На слушании по делу об убийстве Джули Уиннингем в Ванкувере, штат Вашингтон, Кит продолжал демонстрировать недовольство действиями властей. Обращаясь к бородатому судье Роберту Харрису, серийный убийца сказал:
– Ваша честь, я-то надеялся на недельные каникулы на Рождество. Но, кажется, Санта мне их не подарит.
Он ухмыльнулся судье в лицо и добавил:
– Ладно, Санта, полезай в свой мешок с подарками и доставай, что у тебя там для меня приготовлено, сэр.
Судья Харрис приговорил его к тридцати трем годам и четырем месяцам тюремного заключения.
Сестра Джули Уиннингем, Джоан Фария, сказала репортерам, что не будет оплакивать сестру, пока убийцу не приговорят к смерти.
– Неважно, что моя сестра делала в жизни, он не имел права ее убивать. Это чудовище превратило убийства людей в забаву. Он не испытывает ни малейших угрызений совести.
После того как «чудовище» приговорили к пожизненному заключению без возможности условно-досрочного освобождения по другим делам об убийствах, «Уолл-стрит джорнэл» отметил, что он говорил «голосом безобидного бухгалтера», и заявил, что «ад будет для него самым подходящим местом». И снова психологи повторяли, что отсутствие эмоций и неспособность испытывать раскаяние – это классические признаки антисоциального расстройства личности, известного также как психопатия или социопатия. Для профессионалов в сфере поведенческой психологии Кит никогда не был загадкой.
Стремясь сохранить свой имидж, убийца немедленно развернулся на сто восемьдесят градусов:
– Конечно, я испытываю раскаяние. Но семьи жертв вряд ли хотят о нем слышать. Раскаяние никого не вернет назад. Какой смысл извиняться? Это трата чужого времени.
В изоляторе, дожидаясь перевозки в тюрьму штата, он продолжал играть главную роль в пьесе собственного сочинения: ставил на футболках автографы, рисуя смайлы, давал интервью журналистам и консультировал сокамерников по юридическим вопросам.
В день, когда освободили Джона Сосновски и Лаверн Павлинак, он описал свою реакцию для «Ассошиэйтед пресс» следующими словами: «Я начал плакать. Десять минут не мог остановиться. Я совсем расклеился. Все от радости. Благослови их Господь – это была моя единственная мысль».
Вот только Кит не объяснил, почему позволил им отсидеть четыре года за свое преступление[16].
Убийце со счастливым лицом предстояло начать отбывать свой срок в феврале 1996 года под номером заключенного 11620304. В личном деле было указано, что ему сорок лет и он полностью здоров. Риск побега оценивался как «умеренный», но сообщалось о склонности к гневу, агрессии и когнитивных проблемах. Возможность подать заявление об условно-досрочном освобождении появлялась у него 1 марта 2063 года, за месяц до 108-летия.
9Кит Хантер Джесперсон – 5
1Жизнь взаперти
Когда пришло время перевозить меня в то место, где я буду отбывать пожизненный срок, двое охранников в черном сковали меня и закрепили металлический блок между моими запястьями, чтобы я не мог выбраться из наручников – как будто я стал бы пытаться. Здоровенный парень сказал, что застрелит меня, стоит мне дернуться.
Большинство копов и детективов, работавших над моим делом, сердились, что я освободил двоих человек из тюрьмы и сам избежал смертной казни. Но некоторые из них все-таки питали нездоровое любопытство к Смайлу. Когда мы оказались в центре временного содержания в Клакамасе, один охранник попросил меня сфотографироваться с ним.
Меня посадили в одиночную камеру в блоке «Д», чтобы держать отдельно от других заключенных. Насильники и убийцы женщин – это одна из низших ступеней в тюремной иерархии; ниже них только развратители детей и продажные копы. Мне полагалась одна часовая прогулка в день – ни книг, ни карт, ничего. Куда бы я ни шел, на меня показывали пальцем. Я был в тюрьме знаменитостью.
По пути в душ я проходил мимо других камер. Их обитатели были храбрецами за своими решетками, но стоило мне повернуться в их сторону, как они писались в штаны. Они боялись меня – серийного убийцы, который не стеснялся того, что сделал. Эти люди не знали, как со мной обращаться. Да и кто знал? Пожалуй, я и сам не знал, как обращаться с собой.
После восьми дней в центре временного содержания меня обыскали в голом виде, а потом загрузили в фургон вместе с другими уголовниками. В тюрьме штата Орегон в Салеме меня обыскали еще раз, после чего выдали джинсы, футболку и кеды. На выдаче стоял заключенный, выполнявший эту работу уже десять лет. Он сказал:
– Это ты Смайл?
Он явно был взволнован. Очень скоро новость о моем прибытии распространилась по всей тюрьме.
Теперь я был «салагой» – новеньким в этом заведении. Оно было довольно страшным: сплошь крепкие парни с мрачными взглядами. Я ожидал более теплого приема. Разве я не сдался сам, чтобы освободить двух других людей? Я думал, за это другие заключенные будут проявлять ко мне уважение.
