Убийцы и маньяки — страница 4 из 4

ДЕТОУБИЙЦЫ

…Чертиком, которого пьяный отец бросил в горящую печь, оказался его 3-летний сын. Обезумевший от неумеренных возлияний 28-летний глава семейств из села На-горское, что в Курганской области, сначала выгнал из дома жену. Оставшись с двумя малолетними детьми, он впал в беспамятство. Собственные сыновья показались ему чертями. Когда за детьми прибежал брат испуганной женщины, он смог найти только младшего племянника. Подъехавшие вскоре сотрудники милиции обнаружили лишь обгоревшие останки другого.

…Бабушка осталась вдвоем с внуком. