Женщина будет моей отправной точкой. Кто она? Вспомнилась Гарета. Она работала садовницей, когда мы с Шутом были детьми. Даже тогда она была влюблена в него. В детстве он был гибким и игривым мальчиком, вертелся колесом, делал сальто, жонглировал — все, что ожидали от шута. Он был быстр на язык. Часто его юмор был жесток к тем из слуг, кто, как он чувствовал, стоит выше него на одну-две ступени. С очень молодыми или теми, кто не обласкан судьбой, он был мягче, часто оборачивая штуки против самого себя.
Гарета не была хорошенькой, и он был добр к ней. Некоторым женщинам этого хватает. Позднее она вспомнила его, узнав под личиной лорда Голдена. Что, если это было больше, чем узнавание? Что, если он убедил ее сохранить этот секрет? Если у них тогда появился ребенок, сейчас ему должно быть около двадцати лет.
Но была ли это единственная возможность? В городе всегда было много девок и доступных дам, но я не мог себе представить, чтобы Шут посещал их. Это должна быть Гарета… Потом меня осенило и я увидел Шута в ином свете. Он всегда был очень замкнут. Быть может, у него была тайная любовница. Или не тайная. Лорел. Охотница, обладающая Уитом, не делала секрета в своем интересе к нему. Он провел много времени вдали от Бакка, в Бингтауне, и, возможно, в Джамелии. Я ничего не знал о его жизни там, кроме того, что он жил под личиной женщины.
И тогда внезапно все встало на свои места, и я подумал, какой же я огромный балбес. Джофрон. Почему он написал ей? Почему он предупредил ее, чтобы она охраняла своего сына? Возможно, потому, что это был их сын? Я вспомнил все, что знал о Джофрон и Шуте. Около тридцати пяти лет назад, когда Шут нашел меня, умирающего в горах, он принес меня в маленький дом. Это была хижина, которую он разделял с Джофрон. Когда появился я, она ушла. А когда он пошел со мной, то все оставил ей. Я вспоминал о нашей последней встрече. Можно ли понимать ее поведение как реакцию любовницы, отвергнутой ради друга? Она, казалось, наслаждалась, показывая мне его письма, в то время как я не получил от него ни слова.
Я начала вспоминать те беспокойные дни, ее голос, боготворящий Белого Пророка. Я считал это своего рода религиозной страстью. Возможно, это была иная страсть. Но если она родила ему ребенка, он, конечно, знал бы об этом точно. Он писал ей. Отвечала ли она ему? Если он оставил ребенка там, мальчик будет на год моложе Неттл. Уже не малыш, которому нужна моя защита. А у внука не было ничего общего с Шутом. Конечно, если бы он был внуком Шута, его белое наследие как-нибудь проявилось. Внук Шута. Долгое время эти слова никак не хотели складывать в единое целое.
Я думал, пока пламя пожирало кости. В словах курьера было мало смысла. Если Шут стал отцом ребенка в последний раз, когда был в Баккипе, его сын уже не мальчик, но юноша. Это не подходит: курьер называла мальчика ребенком. Я вспомнил, как медленно рос Шут, как утверждал, что на десятилетия старше меня. Правда ли это — я не знал. Но если так, если он медленно взрослеет, то мог ли он оставить сына, когда сам казался еще ребенком? Тогда это не мог быть сын Джофрон. Быть может, он послал ей предупреждение, потому что боялся, что охотники станут преследовать любого ребенка, который может быть его сыном? Мысли замкнулись в кольцо, пытаясь построить башню из слишком разных блоков. Конечно, если бы это был сын Джофрон, он мог бы намекнуть, сказать мне десятком примет, которые я бы узнал. Назвал бы его сыном Кукольника, и я сразу понял. Но, возможно, это было верно для любого сына? Мальчик садовника, дитя охотницы… мы хорошо знали друг друга. Он мог бы указать на любого ребенка, оставленного им. Если Шут знал наверняка, где этот ребенок… Послал бы он меня в погоню за призраком, за мальчиком, который существует на основании каких-то пророчеств Белых? Он не мог сделать такого со мной. Нет, почти наверняка мог. Потому что только он мог поверить, что я найду такого ребенка. Даже если он сын Шута? Я снова перебирал скудные слова курьера. Нежданный сын. Однажды он назвал так меня. А теперь? Теперь есть другой «нежданный сын»? Могу ли я быть уверен, что этот мальчик — сын Шута? Нашим языком она владела почти в совершенстве.
— Папа? — Голос Би дрожал, и когда я повернулся к ней, то увидел, что она обняла себя за плечи и дрожит от холода. — Мы закончили?
Кончик ее носа покраснел.
Я посмотрел на огонь. Последняя охапка веток, которую я положил, внезапно рухнула. Много ли осталось от девушки? Череп, тяжелые бедренные кости, позвонки. Я шагнул вперед, чтобы заглянуть в сердце огня. Оно было покрыто углями и пеплом. Завтра я принесу белье из комнаты, где лежала девушка, и сожгу его здесь. Надеюсь, на сегодня достаточно.
Я огляделся. Луну слоями закрывали облака. Ледяной туман низко висел над заболоченными пастбищами. Там, где лунный свет достигал земли, туман заявлял свои права.
— Давай возвращаться.
Я протянул ей руку. Она посмотрела на нее, а затем дотянулась и вложила в мою ладонь маленькие пальчики. Они были ледяными. Я порывисто взял ее на руки. Она оттолкнула меня.
— Мне девять, а не три.
Я отпустил ее, и она соскользнула на землю.
