бе. И когда мама передала мое объяснение папе, он расстроился и не осмеливался больше подводить меня близко к лошадям. А поскольку теперь я ходила за ним по пятам, то пожалела о том, что не умею ездить верхом. Хотя я и боялась прикосновений своего отца и ошеломляющего потока его мыслей в моем сознании, я все же очень хотела узнать о нем как можно больше. Если бы я могла сесть на лошадь - я бы поехала за ним. Но сказать ему об этом представлялось мне сложным.
С тех пор, как обнаружилось, что я могу рисовать, он стал проводить со мной больше времени. Вечером он приносил работу в мамину гостинную. Теперь у меня там был собственный стол, с моими собственными чернилами и перьями, и бумагой. Несколько раз он показывал мне рассыпающиеся старые свитки с поблекшими изображениями растений и цветов, и буквами, кторые я не могла разобрать. Он сообщил, что я могла бы попытаться скопировать их, но это было не, то, чего я хотела. В моей голове уже хранилось столько всего: цветы, грибы и растения, которые я видела, что я мечтала запечатлеть их на бумаге. Я не разделяла его одержимость переписывать то, что и так уже было написано; я знала, что разачаровываю его, но тем не менее, это было так.
Мой отец никогда не понимал мою бессвязную речь, и даже теперь я особо с ним не разговаривала. Я не решалась привлекать к себе его внимание. Для меня было испытанием даже находиться с ним в одной комнате. Когда он смотрел на меня или концентрировал на мне свое внимание, мощная сила его кипящих мыслей приводила меня в ужас. Я не позволяла ему дотрагиваться до себя, но даже если я встречала его взгляд, то чувствовала бурление этого водоворота. Поэтому я избегала его, настолько, насколько могла, даже не смотря на то, что знала что это причиняет ему боль и расстраивает мою маму.
Несмотря на это, он начал попытки поиграть со мной. Однажды вечером он пришел к камину и не принес с собой свитки, с которых нужно было снимать копии. Он сел на полу, рядом с моим меленьким столиком и похлопал рукой по подстилке рядом с собой.
- Иди-ка посмотри что у меня есть, - пригласил он меня. Любопытство победило страх и я отставила свои чернила и подошла к нему.
- Это игра, - сказал он мне и поднял платок, которым был накрыт поднос. На нем был цветочек, белый камушек и клубничка. Я посмотрела на них, заинтригованная. Вдруг он снова закрыл их.
- Скажи мне, что ты видела, - озадачил он меня. Я посмотрела на маму, желая получить от нее объяснение. Она сидела на стуле на противоположной стороне от нас, и что-то вышивала.
Она озадаченно подняла брови, но подначила меня
- Что лежало на подносе, Пчелка?
Я уставилась на нее. Она с укоризной погрозила мне пальцем и нахмурилась. Я мягко заговорила не глядя на него
- Светосик
- Что еще, Пчелка?
- Каме-сек
Мама прочистила горло, тем самым призывая меня приложить усилие. - Ягатка, - мягко добавила я.
- Какого цвета был цветочек? - мой отец терпеливо подсказывал мне.
- Возовый.
- Какого цвета камешек?
- Бевый.
- А что за ягодка?
- Квубниська.
- Клубничка, - мягко поправила меня мама. Я посмотрела на нее. Знала ли она, что теперь я могу правильно сказать это слово? Я была не уверена, что хочу так чисто говорить в присутствии папы. Не сейчас.
Папа улыбнулся мне.
- Хорошо. Хорошо, Пчелка. Ты запомнила их все. Сыграем еще?
Я отползла поближе к маминым ногам. Я посмотрела на нее взглядом, умоляющим спасти меня от него.
- Странная игра, - сказала она, чувствуя мое напряжение.
Отец издал изумленный звук
- Да, странная. Я играл в нее с Чейдом. Он добавлял все новые и новые предметы, а потом что-то убирал и мне нужно было сказать чего не хватает. Он тренировал мои глаза, - он слегка вздохнул. Поставив локоть на колено, он подпер подбородок рукой. - Я не знаю нормальных детских игр. Мне мало удавалось поиграть с другими детьми, - он посмотрел на меня и поднял беспомощную руку. - Я просто хотел...., - оставшиеся слова он выдохнул.
- Это хорошая игра, - сказала мама лукаво. Она встала и немало удивила меня сев на пол рядом с ним. Она подтянула меня ближе к себе и обняла меня. - Давайте сыграем еще, - сказала она, и я знала, что она селя рядом со мной, чтобы придать мне смелости, потому что она хотела, чтобы я поиграла с отцом. И я стала играть. Мы с мамой менялись по очереди, пока папа добавлял все новые и новые предметы из кожаного мешочка, лежащего у него за спиной. На девяти предметах, мама сдалась. Я продолжила забыв страх, мое внимание только на подносе.
Наступил момент, когда отец сказал не мне, а маме: - Это все, что было у меня.
Я подняла глаза и огляделась. Я смутно видела родителей, как будто я глядела на них сквозь туман или с большого расстояния.
- Сколько их было? - спросила мама.
- Двадцать семь, - тихо проговорил отец.
- Сколько ты запоминал когда был ребенком?, - аккуратно спросила мама. В ее голосе слышалось волнение.
Отец затаил дыхание.
- Точно не двадцать семь, - признался он. - не с первого раза.
