Хотя у Колхеппа были не менее серьезные проблемы с родителями, чем у Джозефа Макгоуэна, он не набрасывался в припадке слепой ярости на невинных детей. И Джозеф Кондро, и Колхепп были в детстве несдержанными и злыми, но Тодд не насиловал и не убивал детей своих близких знакомых. И хотя, подобно Дональду Харви, он предпочитал полностью контролировать окружающую обстановку, Колхепп не убивал просто подвернувшихся под руку людей.
Тодд был другим. Более того, при определенных условиях его могла ожидать совершенно иная судьба, а не участь убийцы. Ниже я поясню, как я это вижу. В этой главе приводятся выдержки из стенограмм допросов Колхеппа, его переписки с Марией и протокола обследования. Как отмечалось выше, все эти материалы на удивление непротиворечивы. Если не считать хвастовства своими навыками владения огнестрельным оружием, поведение Тодда лишено признаков эгоцентричности, и он не пытается перекладывать свою вину на других. Колхепп убедителен.
Родители Тодда развелись, когда ему не было и двух. По его словам: «Вечером дня, когда я появился на свет, отец был на свидании с какой-то женщиной. [Его отец это отрицает.] Он всю жизнь волочился за женщинами, мечтал о больших успехах, был очень жестким и агрессивным человеком. Очень умный и злой как черт». Годом позже его мать Риджина, которую все звали Реджи, вышла замуж за Карла Колхеппа.
Тодд говорил, что хорошо ладил со сводными братом и сестрой: Майклом, который был на год младше, и Мишель, которая была на год старше. Как он рассказывал Марии: «Из-за работы Карла мы переехали в Сент-Луис. И когда мы были в школе, их похитила родная мать. Она явилась откуда ни возьмись, позвонила в школу и сказала, что она их тетя. Что мать, то есть моя мама, погибла, а она тетя и хочет забрать только этих двоих ребят, но не меня. В школе даже не потрудились задуматься по этому поводу». В то время Тодду было семь лет. «Она их забирает, говорит им, что моя мама умерла, и увозит обратно в Джорджию. Через несколько часов нас приезжают забирать домой, я на месте, а куда делись остальные двое, никто не понимает. Когда наконец выяснилось, что их увезла родная мать, Карл не захотел, чтобы ее судили, быстренько пошел и отказался от опекунства. Это сильно повлияло на обстановку в семье, потому что с тех пор Карл относился ко мне недоброжелательно, если не хуже».
После исчезновения Мишель и Майкла Колхепп «все время сидел в своей комнате. Никто со мной не заговаривал, никто мне ничего не рассказывал».
Когда в пятнадцатилетием возрасте его арестовали за изнасилование, инспектор по надзору за несовершеннолетними писал в своем рапорте, что «с детсадовских лет и по сей день он ведет себя агрессивно по отношению к окружающим и склонен причинять вред чужому имуществу». В девятилетием возрасте Тодд прошел курс лечения от агрессивности в стационаре психиатрической клиники штата Джорджия.
Колхепп не отрицает, что в предподростковом возрасте у него были проблемы с поведением: «Я проводил кучу времени со школьными психологами, у меня было полно проблем в школе. Я постоянно скандалил. Настоящих друзей у меня никогда не было, поскольку я постоянно переводился из одной школы в другую. И кроме того, как у новенького, у меня всегда были проблемы с хулиганами. То есть меня обижали, я терпел-терпел, а потом взрывался, и когда взрывался, то обычно доставалось сразу нескольким. Обычно я выдавал по полной - так, чтобы больше неповадно было. Но из-за этого всего я тратил кучу времени на психологов». Действительно ли эти психологи были чем-то полезны? Насколько помогло лечение в психиатрическом стационаре и последовала ли за ним поддерживающая психотерапия? Какие-либо признаки этого отсутствуют.
На вопрос о своих самых приятных детских воспоминаниях Колхепп ответил так: «Было хорошо играть с животными на дедушкиной ферме в Джорджии. Животных я любил, а деда и бабку - нет. Когда мне было пять, дед развлекался, тыкая в меня электропогонялкой для скота. Мне было совсем не весело. Когда мне было семь, он кастрировал свиней и грозился сделать то же самое со мной. С восьми до девяти лет меня притаскивали к дереву, привязывали и пороли. Удивляюсь, как я его не убил. У него не было друзей, ему нравилось обижать и подавлять людей. И к своей дочери, моей маме, он относился точно также».
Тодд рассказывал, что какое-то время провел в постоянных переездах от матери к ее родителям и обратно: «Это была какая-то дикая ситуация. Они никогда не хотели заводить детей. Так прямо и говорили, что никогда не хотели детей. Матери постоянно напоминали, что она нежеланный ребенок, и это, конечно, передалось и мне».
Он описывает безрадостную жизнь: «Мама время от времени забирала меня к себе. А потом отдавала обратно [деду и бабке]. И когда я жил у них, то за что угодно: плохие оценки из школы принес, в пять утра не встал и курятник не убрал, короче, что-то сделал не так, как надо, - меня будили, вытаскивали за волосы во двор, привязывали к дереву и пороли. Обычно длинным кожаным ремнем, а однажды он и кнутом воспользовался».
