На следующий же день, она сообщила о своем состоянии нескольким служанкам. Распорядилась, чтобы Воробьиные покои переделали в гостиную для нее и детскую, для ее воображаемого ребенка. Я не перечил ей, но видел лица женщин, когда те выходили из комнаты. Позже я видел двоих из них: головы склонены друг к другу, языки мелют во всю. Но когда они отвлеклись и увидели меня, то прекратили разговор и пряча глаза, искренне пожелали хорошего дня.
Молли настаивала на своем заблуждении с энергией, которая как я думал, давно оставила ее. Она шила маленькие рубашки и крохотные чепчики. Она верховодила уборкой в Воробьиных покоях от начала и до конца. Камин был свежевыметен, а для окон заказаны новые портьеры. Она настаивала на том, чтобы я при помощи Скилла передал новости Неттл и попросил ее провести темные зимние месяцы с нами, помочь нам принять нашего ребенка.
И Неттл приехала, даже не смотря на то, что в наших Скилл-беседах мы согласились, что Молли обманывалась в своих ожиданиях. Она провела с нами Зимний праздник и оставалась до тех пор, пока снег не начал таять и не показались дорожки. Ребенок так и не родился. Я думал, что Молли признает свое заблуждение, но она твердо настаивала на том, что ошиблась в сроках беременности.
Весна была в самом разгаре. По вечерам, которые мы проводили вместе, она иногда бросала свое рукоделие с криком:
- Вот! Вот, он шевелится, подойди, потрогай!
Но каждый раз, когда я послушно прижимал руку к ее животу, я не чувствовал ничего.
- Он замер, - настаивала она, а я серьезно кивал. Что еще я мог сделать?
- Его принесет лето, - уверяла она нас обоих, а маленькая одежда, которую она вязала крючком стала не теплой, шерстяной, а легкой. Когда жаркие летние дни наполнились стрекотом кузнечиков, в сундуках, в которых она хранила одежду для несуществующего ребенка появился новый слой.
Осень вступила в свои права с блеском великолепия. Ивовый лес как обычно был красив осенью, украшенный красной россыпью листьев ольхи, золотыми, как монетки, березовыми листочками и тонкими закрученными листиками ивы,которые опадали с деревьев и ветер рассыпал их по бережно обработанной земле. Мы больше не выезжали вместе верхом, так как Молли настаивала на том, что в противном случае может потерять ребенка, но все же мы ходили гулять. Я собирал с ней орехи гикори и слушал о ее планах переставить ширмы в детскую, чтобы создать отдельное пространство для кроватки. Дни шли и течение реки, петляющей по долине, стало стремительным от дождей. Выпал снег и Молли снова принялась вязать теплые вещи для нашего призрачного ребенка, абсолютно уверенная в том, что теперь это будет зимний ребенок и ему потребуются мягкие одеялки, шерстяные пинетки и шапочки. И подобно тому, как река спряталась подо льдом, так и я стремился скрыть от Молли свое нарастающее отчаяние.
Но я уверен, она знала об этом.
У нее было мужество. Она плыла против течения сомнений, которое создавали окружающие люди. Она знала о слухах, которые ходили среди слуг. Они считали ее глупой или выжившей из ума и удивлялись как такая здравомыслящая женщина, которой она всегда была могла так глупо организовать детскую для воображаемого ребенка. Она сохраняла достоинство и проявляла сдержанность в их присутствии и таким образом вынуждала их относиться к ней с уважением. Но все же, она отдалилась от них. Раньше она общалась с местной знатью. Теперь же она не планировала обедов и не ездила на рынок на развилке. Она никого не просила вязать или шить для своего ребенка.
Ее воображаемый ребенок поглотил ее. Она мало времени уделяла мне или прочим вещам, которые раньше ее интересовали. Она проводила вечера, а иногда и ночи в детской комнате. Мне не хватало ее в нашей постели, но я не настаивал на том, чтобы она забиралась по лестнице наверх, чтобы присоединиться ко мне. Иногда, вечерами, я приходил в ее уютную комнату и приносил с собой переводы, над которыми работал. Она всегда с радостью принимала меня. Тавия приносила нам поднос с чашками и травами, ставила на огонь котелок с водой и оставляла нас с нашими занятиями. Молли сидела в креслах, обложенная подушками, положив отекшие ноги на маленький пуфик.
В углу стоял маленький столик для моей работы, а руки Молли были заняты вязанием или плетением кружев. Иногда я слышал, как постукивание спиц останавливалось. Я поднимал взгляд и видел, как она держит руки на животе, и смотрит на огонь с задумчивым видом. В такие моменты я всем сердцем желал, чтобы ее самообман оказался правдой. Несмотря на наш возраст я полагал, что мы с ней сможем воспитать младенца. Однажды я даже спросил ее что она думает о том, чтобы приютить подкидыша. Она мягко улыбнулась и сказала:
- Прояви терпение, Фитц. Твой ребенок растет внутри меня.
Больше я с ней об этом не говорил. Я сказал себе, что ее воображение приносит ей счастье и в самом деле, что было в этом плохого? Я не стал с ней спорить.
В разгар лета того года я получил известие о том, что Король Горного Королевства Эйод умер. Его смерть не стала неожиданностью, но создала щекотливую ситуацию. Кетриккен, бывшая королева Шести Герцогств, была наследницей Эйода, ее сын Король Дьютифул шел в списке престолонаследия после нее. Некоторые в Горном Королевстве надеялись, что она возвратится, чтобы править своим народом даже не смотря на то, что она часто и достаточно открыто говорила о том, что ожидает от своего сына Дьютифула, что он возьмет управление Королевством в качестве седьмого Герцогства.
