заверили меня, что наш детеныш будет в безопасности.
— Это разумно, — согласился я. — Я постучусь и подам голос, когда вернусь.
— Хорошо. Это утешает, — тихо сказала она, а затем, вопреки всему, мы оба рассмеялись.
— Уверен, что мое беспокойство — просто глупость, — соврал я ей.
— Уверена, ты ведешь себя глупо, думая, что я тебе поверю, — ответила она и последовала за мной к двери. После того, как за она мной закрылась, я услышал, что с усилием двигает тяжелый, редко используемый засов. Слышно было, как скользит металл по металлу. Хороший звук.
Кетриккен и ее спутники остались всего на одну ночь. На следующее утро мы не вынесли Би к завтраку, и никто не пожелал увидеть ее. Менестрель так и не вызвался посмотреть ее, прилюдно или в одиночку. Кетриккен даже не упомянула, что Би должна быть записана как истинный ребенок Фитца Чивэла Видящего. Она никогда не войдет в список официально признанных наследников престола. Ее жизнь не будет похожа на жизнь ее сестры, это было очевидно. Кетриккен оценила моего ребенка и нашла ее неполноценной. Я не мог решить, чувствовал ли я возмущение подобным отрешением Би, или глубокую благодарность.
Ибо была и другая сторона этой медали. Если бы Кетриккен признала моего ребенка, даже в частном порядке, это был бы защитный покров для Би. То, что она не объявила Би частью династии Видящих, ставило ее за пределы двора, туда, где долгие годы находился я сам: Видящий, резерв и обуза трона.
Кетриккен заявила, что должна уехать вскоре после полудня, и что ее друзьям тоже пора ехать по домам. На меня она смотрела с глубоким сочувствием. Наверное, она предполагала, что мы с Молли хотели остаться наедине с нашей угасающей дочерью, побыть с ней прежде, чем она уйдет. Это было бы добрым знаком внимания, если бы Би действительно умирала. Прощание прошло тяжело: ее отъезд казался пожеланием скорой смерти моей дочери.
Неттл задержалась на неделю. Каждый день она наблюдала за Би и, думаю, поняла, что, хотя малышка не растет и не набирает веса, умирать она тоже не собирается. Она оставалась такой же, как и раньше, ела, пила, ее голубые глазки оглядывали мир, а искра ее жизни становилась все сильнее для моего Уита. Наконец, Неттл объявила, что должна вернуться в Баккип, к своим обязанностям. Перед отъездом она нашла время отругать меня за то, что я не рассказал ей раньше о рождении Би, и настоятельно попросила меня сразу же сообщать ей о всех изменениях здоровья малышки или матери. Я легко обещал ей это.
Я так не спросил Чейда о его неудачном шпионе. Мне нужно было время подумать. Би теперь в безопасности. Шутка ли, испытание или угроза — что бы это ни было, все закончилось. Пока Кетриккен гостила у нас, я нечасто видел Ланта, но после ее отъезда я убедился, что он уехал вместе с ней. В дальнейшем я ничего не слышал о нем от Чейда.
Следующие недели нас навещали сыновья Молли, по одному и парами, с женами и детьми. Они рассматривали Би с нежной и доверчивой невозмутимостью старших братьев и сестер. Младенец был крошечный, но их мать выглядела счастливой, а Том Баджерлок казался довольным своей судьбой, так что им не о чем было беспокоиться здесь и можно заниматься своими делами.
После отъезда всей компании дом, казалось, затих, будто зима проникла в самое сердце поместья.
Я наслаждался женой и ребенком.
И обдумывал дальнейшие действия.
Глава восьмаяПаучье логово
И вот, как всегда, я прошу у тебя совета. Шут, которым ты когда-то был, всегда мог дать мне мудрый совет. Даже зная, что это невозможно, я жажду еще одного случая сесть и подумать вместе с тобой. Тебе всегда хватало ума взглянуть на запутанный клубок придворной политики и объяснить мне, как изгибается каждая нить и в какую ловушку может завести; перебрать каждое звено цепи и найти ее начало. Мне так не хватает твоей проницательности. Как и твоего плеча. Нет, ты не воин, и все же, когда ты стоял за моей спиной, мне не требовалось другой защиты.
Но, должен признать, ты смог оскорбить меня, как никто другой. Ты писал Джофрон. Но не мне. Если бы пришла хоть одна записка от тебя, за все эти годы, то, по крайней мере, я знал бы, куда отправить все эти бесполезные размышления. Курьером или птицей, я отправил бы их к тебе и представлял бы, что далеко во времени или пространстве они достигли тебя, и ты немного подумал обо мне. Ты знаешь мою натуру. Я беру кусочки, подсказки, складываю их в картинку, в которой ты сознательно не пишешь мне, чтобы я никаким образом не смог до тебя дотянуться. Почему? Что еще я могу думать, кроме того, что ты боишься, что я каким-то образом уничтожу твою работу? А если так, я должен задаться вопросом, кем же я для тебя был. Всего лишь Изменяющий? Оружие, которое ты беспощадно использовал, а потом убрал в сторону, чтобы оно не навредило тебе или твоему делу?
