Здесь были все ответы — лежат на виду, бери и смотри. И никого это не повергает в ужас. Я вышел оттуда, где прятался — где всегда вынужден был прятаться, — и вновь задышал свободно.
Снял с полки переплетенную подшивку одного немецкого журнала и немного почитал. Затем поставил на место, вытащил подшивку на французском. Пробежал статью на испанском, еще одну — на итальянском. На этих языках я и двух слов бы не связал, но понимал все. Понахватался с папиной помощью — как в свое время понахватался высшей математики, физической химии и еще с полдюжины наук.
Папа хотел, чтобы я стал врачом, но боялся отправлять меня в школу, поэтому учил дома чему только мог. Бывало, раздражался, зная, что́ у меня в голове, — злился, слыша, как я говорю, и видя, что я веду себя будто какой-нибудь городской вахлак. Но со временем, осознав, насколько во мне укоренился недуг, он даже начал меня поощрять. Вот что мне было суждено — жить и ладить с вахлаками. Мне только и светит что уютная безопасная работенка, поэтому вести себя я должен соответственно. Если бы папа сумел провернуть такое, что принесло бы каких-то денег на жизнь, мне даже помощником шерифа стать не грозило.
Я посидел за папиным столом, решил пару задачек по матанализу — просто так. Отвернувшись от стола, посмотрел на себя в зеркальную дверь лаборатории.
Стетсон с головы я не снял, лишь немного сдвинул на затылок. На мне была розоватая рубашка, черный галстук-бабочка, а брюки от синего саржевого костюма поддернуты и заправлены в «джастиновские» сапоги.[3] Весь тощий и жилистый, а рот такой, что им лишь слова тянуть. Типичный блюститель порядка с Запада — вот весь я. Может, чуть дружелюбнее среднего. Может, чуть опрятнее. Но в целом — типичный.
Таков я был и поменяться не мог. Даже если это и безопасно, я сомневался, что способен измениться. Я так давно уже притворялся, что притворяться больше не было нужды.
— Лу…
Я подскочил и развернулся.
— Эми! — выдохнул я. — Что за… Тебе здесь нельзя! Где…
— Наверху, тебя ждала. Ну не гоношись так, Лу. Я сюда проскользнула, когда все уже спать улеглись, ты же их знаешь.
— Но кто-нибудь мог…
— Никто не видел. Я по переулку шла. Ты не рад?
Нет, я не радовался, хотя, может, и зря. Она не была сложена как Джойс, но все равно выглядела лучше прочих в Сентрал-Сити. Довольно недурная девчонка, если только не выпячивала подбородок и не щурилась так, будто сама хотела, чтоб ты ей прекословил.
— Рад, конечно, — сказал я. — Еще б не рад. Пошли опять наверх, а?
Я поднялся за ней к себе в спальню. Она скинула туфли, пальто сбросила на кресло со всей прочей своей одеждой и спиной рухнула на кровать.
— Ого! — произнесла она через некоторое время; ее подбородок двинулся вперед. — Сколько пыла!
— Ой, — покачал я головой. — Извини, Эми. Кое о чем задумался.
— К-кое о чем он задумался! — Голос у нее задрожал. — Я тут для него раздеваюсь, скидываю вместе с одеждой все приличия ради него, а он т-тут стоит и «кое о чем» задумался!
— Да ладно тебе, солнышко. Я тебя просто не ждал и…
— Ну конечно не ждал! Да и чего ради? Ты меня избегаешь, от встреч постоянно увиливаешь. Если б у меня хоть капля гордости осталась, я бы… я б…
Она уткнулась головой в подушку и давай всхлипывать, а мне открылся первосортный вид на, вероятно, второй по красоте зад во всем Западном Техасе. Я почти не сомневался, что она прикидывается; от Джойс я поднабрался знаний про всякие женские штучки. Но отшлепать ее, как она того заслуживала, я не осмеливался. Вместо этого разделся, лег к ней и развернул ее лицом к себе.
— Ладно, кончай, солнышко, — сказал я. — Ты же знаешь, я был занят, как гнус на пикнике.
— Да ничего я не знаю! Я вообще ничего такого не знаю! Ты не хочешь со мной быть, вот чего!
— Глупости, солнышко. Почему это я не хочу?
— П-потому что. Ох, Лу, миленький, мне было так плохо…
— Ну вот это уж совсем глупо, — сказал я.
Она еще похныкала, как плохо ей было, а я ее обнимал и слушал — с Эми только и делаешь, что слушаешь, — не понимая толком, с чего все это началось.
Сказать вам правду, ни с чего ничего, наверно, и не начиналось. Нас просто свело вместе — как две соломинки в луже. Наши семьи вместе росли — и мы росли вместе, в одном квартале. Вместе ходили в школу и домой, а на вечеринках нас обычно не разлучали. Нам и делать ничего не пришлось. Все сделали за нас.
Сдается мне, полгорода — включая ее родню — знало, что мы с ней иногда перепихиваемся. Но никто и слова не говорил, не смотрел косо. Подумаешь — в конце концов, мы с нею поженимся… хоть жениться мы и не спешили.
— Лу! — Она ткнула меня в бок. — Ты меня не слушаешь!
— Да нет, солнышко, слушаю.
— Ну так ответь мне тогда.
— Не сейчас, — сказал я. — Сейчас я кое о чем думаю.
— Но… Ох, миленький…
Я-то думал, она канючит и балаболит ни о чем, как обычно, и забудет, что я должен ей ответить. Но не вышло. Как только все закончилось и я протянул ей сигареты, одну взяв себе, она еще раз посмотрела на меня эдак по-своему и опять:
— Ну так что, Лу?
