— Желтый, — сказал я, как Молли притворяясь, что понимаю ее мысли. — Я крашу маленький цветок желтым.
Снова булькающее бормотание, на этот раз чуть громче, с какой-то большой просьбой.
— Зеленый, — сказал я ей. Я поднял пузырек чернил и показал ей. — Листья по краям будут зеленые. В центре я смешаю зеленый и желтый, а черный — для прожилок.
Маленькая рука нащупала уголок страницы. Пальцы подняли ее и потянули.
— Осторожно! — предупредил я ее и получил каскад умоляющего бульканья.
— Фитц, — мягко упрекнула меня Молли. — Она просит у тебя бумагу. И перо, и чернила.
Я перевел взгляд на Молли. Она уверенно посмотрела на меня, подняв брови, удивляясь моей глупости или неразумности. Счастливая утвердительная нотка в бульканье Би, казалось, подтверждала ее правоту. Я посмотрел на Би. Она подняла лицо и посмотрела мимо меня, но не отступила.
— Бумага, — сказал я, и, не колеблясь, взял самой качественной бумаги, присланной мне Чейдом.
— Перо.
Одно из недавно обрезанных.
— И чернила.
Я выдвинул небольшую чернильницу на стол. Перо и бумагу я положил на край стола. Какое-то время Би стояла молча. Потом пошевелила губами, показала пальцем и что-то пропела.
— Цветную тушь, — подсказала Молли и Би изогнулась от восторга. Я сдался.
— Нам придется поделиться, — сказал я ей.
Я придвинул стул к другой стороне стола, положил на него подушку, а затем расставил все принадлежности Би так, чтобы она могла добраться до них. Она удивила меня готовностью, с которой взобралась на этот трон.
— Теперь опусти острый конец пера в чернильницу… — начал я.
И остановился. В мире Би меня уже не было. Все ее внимание сосредоточилось на пере, которое она тщательно обмакнула в чернила и поставила на бумагу. Я замер и смотрел на ребенка. Наверное, она какое-то время наблюдала за мной. Я ожидал, что она намочит перо и размажет чернила поперек страницы. Вместо этого ее маленькая ручка начала аккуратно двигаться.
Ее усилия не обошлись без пятен и потеков. Никто не может с первого раза правильно использовать перо. Но образ, возникший на странице, был сложен и тщательно выписан. В тишине она стащила тряпочку и протерла перо, подула на черную краску, чтобы высушить ее, и взяла желтые, а потом оранжевые чернила. Я молча и напряженно смотрел и даже не заметил, как приблизилась Молли. Пчелка, как живая, появлялась на бумаге. Потом наступил момент, когда наша Би издала тяжелый довольный вздох, будто после сытного вкусного обеда, и оставила свою работу. Я рассматривал ее, не касаясь: тонкие усики, грани крылышек, светлые полосы от ярко-желтого до темно-оранжевого.
— Это ведь ее имя? — тихо спросил я Молли.
Би глянула на меня, что бывало редко, и взгляд ее тут же скользнул в сторону. Я явно ее раздражал. Она придвинула бумагу ближе, будто защищая от меня, и сгорбилась над ней. Перо снова окунулось в черные чернила и аккуратно зацарапало по бумаге. Я взглянул на гордо и таинственно улыбающуюся Молли. Мое напряжение росло, пока Би не оторвалась от страницы. Там, в старательных буквах, похожих на почерк Молли, было написано «Би».
Я не знал, что мой рот был открыт, пока Молли не положила пальцы мне под подбородком и не прикрыла его. На мои глаза навернулись слезы.
— Она может писать?
— Да.
Я вздохнул и попытался успокоиться.
— Но только свое имя. Неужели она понимает, что это буквы? Что они что-то значат?
Молли раздраженно фыркнула.
— Конечно знает. Фитц, ты думаешь, что я бы пренебрегла бы ее образованием, как было со мной? Мы читаем вместе. Так она учит буквы. Но сегодня впервые она взяла в руки перо и что-то написала, — ее улыбка немного дрожала. — По правде говоря, я удивлена почти как ты. Она знает, чем письменные буквы отличаются от печатных. Поистине, когда я впервые пыталась писать, у меня получалось гораздо хуже.
Би не обращала внимания на нас обоих, из-под ее пера выходили вьющиеся веточки жимолости.
Этим вечером я больше не писал. Я уступил все краски и лучшие перья моей маленькой дочери, и позволил ей заполнять страницу за страницей бумаги наивысшего качества рисунками цветов, трав, бабочек и насекомых. Мне нужно было бы изучать живые растения, чтобы хорошо их изобразить; она же обращалась к своей памяти и отображала их на листе.
В ту ночь я лег спать, полный признательности. Я вовсе не был уверен, что Би понимала смысл букв, письма или чтения. Но я узнал, что она может делать точные копии того, что видела, даже без образца перед глазами. Весьма редкий талант, и он дал мне надежду. Это напомнило мне Олуха, человека необыкновенно сильного в Скилле, но не понимающего полностью суть своих действий.
В ту ночь, в постели с Молли, греющейся рядом, я наслаждался редким удовольствием: связался Скиллом с Чейдом и вытащил его из глубокого сна.
Что? спросил он меня с укором.
Помнишь травяные свитки лавочника с островов Пряностей, которые мы отложили из-за того, что я не мог их скопировать? Рваные, которые могли бы быть оригиналами Элдерлингов?