Они переглянулись. Затем они обратили внимание на меня. Я моргнула и почувствовала как слегка покачнулась.
- Я думаю, что ей уже давно пора спать, - сказала мама странным голосом. Отец молчаливо кивнул. Медленно он начал складывать предметы обратно в мешочек. Со стоном из за боли в суставах, мама поднялась на ноги. Она отвела меня в постель и в ту ночь она сидела рядом со мной пока я не уснула.
В день, когда бескрайнее синее небо покрылось высокими белыми облаками и когда нежный ветерок разносил запахи лаванды и вереска, мы с мамой вместе копошились в ее саду. Светило послеполуденное солнце и цветы источали вокруг нас нежные ароматы. Мы обе стояли на коленях, опираясь на руки. Я работала своей маленькой деревянной лопаточкой, которую папа вырезал из дерева специально под мою руку, рыхля затвердевшую землю под кустами лаванды. В руках у мамы были ножницы и она срезала с кустов ненужные отростки. Время от времени она останавливалась чтобы отдышаться, терла рукой плечо и шею.
- Ах, как же я устала стареть, - сказала она один раз. Но потом она улыбнулась мне и сказала:
- Посмотри на эту крупную пчелу на соцветии. Я подрезала его стебель, а она все не улетает. Ну что ж, пусть прокатиться на нем.
Рядом с ней стояла большая корзина, куда она складывала срезанные стебельки, и мы подтаскивали ее за собой по мере того, как обрабатывали на карачках лавандовые клумбы. Это была приятная, вкусно пахнущая работа, и я была счастлива. И она тоже. Я знаю это. Она говорила о том, что в ее корзине для рукоделия остались лоскутки ленточек и что она собирается научить меня как делать лавандовые саше, которые сохранят аромат и их можно поместить в наши с ней сундуки для одежды.
- Стебельки нужно срезать под корень, чтобы они были длинными, потому что их нужно будет загибать поверх соцветия, так чтобы оно оставалось внутри, а потом мы перевяжем стебельки ленточкой, и скрепим их. Они будут красивыми, ароматными и полезными. Совсем как ты.
Я засмеялась и она тоже. Затем она остановилась и сделала глубокий вдох. Она села на корточки, улыбнулась мне и пожаловалась, - У меня такая боль в боку, - и потерла сначала ребра, а потом плечо. - И левая рука так болит. Должна же болеть правя, ведь большую часть работы я делаю именно ей. - Она взялась за край корзины и оперлась на нее, пытаясь встать. Но корзина перевернулась и потеряв равновесие мама повалилась в кусты лаванды, ломая их тяжестью своего тела.
Вокруг нее взметнулось облако ароматов. Она перевернулась на спину, нахмурилась и на лбу появились маленькие морщинки. Она потянулась, подняла правой рукой свою левую руку и удивленно посмотрела на нее. Когда она отпустила ее, рука безвольно упала. - Что за глупости. - ее голос был запинающимся и мягким. Она замолчала и вдохнула поглубже. Правой рукой она погладила мою ногу. - Мне просто нужно отдышаться немного, - пробормотала она теряя окончания в словах. Она сделала неровный вдох и закрыла глаза.
И умерла.
Я заползла в куст вереска рядом с ней и дотронулась до ее лица, наклонилась и приложила голову к груди. Я услышала последний удар ее сердца. Потом последний выдох и внутри нее все затихло. Вокруг нас шелестел нежный ветерок и ее пчелы жужжали, занимаясь своей работой в цветах. Ее тело все еще было теплым и она все еще оставалась моей мамой. Я обняла ее и закрыла глаза. Я положила голову ей на грудь и подумала о том, что же станет со мной теперь, когда женщина, которая так сильно меня любила, умерла.
Солнце начало клониться к закату, когда папа пришел разыскивая нас. Он был на овечьих пастбищах, я поняла это, потому что в руках он нес букет из маленьких белых розочек, которые росли вдоль тропинки. Он подошел к деревянной калитке в невысоком каменном заборе, ограждавшем сад, посмотрел на нас и все понял. Он уже знал что она умерла еще прежде, чем открыл калитку. И все же он бежал к нам так, словно он мог забежать в прошлое, когда еще было не слишком поздно. Он упал на колени рядом с ее телом и положил на нее руки. Он тяжело дышал и бросил свое сердце в нее, ища в ее теле признаки жизни. Он затянул меня туда вместе с собой и я знала то, что знал он. Она была безвозвратно мертва.
Он притянул нас обеих к себе, откинул назад голову и завыл. Челюсти его были широко раскрыты, лицо поднято к небу, мышцы шеи напряжены.
Он не издал ни звука. Однако горе, которое изливалось из него в небо поглотило меня и оглушило. Я утонула в его печали. Я уперлась руками в его грудь и попыталась отстраниться от него, но не смогла. Откуда-то издалека я почувствовала свою сестру. Она пыталась достучаться до него, требуя объяснить что случилось. Были и другие, те, кого я не знала, все они кричали в его сознании, предлагали отправить солдат, одолжить силу, сделать для него все, что только возможно. Но он даже не мог облачить свою боль в слова.
- Это мама! - внезапно вскрикнула сестра и - Оставьте его одного. Оставьте нас одних! - скомандовала она всем и они отступили, как отступает отлив.