Глава Девятнадцатая. Избитый
Когда никто не будет ждать, когда умрет надежда, а Белые Пророки исчезнут, там, где его не найти, обнаружится Нежданный Сын. Отцом он не будет узнан, и будет расти без матери. Он будет камнем на дороге, что сдвинет колесо со своего пути. Смерть будет тянуться к нему, но раз за разом будет уходить ни с чем. Похороненный и воскресший, забытый, безымянный, в одиночестве и позоре, он всё же одержит верх в руках Белого Пророка, который орудует им без жалости или милосердия к инструменту, что должен быть затуплен и сколот для построения лучшего мира.
Я отложил свиток, удивляясь, почему я удосужился его взять. Я принёс его из своего кабинета в комнату Молли, где спала Пчёлка. Это была только малая часть написанного из того, что я когда-либо читал с упоминанием пророчества о Нежданном Сыне. Это был всего лишь отрывок. В нём не было ответов на вопрос, который я хотел задать ему. Почему, после стольких лет? Почему такое послание, и такой посланец?
Я развернул его, изучая уже тысячный раз. Это был очень старый лист чего-то… не пергамента, не бумаги. Ни Чейд, ни я не знали, что это. Чернила очень тёмные, края каждой буквы острые. Материал, на котором писали, мягкий, медового цвета. Если я держал его над огнём, я мог видеть свет сквозь него. Ни Чейд, ни я не могли прочесть его, но оно пришло с переводом, так что Чейд заверил меня в его точности. Временами он бормотал что-то вроде: «За такую цену ему стоило бы быть точным».
Когда я впервые увидел его, я был ещё мальчиком, и это был один из тех свитков и пергаментов о Белых Пророках и их предсказаниях, которые собирал Чейд. Я придавал этому не больше значения, чем его интересу к размножению бузины и созданию яда из листьев ревеня. Чейд имел множество увлечений в те годы; я думаю, все его мании помогали сохранять рассудок в течение десятилетий одинокого наблюдения. Я, конечно, не связывал его увлечение Белыми Пророками с особенным шутом короля Шрюда. Тогда Шут был лишь дурачком для меня, бледным, худеньким ребенком с бесцветными глазами и острым языком. В основном я его сторонился. Я видел его шалости, акробатические трюки, которые могли заставить ахнуть королевский двор. Я тогда ещё не слышал, как он рвал гордость человека в клочья своим остроумным сарказмом и искусной игрой слов.
Даже когда судьба свела нас, сначала как приятелей, а затем как друзей, я не видел связи. Должны были пройти годы, прежде чем Шут признался мне, что он думал, что пророчества о Нежданном Сыне предрекали моё рождение. Это было одно из полусотен предсказаний, которые он собрал воедино. И тогда он прибыл, чтобы найти меня, своего Изменяющего, незаконнорожденного сына отрёкшегося короля в далёких северных землях. И вместе, как он заверил меня, мы бы изменили будущее мира.
Он верил, что я Нежданный Сын. Были времена, когда он был столь убеждён в этом, что я сам почти верил. Конечно, смерть жаждала заполучить меня, и довольно часто он вмешивался, выхватывая меня из объятий рока в самый последний момент. В конечном итоге я сделал для него то же самое. Он достиг своей цели, возрождения драконов в мире, и когда он это сделал, закончились его дни как Белого Пророка.
И он покинул меня, разорвав десятилетия дружбы и отправившись в путь, чтобы вернуться туда, откуда он прибыл. Клеррес. Город где-то далеко на юге, или, возможно, это только название школы, где он воспитывался. За всё время, что мы провели вместе, он рассказал мне ничтожно мало о своей жизни до знакомства со мной. И когда он подумал, что нам пришло время расстаться, он ушёл. Он не дал мне выбора и решительно отказал мне в праве следовать за ним. Он испугался, как он сказал, что я продолжу действовать как Изменяющий, и что вместе мы могли бы неосознанно разрушить всё, что сотворили. И так он ушёл, и я так никогда и не попрощался с ним по-настоящему. Знание, что он оставил меня без намерения когда-либо вернуться, доходило ко мне по крошечным капелькам осознания все эти годы. И каждая капля понимания понемногу приносила с собой страдания.
В те месяцы, что последовали за моим возвращением в Баккип, я обнаружил, что, наконец, внезапно у меня появилась своя жизнь. Это был головокружительный опыт. Он пожелал мне удачи в поиске моего собственного пути, и я не сомневался в его искренности. Но потребовалось много лет, чтобы принять то, что его отсутствие в моей жизни было продуманным итогом, его выбором, тем, что наполняет как раз тогда, когда некоторые части моей души до сих пор трепещут ожиданием его возвращения. Это, я думаю, потрясение от закончившихся отношений. Это представление того, что ещё продолжающиеся отношения для кого-то, для другого человека, закончились. В течение нескольких лет я ждал как верный пёс, которому велели сидеть и оставаться на месте. У меня не было причин верить, что Шут утратил любовь или расположение ко мне. Однако звенящая тишина и постоянное отсутствие его рядом начали, с течением времени, вынуждать меня чувствовать, что он меня не любит или, хуже, равнодушен ко мне.