Занимаясь этой работой, я научился разделять различные аспекты жизни обследуемых убийц. Имеется в виду, что при всем отвращении к их преступным деяниям я в то же время способен испытывать глубокое сочувствие и сожаление по поводу перенесенного ими в детстве и юности. Ни один ребенок не должен испытывать то, что довелось испытать Эду Кемперу и Тодду Колхеппу. Нетрудно понять, что неспособности Колхеппа устанавливать доверительные отношения с людьми в большой степени способствовал его семейный анамнез - детство, большая часть которого прошла в отсутствие тепла и любви, откровенное неприятие, внезапное исчезновение из его жизни сводных сестренки и братика.
Тодд утверждал, что, когда его мать Реджи в очередной раз порывала с Карлом, она всегда пускалась на поиски другого спутника жизни: «Думаю, ей казалось, что она найдет мужика гораздо быстрее, если рядом с ней не болтается сынок».
Когда ему стукнуло двенадцать, он решил, что сыт по горло жизнью с матерью и ее родителями, и заявил, что хочет уехать в Аризону к родному отцу Биллу Сэмпселлу, которого не видел восемь лет и едва помнил. Примерно тогда же Реджи обставила его спальню новой мебелью, полагая, что так ему будет уютнее дома. Получилось иначе. Тодд сразу же изуродовал новую мебель с помощью молотка. По его словам, она была «девчачьей».
«Переборщил слегка, конечно, - согласился он в разговоре с Марией, - но мне было двенадцать, и я отчаянно хулиганил. Друзей нет, уехать бы куда-нибудь подальше от своих. Тогда мне казалось, что это хорошая идея. Мать расстраивалась из-за меня и из-за того, что я не жалую никого из ее ухажеров».
В конце концов она согласилась оправить его к Сэмпселлу.
«Вот я и переехал с консервативного Юга в Темпе, штат Аризона, где тепло, все бурлит и полно симпатичных студенток. У отца был ресторан "Знаменитые свиные ребрышки Билли" по типу ресторанов Тони Рома. Он им и занимался, присмотра за мной почти не было. Задирал всех подряд, гонялся за каждой юбкой, а когда мне случалось побыть рядом с ним, это было вовсе не то, чего я ждал. Мужик ни с того ни сего впадал в бешенство, как по щелчку. Я перестал скромничать, становился все более агрессивным».
Как рассказал Марии Билл Сэмпселл, Реджи «просто вытурила его оттуда и поставила меня перед фактом, сообщив, что он уже в самолете».
Тодд восхищался отцовским оружием и с упоением слушал его рассказы о службе в спецназе, которые на поверку оказались выдумками.
Нет ничего удивительного в том, что у Тодда и Билла сохранились очень разные воспоминания об этом периоде. «Я как-то подумал, что, мол, мы как-то вроде неплохо сочетаемся друг с другом. Мне не казалось, что есть какие-то проблемы».
А потом Тодд изнасиловал свою соседку. Это изнасилование, совершенное в пятнадцатилетием возрасте, стало ключевым фактором его превращения в убийцу. Относительно стресс-факторов он написал в протоколе:
«Папа уезжал на неделю и тем вечером должен был вернуться. Я знал, что по возвращении он мне за что-нибудь врежет, бездельничал и прикладывался к бутылкам из домашнего бара. Я был зол и расстроен, действительно собирался только поговорить [с девочкой], убедить, что я самый подходящий для нее парень, да только все испортил. Не знаю, почему до такого дошло, но дошло ведь. Я хотел, чтобы хоть кто-то во мне нуждался».
Берусь утверждать, что, если бы не этот инцидент, жизнь Колхеппа сложилась бы совершенно иначе. Это не значит, что я оправдываю содеянное им, вовсе нет. Мой опыт изучения других преступников говорит о присутствии некой общей закономерности в процессе формирования и развития их личностей. Но давайте посмотрим, какие материалы досье Колхеппа свидетельствуют в пользу моей точки зрения на его преступный путь.
Прежде всего это то, как он ответил на вопрос из протокола обследования о том, что могло бы удержать его от акта насилия:
«Соседи, учителя, школьные психологи и работники отцовского ресторана - все они были в курсе происходящего, все знали, каково мне приходится, что я в беде и очень скоро могу стать проблемой. Абсолютно все происходило на виду. В любой момент любой из них мог притормозить, проявить интерес, предложить мне какую-то помощь. Вместо этого каждый кивал на другого. В то время я был готов к психотерапии».
Услышать подобное от осужденного преступника отнюдь не редкость. Но в случае Колхеппа, который, как свидетельствуют все другие его ответы в досье, явно не пытался снять с себя ответственность за совершенные преступления, это высказывание имеет особое значение. Он достаточно проницателен и видит, какие именно моменты его жизни были действительно поворотными.
Степень его замешательства и дезориентации после изнасилования иллюстрирует следующий пример. Его жертва показала, что он подумывал убить ее, чтобы никто не узнал о происшедшем. Сам же Колхепп пишет следующее: «Я, в общем, был вежлив и попросил прощения, но действительно угрожал ее близким». И это вновь свидетельствует о смешении поведенческих моделей. Он понимает, что поступил очень плохо, и почти сразу же чувствует угрызения совести. И в то же время не хочет отвечать за последствия своего поступка.