Смерть Эйода призывала к изменениям, к которым Шесть Герцогств должны были отнестись со всей серьезностью и уважением. Конечно же, Кетриккен отправится туда, а также король Дьютифул и Эллиана, принцы Проспер и Интегрити, Скилл-мастер Неттл и несколько членов группы, Лорд Чейд, лорд Цивил...список тех, кто должен присутствовать казался бесконечным, и мелкая знать тоже причислила себя к свите, чтобы завоевать расположение. И мое имя было в списках. Я должен был ехать как помещик Баджерлок, младший офицер Охраны Кетриккен. Чейд настаивал, Кетриккен просила, Дьютифул приказывал и Неттл умоляла. Я собрал свои вещи и выбрал себе лошадь.
За последний год я стал принимать одержимость Молли как неизбежность. Я не удивился когда она отказалась ехать со мной, поскольку, как она выразилась "время уже почти пришло". Часть меня не хотела покидать ее в таком неспокойном состоянии ума, в то время как другая часть жаждала получить передышку от потакания ее наваждению. Я отозвал Ревела в сторонку и попросил, чтобы он уделял особое внимание ее просьбам пока меня не будет. Он выглядел почти обиженным из за того, что я считал такое распоряжение для него необходимым.
- Как вседа, сэр, - сказал он, и отвесил короткий чопорный поклон, как бы добавляя: Ты идиот.
И вот я покинул ее и уехал из Ивового Леса один, и тихо присоединился к процессии благородной знати из Шести Герцогств, направляющейся на север в Горы чтобы присоединиться к похоронным обрядам. Странно было снова проделывать путь, который я однажды уже прошел когда мне не было и двадцати лет, направляясь в Горное Королевство, чтобы засвидетельствовать то, как Кетриккен даст слово быть невестой будущего короля Верити. Во время моего второго путешествия в Горы, я часто избегал дорог и передвигался по пересеченной местности вместе с моим волком.
Я знал, что Бакк изменился. Теперь же я видел, что изменения произошли во всех Шести Герцогствах. Дороги стали шире и земли были более ухожены и обустроены. Поля пшеницы раскинулись там, где раньше были открытые выгоны. Города простирались вдоль дорог так, что порой было сложно заметить где заканчивался один и начинался другой. Гостиниц и городов по дороге встречалось теперь гораздо больше, но наша процессия была настолько многочисленной, что иногда мест всем не хватало. Дикие земли были облагорожены, вспаханы, ограждены заборами для выпаса скота. Я задумался о том, где теперь охотились волки.
Поскольку я числился охранником Кетриккен, то был облачен в одежды ее цветов: белого и голубого и ехал рядом с королевской семьей. Кетриккен никогда не придерживалась формальностей, и ее пожелание, чтобы я ехал рядом с ней, было спокойно принято теми, кто ее знал. Мы тихо разговаривали, а позвякивания сбруй и стук копыт лошадей других наездников придавали нашему общению странную уединенность. Я рассказывал ей истории о моем первом путешествии в Горы. Она мне - о своем детстве и о Эйоде, но не короле, а любящем отце. Я ничего не сказал Кетриккен о психическом расстройстве Молли. Ее скорби по умершему отцу было ей достаточно.
Мое положение в качестве ее охранника предполагало, что меня селили в те же гостиницы, где останавливалась королева, а значит и Неттл тоже, и иногда нам удавалось найти тихое место и время для разговоров. Хорошо, что у меня была возможность видеться с ней и откровенно говорить о навязчивой идее ее матери, что принесло мне большое облегчение. Когда к нам присоединялся Стеди мы уже были не так откровенны в беседах, но Неттл сама не хотела ничего ему говорить. Я не мог решить либо она считала своего младшего брата слишком юным для таких известий, либо она считала, что это сугубо женские проблемы.
Баррич дал своему сыну хорошее имя. Из всех мальчиков, Стеди унаследовал больше всего его черт, крепкую осанку, а также размеренную походку и безоговорочную приверженность чести и долгу. Когда он был с нами это было все равно, что если бы его отец сидел с нами за столом. Я отметил то, как легко Неттл полагалась на силу брата и это касалось не только Скилла. Я радовался тому, что часто он был рядом с ней, но в тоже время я тосковал. Я бы хотел, чтобы он был моим сыном, равно как и радовался тому, что видел в нем продолжение жизни его отца. Я думаю, что он ощущал мои чувства. Он относился ко мне с почтением, и все же бывали моменты, когда его черные глаза впивались в мои так, как будто он видел мою душу. И в те моменты я безмерно тосковал по Барричу .
Когда мы уединялись с Неттл, она читала мне письма матери, которые та отправляла ей каждый месяц, с детальным описанием того, как развивается беременность, затянувшаяся уже более, чем на два года. У меня разрывалось сердце, когда в словах Неттл, которая читала вслух письма матери, я слышал голос Молли, подбирающий детские имена, и раздумывающий над тем, что ей лучше сшить или связать для ребенка, которого никогда не будет. И все же мы оба не могли найти лучшего решения, чем утешаться тем, что мы можем делить друг с другом нашу тревогу.