— Даже не знаю, что и сказать, — ответил я и ни капли не соврал.
— Ты ведь хочешь на мне жениться, правда?
— Же… ну конечно, — сказал я.
— Мне кажется, Лу, мы уже долго ждали. Я могу и дальше в школе работать. У нас все выйдет намного лучше, чем у других пар.
— Но… Эми, ведь это и все. Мы никогда ничего не добьемся!
— Ты о чем это?
— Ну, я не хочу всю жизнь быть помощником шерифа. Я хочу… ну, стать кем-нибудь.
— Например, кем?
— Ох, я не знаю. Какой смысл об этом говорить?
— Может, врачом? Мне кажется, это будет ужасно славно. Ты это имел в виду, Лу?
— Я знаю, это бредово звучит, Эми. Но…
Она рассмеялась. Хохоча, она даже головой по подушке мотала.
— Ой, Лу! Ну это ж подумать только, а? Тебе двадцать девять, т-ты и по-английски-то не говоришь толком, а… а… туда же, ха-ха-ха…
Она смеялась, пока не стала задыхаться, а у меня сигарета догорела до самых пальцев, и я этого не понял, пока не запахло обожженной кожей.
— Из-звини, миленький. Я не хотела тебя обижать, но… Ты посмеялся надо мной? Ты пошутил со своей маленькой Эми?
— Ты ж меня знаешь, — сказал я. — Весельчак Лу.
От того, как я это сказал, она понемногу успокоилась. Отвернулась от меня и вытянулась на спине, теребя пальцами одеяло. Я встал и нашел сигару, потом снова сел на кровать.
— Ты не хочешь на мне жениться, да, Лу?
— Нет, я думаю, сейчас нам не стоит.
— Ты вообще не хочешь на мне жениться.
— Такого я не говорил.
Несколько минут она молчала, но лицо говорило за нее. Я видел, как она щурится, как зло кривятся губы, и знал, о чем она думает. И почти дословно знал, что она сейчас скажет.
— Боюсь, тебе придется на мне жениться, Лу. Придется, понимаешь?
— Нет, — ответил я. — Не придется. Ты не беременна, Эми. Ты никогда ни с кем другим не ходила, а от меня ты не беременна.
— Выходит, я лгу?
— Похоже что так, — сказал я. — Ты б не могла от меня забеременеть, даже если б я захотел. Я стерилен.
— Но ты…
— Стерильный — это не импотент. У меня была вазэктомия.
— Так почему же мы всегда так… почему ты надеваешь…
Я пожал плечами:
— Чтобы не объяснять. Как бы там ни было, если вернуться к теме, — ты не беременна.
— Я вот чего не понимаю, — нахмурилась она. Ее вовсе не беспокоило, что я поймал ее на лжи. — Это сделал твой отец? Но зачем, Лу?
— А, я просто переутомился, сильно нервничал, и он подумал…
— Но это же не так! Ты никогда таким не был!
— Ну, — сказал я, — а ему казалось, что был.
— Ему казалось! Это же ужас — у нас теперь никогда не будет детей просто потому, что ему показалось! Господи, какой кошмар! Меня сейчас стошнит… Когда это случилось, Лу?
— Какая разница? — сказал я. — Да я и не помню. Давно.
Не надо было распускать язык из-за этой якобы беременности. Теперь я уже никак не мог отступиться. Она поймет, что я соврал, и подозрений будет еще больше.
Я ухмыльнулся ей и пробежался пальцами по ее животу. Сдавил ей одну грудь, затем передвинул руку повыше — так, чтобы ладонь легла ей на горло.
— В чем дело? — спросил я. — Почему хорошенькое личико так сморщилось?
Она ничего не ответила. И не улыбнулась. Она просто лежала, глядела, расчисляла меня по пунктам — и с одной стороны, недоумение охватывало ее, а с другой — отступало. Ответ прорывался к ней, и ему это не вполне удавалось. Мешал я. Ответ никак не мог обогнуть сложившийся у нее образ мягкого, дружелюбного, добродушного Лу Форда.
— Мне кажется, — медленно произнесла она, — я лучше пойду домой.
— Может, и лучше, — согласился я. — Скоро рассветет.
— А завтра мы увидимся? То есть сегодня.
— Ну, в субботу мне довольно некогда, — сказал я. — Может, в воскресенье в церковь сходим вместе или поужинаем, но…
— Но ты же занят в воскресенье вечером.
— Это правда, солнышко. Я обещал подсобить одному парню, и теперь назад откручивать не годится.
— Понимаю. Тебе никогда не приходит в голову думать обо мне, когда ты свои планы составляешь, правда? Только не это! Я же ничего не значу.
— В воскресенье я недолго, — сказал я. — Может, часиков до одиннадцати. Давай-ка ты придешь и подождешь меня, как сегодня? Я тебя до смерти захочу.
Глаза ее блеснули, однако она не стала читать нотацию, хотя, должно быть, подмывало. Жестом она попросила меня подвинуться, чтоб можно было встать, а встав, принялась одеваться.
— Мне ужасно жаль, солнышко, — сказал я.
— Неужто?
Она натянула платье через голову, разгладила на бедрах и застегнула воротничок. Попрыгав на одной ноге, надела туфлю, затем другую. Я встал и подал ей пальто, поправил на плечах, когда она оделась.
Не выскальзывая из моих рук, она развернулась ко мне лицом.