Вместо этого они начали распускать слухи, что я поедал своих жертв и занимался сексом с трупами. Они не понимали, что смертельные игры заканчивались, когда заканчивалась жизнь. Я испытывал такое же отвращение к трупам, как все нормальные люди.
Когда прозвучал сигнал на обед, двери открылись и несколько десятков мужчин двинулись в сторону столовой. Я выделялся среди них, как неоновая лампа.
Один парень на раздаче спросил:
– Ты Джесперсон?
По очереди, стоявшей за едой, пробежал шепоток. Когда я взял свой поднос и стал искать, где сесть, все говорили мне:
– Не сюда… иди-иди… давай, проваливай.
В конце концов я нашел парня, который меня не прогнал. Я поел в молчании. Но слышал перешептывания у себя за спиной:
– Это он! Это Смайл! Тот гребаный ублюдок!
Меня отправили в блок «Дельта» и поселили с другим заключенным. Первое, что он сказал:
– Надеюсь, ты не насильник и не педофил. Я не стану жить с психом. За что тебя закрыли?
Я ответил, что убил восемь женщин, но я не псих. Я узнал, что он – развратитель малолетних. Он ненавидел себя и не хотел общаться с другими извращенцами. Он утверждал, что перевоспитался, но моих преступлений простить не мог. Обычный лицемер, другими словами. В тюрьме таких полно.
В первый вечер, когда я вернулся из столовой, мой сосед был вне себя: всю мою койку залили кофе. Кто-то бросил стакан через решетку – может, другой заключенный, а может, охранник. Так продолжалось ежедневно целую неделю. Я говорил себе: Что за трусы! У них кишка тонка высказать все мне в лицо.
Мой советник предложил перевести меня под защиту, но я отказался. Мне донесли, что кто-то из заключенных собирается пырнуть меня заточкой на прогулке. Я сказал охраннику, что все равно буду выходить во двор. Хотят меня пырнуть – пусть втыкают заточку поглубже. Второго шанса у них не будет.
После этого меня перевели в одиночную камеру. Она была размером полтора на два метра, с койкой и унитазом. Стены были стальные, а вместо передней стенки – решетка из двухсантиметровых перекладин ромбовидной формы с десятисантиметровыми перемычками. У меня был стальной столик, стул и ящик с замком для личных вещей.
Раз в день мне позволялось выходить во двор, хоть это и было для меня самое опасное в тюрьме место. Ничего нет страшней толпы обозленных трусов. Главное, не показывать им свой страх. Если эти пираньи поймут, что ты боишься, тебе конец – особенно когда речь о знаменитости вроде меня. Мне надо было встретиться лицом к лицу со своим страхом, если я хотел, чтобы меня приняли. Поэтому, выходя во двор, я держался так, будто все здесь – моя собственность.
Однажды другие заключенные толпой окружили меня. Мелкий визгливый гаденыш начал подначивать:
– Чего ты тут забыл, гребаный урод? С виду ты слабак. Кем ты себя возомнил, долговязый?
Я стоял спокойно и ждал. Он крикнул:
– Твоя мамочка шлепала тебя, когда ты был маленький? Ты поэтому убиваешь женщин? Да ты обычный трус, чувак!
Я посмотрел ему прямо в глаза, и тогда он отступил в сторону.
На прогулке несколько дней спустя я услышал, как двое парней переговариваются нарочито громко, поглядывая в мою сторону. Один сказал:
– Когда-нибудь я его уделаю!
Я развернулся и ответил:
– Почему не сейчас?
Они бросились бежать.
Через пару недель ко мне во дворе подошли пятеро. Один выступил вперед и заявил, что он кузен Таньи Беннетт. Я сказал:
– Ладно. Мне жаль, что так вышло. Чего еще тебе от меня надо?
Он ответил:
– У меня денег нет. Ты должен мне одолжить.
– Да ни в жизни! – ответил я.
Я немного нервничал оттого, что меня окружили, но не показывал этого.
Другой парень сказал:
– Он псих. Может устроить драку.
– Еще как могу, – поддакнул я. – И завалю вас всех по очереди.
Мы с их предводителем стояли носом к носу. Он был то ли латинос, то ли индеец, с татуировкой на шее и в шапке – чтобы казаться круче. Я сказал:
– Ты будешь первым.
Он сделал шаг назад. Я был ростом два метра, а он – метр с кепкой.
В душе меня снова окружили – сорок или пятьдесят голых парней, делавших разные мерзкие замечания. Но тут я мог быть уверен, что ни у кого нет заточки. Если начнется драка, то только на кулаках.
Я крикнул:
– Я заберу с собой столько, сколько смогу. Кто первый?
Никто не пошевелился.
Когда я вернулся в камеру, то попытался обдумать ситуацию, но ни к какому решению не пришел. Я только приехал сюда, а меня уже щемят в столовой, выливают кофе на постель и грозят на прогулках. Кажется, я никому здесь не нравлюсь. В окружной тюрьме Кларк бывалый уголовник говорил мне, что, когда я окажусь в тюрьме штата, заключенные станут пожимать мне руку, угощать кока-колой и просить автографы. Естественно, это оказалась чушь собачья, как и вся его болтовня. Но чего и ожидать от таких придурков – умный-то человек за решетку не попадет.