Я в изумлении смотрел на нее.
— Нет! Нет, Би, я никогда не оставлю тебя здесь на несколько дней кряду! Подожди… книги? Ты действительно хорошо читаешь?
Она была так удивлена, будто я спросил, умеет ли она дышать.
— Конечно. Разве не все это умеют?
— Нет. Обычно читать учат всех. Я знаю, мама показывала тебе буквы, но я не думал, что… — я удивленно смотрел на нее. Я наблюдал за ее играми с пером и книгами, думая, что она просто учит случайные буквы. Записка, которую она написала своей сестре, была не сложной, всего несколько строк. Теперь я вспомнил: она просила бумаги, чтобы записать свои сны. Я думал, что она имела в виду свои странные рисунки. Я подавил внезапное желание узнать, что она написала, и увидеть, что же ей снилось. Я подожду, пока она сама не захочет поделиться со мной.
— Мама читала мне. Свою большую красивую книгу о травах и цветах, ее подарила леди Пейшенс. Она читала очень медленно, показывала каждое слово. Она показала мне буквы и звуки. Так я и научилась.
Молли поздно научилась читать, и далось ей это с большим трудом. И я сразу понял, какую книгу она читала Би: ее страницы были сделаны не из бумаги, а из тонких дощечек с вырезанными и раскрашенными словами и картинками. Это был самый дорогой подарок от Пейшенс для меня. И Молли научила нашу дочь читать именно по ней.
— Папа?
Я спустился на землю. Я посмотрел на нее сверху вниз.
— А что случилось с леди Пейшенс? Мама рассказывала мне много историй о ней, но никогда не говорила о конце ее истории.
— Конец ее истории.
Я был там в день, когда история моей мачехи закончилась. Я подумал об этом сейчас, и она вдруг предстала передо мной в новом свете. Я откашлялся.
— Хорошо. Это случилось ранней весной. Сливы только начали пробуждаться от зимнего сна, и леди Пейшенс хотела обрезать их до того, как они зацветут. Она уже была довольно стара, но все еще очень беспокоилась о своих садах. И вот она высунулась из окна и сверху выкрикивала приказания рабочим, занятым обрезкой деревьев.
Я улыбнулся, вспоминая. Би почти смотрела на меня, на ее лице был написан интерес, лоб сморщился.
— Она выпала из окна?
— Нет. Как ни странно, из окна она не выпала. Но ей очень не нравилось, как они делали обрезку. И вот она заявила, что спустится, чтобы заставить сделать их все как надо, собрать обрезанные ветки и поставить их в воду на столе. Я предложил пойти и принести ей их, но нет, она отправилась в свою комнату, а потом затопала вниз в сапогах и тяжелом шерстяном плаще.
Я замолчал. Я все так отчетливо вспомнил. Голубое небо, порывистый ветер и сверкающие глаза Пейшенс, возмущенной, что рабочие в саду не слушаются ее.
— И что?
— Она ушла ненадолго. Я был в комнате, когда услышал, как хлопнула дверь. Она позвала меня, чтобы я пришел и взял несколько веток. Я вышел в прихожую, она шла мне навстречу, с огромной охапкой веток, усыпав все вокруг мелкими побегами и кусочками мха. Я собирался взять их, когда она внезапно остановилась. Она смотрела перед собой, ее рот приоткрылся, а щеки, и так розовые от холода, совсем покраснели. Потом она закричала: «Чивэл! Вот ты где!» Раскинула руки, и ветки разлетелись во все стороны. Она сделала две быстрых шага мимо меня. И упала.
Слезы вдруг защипали глаза. Я моргнул, но не смог их остановить.
— И она умерла, — прошептала Би.
— Да, — хрипло сказал я. Я вспомнил, какая она была легкая, когда я поднял и перевернул ее. Она была мертва, глаза ее были открыты, и она улыбалась.
— Она подумала, что ты — ее умерший муж.
— Нет, — я покачал головой. — Она не смотрела на меня. Она смотрела мимо меня, на что-то за моей спиной. Я не знаю, что она увидела.
— Она увидела его, — убежденно сказала Би. Она кивнула сама себе. — Он все-таки пришел за ней. У ее истории хороший конец. Можно мне оставить здесь одну из ее книг, про травы?
Из воспоминаний я снова вернулся в маленькую комнатку, к своей дочери, сидевшей, у стола.
— Если хочешь, оставь здесь свои книги. И вообще все, что тебе захочется. Можешь взять свечи и огниво, если обещаешь быть очень осторожной с ними. Но ты должна помнить: это комната и вход в нее — тайна, которую нельзя говорить никому. Она только для тебя и меня. Важно, чтобы это осталось в секрете.
Она серьезно кивнула.
— Ты мне покажешь другие проходы, кроме этого, и как открыть другие двери?
— Может быть, завтра. Сейчас мы должны все тут закрыть и увидеться с человеком, который заботится об овцах.
— Лин, — напомнила она мне вскользь. — Пастух Лин заботится об овцах.
— Да, Лин. Нам нужно поговорить с ним, — мне пришла в голову идея. — У него есть сын по имени Бодж, который живет с женой и маленькой девочкой. Может, ты захочешь встретиться с ними?
— Нет. Спасибо.
Ее решительность убила мою надежду. Я понял, что за этим кроется что-то большее. Я молча терпеливо ждал, пока она возьмет лампу и начнет спускаться по узкой лестнице. Она в предвкушении остановилась там, где ее пересекал другой проход, подняв лампу и всматриваясь в темноту, но потом коротко вздохнула и привела нас обратно в кабинет. Я держал лампу, пока она закрывала и закрепляла панель. Потом лампу я задул и поднял тяжелые шторы, впуская в комнату серый свет. Шел дождь. Я моргнул, привыкая к свету. Ночью ударит мороз. Края желтых березовых листьев начали загибаться внутрь. Зима приближалась.