Это были времена, когда я на долгие годы остановился на этом. Я пытался оправдать это. Я пропал без вести, когда он проезжал через Баккип. Многие боялись, что я погиб. А он? Многие годы мой ответ на этот вопрос балансировал между «да» и «нет». Он оставил мне подарок, вырезанную фигурку, изображающую его, Ночного Волка и меня. Оставил бы он этот дар, если бы не ожидал, что он потребуется? В вытесанном камне памяти были спрятаны слова, одно предложение. «Я никогда не был мудрым». Значит ли это, что он был бы достаточно глуп, чтобы возобновить нашу дружбу, даже если это означало бы возможную гибель всего, что мы сделали? Или это значило, что в своей глупости он отправился на опасное задание без меня?
Значит ли это, что он был глупцом, когда-либо заботясь обо мне не только из-за роли его Изменяющего? Было ли оправданием то, что он, казалось, любил меня и позволял мне так сильно полагаться на нашу дружбу? Заботился ли он действительно когда-либо о нашей дружбе?
Эти тёмные мысли, должен я верить, бывают всегда, когда близкая дружба обрывается так резко. Но каждая рана становится шрамом в конечном итоге. Ни один шрам никогда полностью не перестанет быть чувствительным, но я научился жить с этим. Это не преследовало меня каждое мгновенье. У меня был дом, семья, любящая жена, и затем дитя, чтобы воспитать его вместе с ней. И хотя смерть Молли пробудила эти отголоски потерь и утрат, я не думаю, что я остановился на этом.
Затем прибыла посланница. И послание, столь мало выражающее или так плохо составленное, что становится бессмысленным. Она намекнула, что были другие вестники, которые не добрались до меня. Память колыхнулась. Много лет назад. Девушка-посланница и три незнакомца. Кровь на полу и кровавые отпечатки пальцев на лице Шута. Тот крик…
Я почувствовал головокружение и тошноту. Мое сердце заболело так, как если бы кто-то сжал его. Что за сообщение я пропустил много лет назад? Какую смерть претерпел этот вестник той ночью?
Шут не покидал и не пренебрегал мной. Годы назад он дотянулся до меня. Предупредить или попросить о помощи? Я пропустил его послание и позволил ему остаться без ответа. Внезапно это ранило меня больше, чем все годы мыслей о том, что он отрёкся от нашей дружбы. Мысль, что он тщетно ждал годами хоть какой-то ответ от меня, приносила острую, как бритва, боль.
Но я не знал, как добраться до него сейчас, или как начать выполнение задачи, которую он поставил передо мной. Я не представляю, где искать этого его сына, и что представляет из себя человек, которого я должен был искать.
Я выбросил эту мысль из головы. Мне нужно поспать, хотя бы немного поспать, прежде чем наступит рассвет.
Но там было убийство. Парадоксально, что единственный человек, который понимал, как я не хотел быть убийцей, это один из тех, кто вынудил меня вернуться к этой профессии. Я не жалею о своём решении; я пребывал в полной уверенности, что оно было единственно правильным. Но мне не нравилось, что я вынужден был принять такое решение, и был сильно обеспокоен тем, что мой ребёнок был вынужден видеть меня избавляющимся от тела, и нести бремя этой тайны.
Когда истерика Шун из-за призрака утихла, и после того как я перенёс моего спящего ребёнка из кресла Молли на кушетку, я взял одеяло с моей кровати и отрывок письма, думая изучить его ещё раз. Но это было хуже, чем бесполезно. Я спрятал его под забытую недошитую одежду в швейной корзинке Молли и осмотрел её тихую комнату. Огонь у самых углей; я подбросил в него поленьев. Взял подушку с её стула и почувствовал себя виноватым за то, что положил такую прелестную вещь на пол. Я лёг перед огнём, развернул и пихнул одеяло, пока оно чуть не накрыло меня. Стежки вышивки Молли на подушке прижались к моей щеке. Я решил выбросить все вопросы и страхи из головы и просто поспать. Сейчас нет прямой угрозы мне или моему ребёнку, я не имею понятия, что мне делать со странным посланием, и я ничего не мог сделать с истериками Шун. Я закрыл глаза и очистил свой разум. Чистый снег падал на лесистый склон. Я сделал глубокий, продолжительный вдох и сказал себе, что в свежем ветре чувствуется запах оленя. Я улыбнулся. Не мучайся о вчерашнем дне. Не занимай себя завтрашними проблемами. Отпусти своё сердце охотиться. Отдохни в настоящем. Я медленно наполнил лёгкие и так же медленно выпустил воздух. Я двигался к месту между сном и явью. Я был волком на снежном склоне, взявшим след оленя и живущим только настоящим.
Фитц?
Нет.
Фитц? Я знаю, ты проснулся.
Нет, правда. Мой разум плыл напротив разума Чейда, как лодка, привязанная к причалу. Я больше чем хотел спать. Я нуждался во сне, чтобы воспарить свободно в этом настоящем.
Я почувствовал, как он с досадой вздохнул.