— Я же сказала, это особенный сон. Он будет продолжаться, и я обязана запомнить его и спрятать.
Улыбка сползла с его лица.
— Зачем?
Я пожала плечами.
— Я просто должна. Он ведь гораздо длиннее. После того, как прошли ложные волки, я нашла на земле крыло бабочки. Я подбираю его, но оно растет, все больше и больше, а под ним оказывается бледный человек, белый как мел и холодный, как рыба. Я думаю, что он мертв, но он открывает глаза. У них нет цвета. Он не говорит, только протягивает ко мне руку. Он умирает, и его глаза становятся рубиновыми…
Мой отец поставил чашку на край блюдечка. Она наклонилась и упала, разливая чай по столу.
— Проклятье! — закричал он незнакомым голосом и внезапно вскочил, опрокидывая скамью.
— О, сэр, не беспокойтесь, я все уберу, — воскликнула Тавия и схватила тряпку.
Мой отец отошел от стола, тряся обожженной рукой. Я съела последний кусок поджаренного хлеба с маслом. После таких снов я просыпалась очень голодной.
— Скоро приготовится бекон? — спросила я.
Майлд принесла блюдо к столу. Они слегка пригорели, но мне понравилось хрустеть ими.
— Мне нужно отойти ненадолго, — сказал отец.
Он пошел к двери, открыл ее и уставился на грязный кухонный двор. Он глубоко вдыхал холодный зимний воздух, пробирающийся в кухню.
— Сэр, хлеб опадет! — запротестовала Тавия.
Он ничего не сказал, но шагнул на улицу без плаща или пальто.
— Мне нужна бумага! — заплакала я, расстроенная его пренебрежением к моему сну и моей просьбе.
— Возьми, что тебе нужно, с моего стола, — сказал он, не глядя на меня, и закрыл за собой дверь.
В этот день я его больше не видела. Я знала, что он занят делами поместья. Были выбраны комнаты для кузины, постельное белье вытащили из кедровых сундуков и проветрили, очистили дымоход и обнаружили, что какая-то птица свила в нем гнездо. В следующие два дня хаос нарастал. Наш дворецкий Рэвел был в полном восторге от работы и бегал туда-сюда по дому, придумывая все новые задания для слуг. К нашей двери прибыла вереница чужаков, каждый встречался с отцом и Рэвелом и осматривал усадьбу. Выбирали ремесленников и рабочих, горничных и ребят, и некоторые из них на следующий день вернулись со своими инструментами, чтобы начать работу. А другие пришли с тележками, полными вещей, чтобы переселиться в часть дома, предназначенную для слуг.
Казалось, куда ни шагни, везде что-то происходит. Люди драили полы, полировали дерево, выносили мебель из кладовок. Плотник и его помощники начали ремонт протекающей крыши в одной из оранжерей. Среди этого шума и суеты я вернулась к своим тихим тайным тропам. Никто и не заметил. Всякий раз, когда я видела отца, он с кем-то разговаривал, или изучал бумаги, или хмуро бродил по дому с Рэвелом, который висел у него на локте и жаловался на что-нибудь. Когда он замечал меня, то улыбался, но в его глазах была такая грусть, а в лице — такая боль, что мне хотелось убежать и спрятаться.
Что я и сделала. Я взяла бумагу, чернила и перья с его стола, и, раз уж он сказал, что можно брать все, что мне нужно, захватила хороший пергамент, его лучшие цветные чернила и перья с медными наконечниками. Свечи я тоже взяла. Большинство маминых ароматических свечей я собрала и спрятала в своей комнате, где они наполняли ее запахом сундук с одеждой и мои сны. Еще я взяла высокие белые свечи, которые медленно горели, и спрятала их в моей тайной комнате.
В эти дни, пока отец забыл обо мне, я брала много вещей. Я собрала старый хлеб и сушеные фрукты, нашла прекрасный деревянный ящик, чтобы спрятать еду от крыс. Я взяла кувшин и пробку, чтобы хранить воду, и треснутую чашку, по которой никто не станет скучать. Я взяла шерстяное одеяло, которое оставили на улице, потому что Тавия сказала, что его погрызли мыши и оно годится только на тряпки. Суматоха в Ивовом лесу была такой, что я безнаказанно тащила все, и никто не замечал, думая, что кто-то другой унес пропавшую вещь. Я нашла красно-оранжевый коврик, который оказался чуточку большеват для моей норки. Я загнула его у стен, сделав из комнаты гнездышко. Из маминых припасов я взяла лаванду, которую мы собирали, и пакетики с другими ароматными травами.
Мое убежище стало очень уютным. Я ходила к нему не через кабинет отца. Почему-то мне казалось, что ему не понравится, что я провожу там много времени, поэтому я нашла потайную дверь в кладовке и построила перед ней стену из коробок с соленой рыбой. Я оставила достаточно места, чтобы можно было пролезть за ними, открыть потайную дверь и протиснуться внутрь. Я прикрывала ее, но всегда следила, чтобы она не захлопнулась. Я никогда не трогала защелку, которая открывала дверь со стороны кладовой, а просто оставляла ее слегка приоткрытой.