Мне нужен друг. У меня нет никого, перед кем я мог бы признать свои слабости, свой страх, свои ошибки. У меня есть любовь Молли, Би нуждается в моей силе. Я никому не смею признаться, что мое сердце разрывается от того, что Би остается вялым ребенком. По мере того как мои мечты испаряются, я боюсь будущего, в котором она навсегда остается чахлой недоразвитой девочкой, кому я могу доверить свою боль? Молли, которая обожает ее и яростно продолжает настаивать, что время даст то, чего ей не хватает? Она не готова признать, что наша дочь умна не более чем двухдневный цыпленок. Шут, мой ребенок не смотрит мне в глаза. Когда я касаюсь ее, она отодвигает от меня как можно дальше. Но не далеко, потому что она не может ни перевернуться, ни поднять голову. Она не издает никаких звуков, кроме плача. И даже это бывает редко. Она не хватает мать за пальцы. Она чахлая, Шут, больше растение, чем человек, и каждый день мое сердце останавливается при виде ее. Я хочу любить ее, а вместо этого вижу, что люблю ребенка, которого придумал, а не свою дочь. Так я и смотрю на мою Би и страстно желаю несбыточного. Того, что она, возможно, никогда не сможет мне дать.
Я не знаю никого, кто может выслушать меня и не отшатнуться в ужасе от такого бездушия.
Вот почему я пишу все эти слова и предаю их огню или бросаю в кучу других бесполезных размышлений, которые одержимо строчу каждую ночь.
Я выждал четыре месяца, прежде чем навестил Баккип, чтобы поговорить с Чейдом и леди Розмэри.
Все это время в поместье было тихо, но я постоянно находил себе занятия. Моя маленькая дочь хорошо ела и почти совсем не спала, как и любой новорожденный, считала Молли, и слишком мало, как казалось мне. Тем не менее по ночам она не беспокоила нас плачем. Вместо этого она лежала неподвижно, молча, с открытыми глазами и смотрела в угол темной комнаты. Она все еще спала между нами, а днем всегда находилась рядом с матерью.
Би росла, но очень медленно. Она оставалась здоровой, но Молли сказала мне по секрету, что она не делает того, что должны делать дети ее возраста. Сначала я не обращал внимания на ее беспокойство. Для меня Би была маленькой, но идеальной. Когда я смотрел на нее сверху вниз, она разглядывала потолок голубыми глазками, и это заполняло мое сердце любовью.
— Дай ей время, — сказал я Молли. — Она все наверстает. Я выкармливал много слабых щенков и видел, как они становятся самыми сильными собаками в стае. Она тоже вырастет.
— Она не щенок! — упрекнула меня Молли, но улыбнулась и добавила: — Она долго была в утробе матери и родилась малюткой. Возможно, чтобы вырасти вне меня, ей тоже надо больше времени.
Не думал, что она поверит моим словам, но она стала говорить всем вокруг то же самое. Шли дни, однако я не мог не обращать внимания, что моя малышка не меняется. В месяц она была чуть-чуть больше, чем после рождения. Сначала горничные отмечали, какой это «хороший ребенок», спокойный и тихий. Но вскоре и они перестали говорить это, и жалость росла в их лицах. Мне становилось все страшнее от мысли, что моя дочь слабоумна. У нее не было никаких признаков слабоумия, известных всем родителям. Язычок соответствовал ее ротику, глазки и ушки — соразмерны маленькому личику. Она была прелестна, как куколка, и такая же маленькая и безразличная.
Я перестал думать об этом.
Вместо этого я сосредоточился на шпионе, посланном Чейдом. Потихоньку гнев мой рос. Возможно, я кормил его страхом и отчаянием, в которых не давал себе отчета. Я долго думал об этом. Не хотелось ругаться с Чейдом с помощью Скилла. Я сказал себе, что нужно встать перед ним и заставить его признать, что я не тот человек, с которым можно играть, когда дело касается его ребенка.
Через четыре месяца, удовлетворенный тем, что в доме все спокойно, я придумал предлог для отъезда в Брашбенкс. Я сказал, будто хочу посмотреть на племенного жеребца, о котором недавно слышал. Пообещав Молли вернуться как можно быстрее и одевшись потеплее, я выбрал в конюшне самую неброскую гнедую лошадку Салли. Невысокая, быстроногая и покладистая, она легко могла прошагать большое расстояние. Я решил, что это идеальная лошадь для путешествия в Баккип.