— Я знаю, — сказал я извиняющимся тоном. — Просто ты выглядишь такой замерзшей.
— Потому что я замерзла. Давай вернемся домой.
Я не пытался снова прикоснуться к ней, но был рад, что она шагает рядом. Я думал о завтрашнем дне и чувствовал тяжесть и страх. Будет достаточно сложно объяснить все Риддлу и Шан. Я боялся своего заявления о заражении, потому что знал, какая начнется суета и уборка. Рэвел выйдет из себя, все слуги будут наказаны. Начнется бесконечная стирка. Я подумал о своей собственной комнате и поморщился. Придется впустить служанок, иначе мои обвинения покажутся лживыми. И не хотелось даже представить возмущение и отвращение Шан, узнавшей, что в ее постели могут быть паразиты. Но тут уже ничего не поделаешь. Мое оправдание для сжигания перины Би в середине ночи должно быть убедительным. Избежать обмана невозможно.
Так же, как невозможно избежать разоблачения перед Би всего этого вала мусора из моей прежней жизни. Я покачал головой: плохой из меня защитник. Все, что я хотел сейчас, это остаться в одиночестве и попытаться обдумать произошедшее. Мысль о том, что Шут после всех этих лет дотянулся до меня, потрясала. Я пытался разобраться в своих чувствах и поразился, обнаружив, что одним из них был гнев. Все эти годы ни слова от него, ни одной попытки связаться со мной. А потом, когда ему что-то потребовалось — надменное, разрушающее жизнь вторжение! Досада соперничала со страшным желанием увидеть его. Послание, казалось, говорило, что он в опасности, его задерживают в путешествии или за ним шпионят. Он ранен? Когда я последний раз видел его, он собирался вернуться в свою старую школу, чтобы рассказать там о конце Бледной Женщины и обо всем, что он узнал за время своих долгих путешествий. Клеррес. Я знал только это название. Неужели он вступил в конфликт со школой? Зачем? Что стало с Черным человеком, его спутником и бывшим Белым Пророком? Курьер ничего не сказала про Прилкопа.
Шут всегда любил загадки и головоломки, а еще больше любил свои секреты. Но это не было похоже на очередную шалость. Казалось, будто он отправил информацию кусочками, вразнобой, и надеялся, что я найду способ понять всю картину. Не так ли? Был ли я еще тем человеком, на которого он мог надеяться?
Странно было то, что на самом деле я не хотел быть таким человеком. Я хитрый, находчивый убийца, способный шпион, умеющий бегать, сражаться и убивать. Больше я не хочу этого делать. Я все еще ощущал тепло кожи девушки в своих пальцах, чувствовал ее слабую хватку на запястьях, когда из всех сил сжимал ее горло. Как она потеряла сознание и умерла. Для нее я сделал это быстро. Не безболезненно, ибо не бывает смерти без боли. Но я значительно сократил ее агонию. Я даровал ей милость.
И еще раз почувствовал тот всплеск силы, который получает убийца. Это мы с Чейдом никогда не обсуждали ни с кем, даже друг с другом. Тошнотворный маленький всплеск превосходства, что я продолжал жить, когда кто-то умер.
Я никогда не хотел ощутить его снова. Правда не хотел. И не хотел задаваться вопросом, как быстро я решил одарить ее милостью мгновенной смерти. В течение многих десятилетий я настойчиво утверждал, что не желаю быть убийцей. Сегодняшний вечер заставил меня усомниться в моей искренности.
— Папа?
Убийца вздрогнул и перевел испытующий взгляд на маленькую девочку. Какое-то мгновение я не узнавал ее. Потом изо всех сил попытался стать тем, кем был — ее отцом.
— Молли, — сказал я.
От слова, сорвавшегося с моих губ, Би побледнела так, что ее покрасневшие щеки и нос выделились на лице, будто наполненные кровью. Молли охраняла меня. Она была указателем, направившем меня по иному пути. Теперь она ушла, и я чувствовал, будто упал с края утеса и безнадежно погружаюсь в трясину. И тащу за собой дочь.
— Она умерла, — прошептала Би, и вдруг все снова стало реальным.
— Я знаю, — сказал я тоскливо.
Она подергала меня за руку.
— Ты ведешь нас в темноту и туман, к пастбищу. Иди сюда.
Она потянула меня в сторону, и я понял, что мы шагаем по туманной лесной полосе земли возле пастбища. Она повернула обратно к Ивовому лесу, где тускло светилось несколько окон.
Мой ребенок вел меня домой.
Мы бесшумно прошли по темным коридорам поместья. Через увешанный флагами холл, вверх по лестнице и вдоль по коридору мы прошли тихо. Я остановился у входа в ее комнату и внезапно вспомнил, что она не может спать там. Я посмотрел на нее и возненавидел себя. Ее нос стал ярко-красной кнопкой. На ней был зимний плащ и сапоги, а внизу — только шерстяная рубашка. Теперь она промокла до колен. Ох, Би.
— Давай найдем тебе чистую ночную рубашку. Сегодня ты будешь спать в моей комнате.
Я вздрогнул, вспоминая логово кабана, в которое превратилась моя комната. Ничего не поделаешь. Я хотел сжечь каждый клочок белья в ее комнате, чтобы избежать заражения ужасными существами, которые были в девушке. Я подавил дрожь от мысли о жестоком приговоре, который ей вынесли. Необратимом приговоре. Наказание за предательство — долгая мучительная смерть, которую не остановят мольбы и оправдания. Я до сих пор не знал, кто такие «они», но уже презирал их.