Я сделала пометки в лабиринте и смела мышиный помет и паутину в сторону. Вдоль всего пути я повесила пучки ароматных трав, так, что даже в полной темноте могла учуять дорогу. Я ее быстро запомнила, но та страшная ночь не забылась.
Я обнаружила, что коридоры лабиринта оказались шире, чем рассказывал отец. Я подумала, что он или знал об этом, но солгал мне, или эти коридоры и впрямь были для него слишком малы, и он не пользовался ими. Изучение других коридоров пришлось отложить. Мне нужно было записать много старых Снов, и каждый из них описать во всех подробностях, какие я только могла выжать из своей памяти. Я записала сон о летящих кроликах, и еще один — о гобелене с высокими золотоглазыми древними королями. Мне потребовалось шесть листов бумаги, чтобы описать сон о бледном как рыба мальчике в лодке без весел и о том, как он продал себя в рабы. Я записала сон о своем отце, как я разрезала его грудь, вынула сердце и сжимала его, выдавливая всю кровь до капли.
Я не понимала сны, которые записываю, но думала, что в один прекрасный день кто-то их поймет. Я писала, пока мои пальцы не окрашивались во все цвета чернил, а руки не начинали болеть. Потом я брала еще бумагу и писала дальше.
А ночью, в кровати, я читала. У мамы было всего три собственные книги. Одна из них — про травы, ее подарила Пейшенс. Мой отец когда-то принес Пейшенс, и, наверное, она отдала ее Молли, когда они оба считали его мертвым. Вторая книга рассказывала о цветах, а третья — о пчелах. Ее она написала сама, и это была не книга и не свиток, просто несколько страниц, связанных лентами через дырочки. Скорее, это был ее дневник о пчелах, и я очень его любила. С первой до последней страницы я видела, как ее почерк становится более уверенным, наблюдения — острее, знания — шире. Я перечитывала его снова и снова, и пообещала себе, что весной я займусь ее ульями.
Пейшенс всю жизнь покупала книги и рукописи. Многие из них были разграблены в библиотеке замка Баккип. Некоторые из них были очень дорогие, в дубовых обложках, с кожаными ремнями и серебряными гвоздиками — льстивые подарки тех времен, когда Чивэл был будущим королем, и все шло к тому, что когда-нибудь она станет королевой Пейшенс. Этих прекрасных книг осталось немного. Большинство из них она продала в темные дни войны против пиратов с красных кораблей. Те, что остались, были тяжелые и, к сожалению скучные. Они описывали раздутую славу династии Видящих, сказки лицемеров, а не учителей. Во многих местах Пейшенс начеркала свои язвительные заметки о правдивости того, что читала. Зачастую они вызывали у меня безудержное хихиканье: такого мне бы никто никогда не рассказал. Ее замечания выцветали, поэтому, где бы я их не находила, я подправляла их черными чернилами.
Собственные книги Пейшенс были очень разнообразные и весьма потрепанные. Книга о ковке лошадей и кузнечном деле пестрели заметками о ее собственном опыте. Были книги про бабочек и птиц, про знаменитых разбойников и легендарных морских монстров. Был старый пергамент об управлении пикси, о том, как заставить их делать всю работу по дому, и набор маленьких свитков о перегонке и создании ароматных духов. Было три старых таблички, очень потертые, о способах восстановления плодородности женщины.
Но я быстро обнаружила, что это были не самые интересные книги в Ивовом лесу. Самые увлекательные были спрятаны и забыты. В беспорядке старого кабинета Пейшенс я нашла перевязанную пачку писем. Самые старые, в коробке с цветами, давно потерявшими цвет и аромат, были связаны кусочком кожаного шнурка. Это были задушевные послания молодого человека, с большой страстью и еще большей сдержанностью обещавшего девушке, что он приобретет славу и богатство, которые искупят отсутствие благородного имени. Он умолял ее подождать, пока он не сможет прийти к ее отцу и с честью потребовать права жениться на ней. Последнее письмо было помятым и покрыто пятнами, будто девушка часто плакала над ним. В нем он бранил ее за желание убежать с ним и забыть про свою честь и про разбитое сердце отца. Я догадалась, что они обменялись поцелуем, и родственники леди Пейшенс увезли ее в долгое путешествие по Бингтауну и Джамелии, чтобы воздействие их культуры и искусства отдалило девушку от горячих молодых конюхов. Леди Пейшенс пропала почти на два года. Молодой человек обещал ей, что будет ждать, будет продолжать думать о ней и работать. Он слышал, что набирают солдат: работа тяжелая, но хорошо оплачивается. В то время, пока она путешествует, он готов искать счастья и приобрести все, чтобы гордо встать перед ее отцом и попросить ее руки.
Следующая связка писем была написана четыре года спустя. Они были от принца Чивэла. В одном из них он просил прощения за свою нескромность, которая позволила послать ей такой личный подарок спустя очень короткое время после знакомства, но, увидев эти золотые серьги, почти такие же тонкие и изящные, как она сама, он ничего не мог с собой поделать. Позволительно ли будет навестить ее в ближайшее время?
Следующие пять писем содержали подобные извинения за непрекращающийся поток подарков и посланий, и каждое содержало приглашение в замок Баккип, просьбу присоединиться к нему на празднике, на охоте или на выступлении джамелийских акробатов. Я не видела ее ответов, но полагала, что она постоянно ему отказывала.