. И до сих пор так зовут, — он выпрямился. — Пока я не дорос, но, думаю, когда догоню отца, стану Таллестманом, а не Персеверансом.
Он сжал губы и задумался об этом. Открытость его стала мостиком, и мальчик ждал, когда я перейду по этому мостику. Настала моя очередь что-то сказать.
— Ты давно заботишься о ней?
— Года два уж.
Я отвернулась от него к лошади.
— Как бы ты назвал ее? — я кое-что придумала. Он даст ей имя.
— Я бы назвал ее Присс[5]. Она бывает очень капризна. Не любит, когда у нее грязные копыта. А седло ее должно лежать так, чтобы коврик был гладким и нигде не смялся. Очень придирчива к таким мелочам.
— Присс, — повторила я, и серые уши насторожились. Она понимала, что это означает. — Хорошее имя. Гораздо лучше Кляксы.
— Точно, — легко согласился он. Потом снова почесал голову, а затем нахмурился и пальцами выбрал из волос солому. — Вы хотите, чтобы я приготовил ее?
Я не знаю, как ездить на лошади. Я боюсь лошадей. Я даже не знаю, как сесть на лошадь.
— Да, пожалуйста, — сказал я, не представляя, зачем.
Я сидела на краю ее стойла и смотрела, как он работает. Он двигался быстро, но продуманно, и казалось, Присс знает заранее, что он собирается сделать. Когда он положил ей седло на спину, до меня донесся его запах. Лошадь, промасленная кожа, старый пот. Я постаралась успокоить нервную дрожь, бегущую по спине. Я смогу сделать это. Присс такая кроткая. Вот она стоит под седлом и осторожно берет в рот уздечку и удила.
Когда он открыл дверь, чтобы вывести ее, я спустилась на землю. И посмотрела на нее. Такая высокая.
— Возле конюшен есть подставка, чтобы садиться на лошадь. Здесь. Идите рядом со мной, а не позади нее.
— Она может лягнуть? — спросила я со страхом.
— Ей будет приятно видеть вас, — ответил он, и я решила, что он прав.
Вскарабкаться на подставку мне было сложно, но и потом, когда я выпрямилась, ее спина оказалась слишком высоко. Я посмотрела на небо.
— Похоже, будет дождь.
— Неа. До вечера не соберется, — наши взгляды встретились. — Вас подсадить?
Мне удалось твердо кивнуть.
Он забрался на подставку рядом со мной.
— Я подниму вас, а вы закидывайте ногу ей на спину, — распорядился он.
Он помедлил, затем положил руки на мою талию. Он поднял меня, и я почти разозлилась на легкость, с которой он проделал это. Но я забросила ногу на лошадь, и ему удалось усадить меня в седло. Когда Присс пошевелилась подо мной, у меня перехватило дыхание. Она повернула голову, с любопытством рассматривая меня.
— Она привыкла ко мне, — извинился за нее Пер. — Вы намного легче. Наверное, она не может поверить, что кто-то вообще есть в седле.
Я закусила губу и ничего не сказала.
— Вы дотянетесь до стремян? — спросил он.
В его голосе не было ни ехидства, ни насмешки над моим ростом. Я подергала ногой. Он взял меня за лодыжку и помог попасть в стремя.
— Слишком длинное, — решил он. — Дайте мне поправить. Поднимите ногу.
Я подняла, глядя меж ушей лошади, пока он что-то делал с одним стременем, а затем с другим.
— Попробуйте сейчас, — сказал он мне, и когда я ощутила арку стремени на ноге, я вдруг почувствовала себя спокойнее.
Он откашлялся.
— Возьмите вожжи, — распорядился он.
Я взяла и вдруг поняла, как я одинока и как все это далеко от безопасности. Сейчас я была во власти Присс. Если бы она захотела побежать, сбросить и растоптать меня, ей ничто бы не помешало. Пер снова заговорил.
— Сейчас я поведу ее. Держите вожжи, но не пытайтесь управлять ею. Просто сидите в седле и чувствуйте, как она движется. И выпрямите спину. На лошади надо сидеть прямо.
И это было все, что мы сделали в тот первый день. Я сидела на Присс, а Пер вел ее. Он говорил мало.
— Спина прямая.
— Большие пальцы в поводья.
— Дайте ей ощутить вас.
Это прошло не быстро, но и не долго. Я помню момент, когда, наконец, расслабилась и выдохнула застрявший в легких воздух.
— Вот и все, — сказал он, и это правда было все.
Он не помог мне спуститься с нее, просто подвел ее обратно к поставке и ждал. После того как я сползла с лошади, Пер сказал:
— Лучше завтра сапоги наденьте.
— Да, — сказала я. Не поблагодарила его. Не было чувства, будто он что-то сделал специально для меня. Это было что-то, что мы трое сделали вместе.
— Завтра, — повторила я и тихо, незаметно вышла из конюшни.
Обдумывая все это, я пошла в свое убежище. Мне хотелось побыть в одиночестве, подумать и проверить свое любимое место. Теперь я ходила туда не через кабинет отца, а использовала потайную дверь в кладовой. Я до сих пор боялась крыс, но, казалось, грохот и шум пока отогнали их.