Я все еще молчал.
— Другие дети не любят меня. Им неприятно. Они думают, что я маленький ребенок, выряженный как девчонка, а потом, когда я делаю что-то, обрезаю яблони острым ножом, например, они думают… Я не знаю, что они думают. Но когда я захожу на кухню, сыновья Тавии уходят. Они привыкли работать с ней каждый день. Но больше не приходят, — она отвернулась от меня. — Эльм и Леа, девочки с кухни, ненавидят меня.
— О, Би, они не могут ненавидеть тебя! Они вообще вряд ли с тобой знакомы. Сыновья Тавии выросли и теперь весь день ходят с отцом, учатся у него. Это не из-за тебя, Би.
Я смотрел на мою малышку, ободряюще улыбаясь. Она подняла глаза, и в момент, когда наши взгляды встретились, ее синий гнев обжег меня.
Она снова опустила глаза в пол и застыла.
— Лучше я сегодня останусь дома, там дождь, — сказала она тонким равнодушным голосом. — Хороший день, чтобы побыть в одиночестве.
— Би, — я сказал, но прежде чем я продолжил, ее злость вспыхнула снова.
— Ненавижу, когда ты лжешь. Ты же знаешь, что другие дети будут бояться меня. И я понимаю, когда меня ненавидят. Я не придумываю. Это на самом деле так. Не лги мне, не заставляй думать, что я плохо сужу о людях. Ложь — это плохо, независимо от того, кто говорит ее. Мама с этим мирилась, но я не буду.
Она скрестила руки на груди и стояла, вызывающе глядя на мои колени.
— Би! Я твой отец. Ты не должна говорить со мной так!
— Если я не могу быть честной с тобой, я вовсе не буду с тобой говорить.
Вся ее сила воли была вложена в эти слова. Я знал, что она вполне способна возобновить свое долгое молчание. Мысль о том, я могу лишиться ее дружбы, которую обрел после смерти Молли, так глубоко поразила меня, что я только сейчас понял, как мы с дочерью стали близки. Вторым ударом было понимание, какая опасность подстерегает нас, если я поставлю родительский долг выше долга дружбы.
— Ты можешь быть честна со мной и все-таки не терять ко мне уважения. Как я с тобой. Ты другая, Би. Это сделает твою жизнь нелегкой. Но если вы всегда будешь прибегать к этим своим особенностям, объясняя ими все, что тебе не нравится в мире, ты начнешь жалеть себя. Не сомневаюсь, что мальчики Тавии чувствовали себя неудобно в твоем присутствии. Но я также знаю, что ни одному из них не нравилось работать на кухне, и поэтому отец взял их на мельницу, чтобы оценить, что им подходит лучше. Ты не всегда причина. Иногда ты просто условие.
Она потупилась и не опустила руки.
— Возьми свой плащ. Мы пойдем вниз и встретимся с Лином.
Я распоряжался уверенно, сдерживая острый страх. Что я буду делать, если она откажется подчиниться? Когда Старлинг привела ко мне Нэда, он, привыкший к жизни, полной лишений, был трогательно благодарен за сон под крышей и еду. Ему было чуть больше десяти, когда он впервые попытался оспорить мой авторитет. Мысль о физическом наказании такого маленького существа, как Би, вызывала у меня отвращение. Однако, ради победы в этой битве, я был готов и на это.
Я ничем не выдал своего облегчения, когда она достала плащ и надела его. Пока мы закрывали кабинет и выходили на улицу, я молчал, чтобы чем-нибудь не уязвить ее гордость. Когда мы вышли на пастбище, я зашагал медленнее. Она по-прежнему семенила за мной.
Лин ждал меня. Он показал мне трех овец, которых отделил от стада: у них появилась сыпь, от которой они чесались о деревья и заборы. Я мало знал об овцах, но Лин ухаживал за ними с молодости, а сейчас его волосы были такими же белыми, как шерсть его подопечных. Так что я слушал, кивал и попросил его держать меня в курсе, если болезнь перекинется на других животных. Пока мы говорили, глаза его блуждали от меня к маленькой фигурке за моей спиной, и обратно. Би, возможно, до сих пор переживающая нашу размолвку, стояла, маленькая и строгая, и молчала на протяжении всей нашей беседы. Собака Лина, Дейзи, подошла, чтобы внимательно рассмотреть ее. Би попятилась при ее приближении. Дейзи благодарно вильнула хвостом и усмехнулась, вывалив язык. Как просто пасти. Я предпочел не заметить, как Дейзи затолкала мою дочь в угол, а затем стала тыкаться в нее носом, не прекращая вилять хвостом. Лин с опаской взглянул на них, но я подошел к овце и спросил, сколько ей лет. Растерянный, он последовал за мной. Я спросил его, могли ли клещи стать причиной раздражения, заставив Лина наморщить лоб и начать осматривать шерсть овцы в поискать насекомых.
Краем глаза я увидел, как Би потянулась и начала гладить маленькие шелковистые уши собаки. Дейзи села и прижалась к ней. Би погрузила замерзшие руки в густую золотую шерсть, и я внезапно понял, что они давно знакомы друг с другом. Ее отступление было не страхом, а приглашением к игре. Я вполуха слушал рассказ Лина о первых симптомах болезни.