Конечно. Что с ними?
Отправь их мне. С хорошим запасом бумаги. Да, и набором кроличьих кистей. А у тебя нет этих пурпурных чернил с островов Пряностей?
Ты знаешь, сколько это стоит, мальчик?
Да. И я знаю, что для хорошего дела ты можешь себе это позволить. Отправь мне две бутылки.
Я улыбнулся, закрывая свой разум от града его вопросов. Они все еще стучали в мои стены, когда я погрузился в сон.
Глава десятаяМой голос
Этот сон я люблю больше всех. Но приснился он мне всего один раз. Я пыталась его вернуть, но тщетно.
Бегут два волка.
Вот и все. Они бегут при свете луны по открытому склону, а затем — по дубовой роще. Подлесок совершенно не мешает им. Они даже не охотятся. Они просто бегут, наслаждаясь работой мышц и холодным воздухом, наполняющим открытые пасти. Они ничего никому не должны. Им не нужно принимать решения, у них нет обязанностей и короля. У них есть ночь и бег, и им этого достаточно.
Я жажду стать такой же цельной.
Я освободила язык в восемь лет. Очень ясно помню тот день.
Мой неродной брат Нэд, больше похожий на дядюшку, накануне ненадолго заглянул к нам. Он привез мне не маленькую трубу или бусы, которые дарил обычно. На этот раз в его руках оказался мягкий пакет, завернутый в грубую коричневую ткань. Он положил его на колени, и пока я сидела, глядя на него и не зная, что делать дальше, мама достала небольшой поясной нож, перерезала веревочку, стягивавшую его, и развернула обертку.
Внутри была розовая блуза, кружевной жилет и набор многослойных розовых юбок! Я никогда не видела такую одежду. Они из Бингтауна, сказал он маме, когда она нежно потрогала замысловатые кружева. Рукава были длинные, в складку, а среди юбок, разложенных на подушке, были нижние и верхние, плотные, с розовым кружевом. Мама примерила их на меня, и на удивление они подошли.
На следующее утро она помогла мне надеть их, и, когда последний поясок был завязан, у нее перехватило дыхание. Потом она заставила меня стоять спокойно и изнывать от скуки, пока терзала мои волосы, приводя их в сомнительный порядок. Когда мы спустились к завтраку, она открыла дверь и ввела меня, как королеву. Отец поднял брови от удивления, а Нэд издал радостный крик. Я осторожно позавтракала, вытерпев натирающие кружева и поддерживая рукава, чтобы они не попали в тарелку. Я отважно выдержала тяжесть одежды, пока мы стояли перед усадьбой и желали Нэду счастливого пути. Помня о своей красоте, я аккуратно прошлась по огороду и уселась на скамейку. Я чувствовала себя очень важной. Я привела в порядок розовые юбки и попыталась пригладить волосы, а когда Эльм и Леа вышли из кухни с ведрами овощных очистков, направляясь к курятнику, я улыбнулась им обеим.
Леа смущенно отвернулась, а Эльм показала мне язык. Мое сердце сжалось. Я глупо полагала, что такая дорогая одежда поможет мне привлечь их внимание. Несколько раз я слышала, как Эльм говорила, что я «одета, как сын сапожника», когда на мне были обычная туника и штаны. Они ушли, а я осталась сидеть, пытаясь обдумать произошедшее. Когда солнце зашло за низкие тучи, я вдруг устала от натирающего кружевного воротника.
Я искала маму и нашла ее вытягивающей воск. Я стояла перед ней, поднимая розовые юбки.
— Слишком тяжело.
Она увела меня в мою комнату и помогла переодеться в темно-зеленые штаны, светло-зеленую тунику и мягкие сапоги. За это время я приняла решение. Я поняла, что должна сделать.
Я всегда знала, что в Ивовом лесу есть другие дети. В первые пять лет моей жизни я была так связана с матерью и настолько мала, что не могла играть с ними. Я случайно видела их, когда мама проносила меня через кухню, или когда я бегала за ней по коридорам. Это были сыновья и дочери слуг, рожденных, чтобы стать частью Ивового леса и расти вместе со мной, даже если у них это получалось лучше и быстрее. Некоторые из них были достаточно большие, чтобы работать самостоятельно, например девочки-посудомойки Эльм и Леа, и кухонный мальчик Таффи. Я знала, что есть еще дети, которые работают с птицей, овцами и лошадьми, но видела их редко. Еще были совсем маленькие детишки, которые пока не могли работать и всегда находились рядом с матерью. Некоторые из них были размером с меня, но слишком глупые, чтобы вызвать мой интерес. Эльм была на год старше, а Леа — на год младше, но обе они были на голову выше меня. Обе выросли в кладовых и кухнях Ивового леса и думали обо мне так же, как их матери.
Когда мне было пять, они выказывали жалостливое терпение. Но и жалость и терпение кончились, когда мне исполнилось семь. Значительно меньше их, я лучше разбиралась в порученной мне работе. Но из-за того, что я не говорила, они считали меня дурочкой. Я научилась сохранять молчание со всеми, кроме мамы. Не только дети, но даже взрослые слуги издевались над моим бормотанием и обсуждали его, когда думали, что меня нет поблизости. Уверена, дети от них и усвоили неприязнь ко мне. Хотя я была слишком мала, но инстинктивно чувствовала, как боялись взрослые, что моя ненормальность заразна.