Каждый день я изучала плащ. По утрам, позавтракав, я как можно скорее убегала, чтобы развернуть его и поиграть. Я быстро обнаружила пределы его возможностей. Я не могла надеть его и невидимкой бродить по коридорам. Плащу требовалось время, чтобы слиться с цветами и тенями места, где он лежит. Я была очень осторожна в своих опытах, поскольку боялась, что когда-нибудь уроню его цветной стороной вниз и уже не смогу найти. И так я проверила его, набросив на пень в лесу, укрыв статую в оранжерее Пейшенс и даже раскинув на полу в комнате мамы. Пень превратился в ровное место, покрытое мхом. Я чувствовала его, но никак не могла убедить свои глаза. Статуя тоже исчезла, и плащ отлично отобразил ковер, на котором я его разложила. Сложенный, он делался таким небольшим свертком, что я могла спрятать его под поясом и носить с собой. Сегодня, укрыв вот так плащ, я унесла его в березовую рощу, с которой открывался вид на аллею, ведущую к главному входу в поместье. Я забралась в нее и нашла на дереве удобную ветку, с которой можно было наблюдать за происходящим.
Надежно укутавшись в плащ, оставив только глаза, я была уверена, что меня не заметят. С моего места я могла видеть всех приезжающих и уезжающих торговцев, посещающих мой дом. Я не в первый раз делала это. Плащ был тонкий, но удивительно теплый. А значит, мне не надо укутываться в слои шерстяной одежды, прячась от зимнего холода. Всякий раз, когда я видела, что приехал кто-то интересный, я успевала быстро спуститься вниз, пробраться в тайник, спрятать плащ и появиться в доме, одетая, будто никогда и не покидала усадьбу.
В тот день, когда угрюмый юноша на блестящем черном коне выехал на аллею, я была на своем посту. За ним в поводу шел мул с двумя сумками. Из-за такого холодного дня всадник был тепло одет. Его ноги по колено укрывали черные сапоги. Выше виднелись темно-зеленые штаны. Они подходили его плащу, тяжелому, отделанному волчьим мехом. Темные волосы его не были связаны в хвост воина, а легкими локонами падали на плечи. В одном ухе у него были две серебряные серьги, в другом блестел красный камушек. Он так близко проехал мимо дерева, на котором я затаилась, что я ощутила его запах, вернее, аромат. Фиалки. Я никогда не думала, что мужчина может пахнуть фиалками. По его изысканной одежде я поняла, что это, должно быть, мой учитель. Я смотрела на него сверху вниз, пытаясь сопоставить детское воспоминание об опасном мальчике с этим человеком. Я гадала, что случилось с ним по дороге: под глазами чернота, вся левая сторона лица пестрела фиолетовыми и зелеными синяками.
Несмотря на его избитое лицо, он был самым красивым человеком, которого я когда-либо видела. Он ехал, расправив плечи и выпрямив спину. Синяки не могли скрыть точеного носа и волевого подбородка.
Я наблюдала за ним, пока он не доехал до двери. Во мне все смешалось. Раньше я была готова бояться и ненавидеть его. Но теперь уверенность исчезла. Из дверей не выскочил слуга ему навстречу, и он сам не стал звать кого-нибудь, кто бы пришел и забрал его лошадь. Вместо этого он сковано спешился. Когда его ноги коснулись земли, он слегка зашипел от боли и прислонился головой к седлу, чтобы отдышаться. Потом выпрямился, постоял, поглаживая коня по шее и оглядываясь. Страх, решила я, вот что он чувствует. Он пришел не как человек, нанятый учить девочку, но как изгнанный из одной жизни в другую. Я не знала, приехал ли он по собственному желанию. Мне вспомнилось, что я читала в записях отца.
— Чейд, старый паук, — прошептала я тихо, и поразилась, когда он вздрогнул и посмотрел в мою сторону. Я сидела, не двигаясь, поджав ноги, укутавшись в плащ и посматривая через крошечный зазор. Его взгляд прошел мимо меня. И все-таки я затаила дыхание и замерла. Он повернулся, чтобы посмотреть на дверь дома. Все еще колебался.
Вдруг вышел слуга и вежливо спросил:
— Могу ли я быть чем-то полезным, сэр?
У Фитца Виджиланта остался голос того мальчика.
— Я новый писец, — заявил он неуверенно, будто сам не мог поверить в это. — Я пришел, чтобы стать учителем леди Би.
— Да, конечно. Мы вас ждали. Входите, пожалуйста. Я позову кого-нибудь забрать лошадь и мула и прослежу, чтобы ваши вещи подняли в комнату.
Слуга отступил в сторону и жестом пригласил его внутрь. С опасливым достоинством больного человека мой учитель осторожно поднялся по ступенькам.
Дверь за ним закрылась. Я сидела неподвижно, не сводя глаз с того места, где он стоял. У меня было чувство, будто в моей жизни произошло что-то важное. Где-то про себя я слабо понимала, что нужно поспешить внутрь и переодеться. Я подозревала, что скоро отец позовет меня познакомиться с новым учителем. Беспокойство скрутило меня. Я боюсь? Хочу встретиться с ним? Скорее всего, он на много лет станет частью моей жизни.
Если не убьет меня.
Когда здравый смысл взял верх, я спустилась, аккуратно сложила плащ, сунула его под тунику, и бросилась к черному входу. Пройдя на цыпочках мимо кухонной двери, я помчалась по коридору. Добежав до кладовой, я проскользнула внутрь.
Кто-то меня там ждал. Я остановилась и внимательно осмотрелась.
Мышь? Он сидел посреди кладовой, аккуратно обернув хвостом разноцветные лапки.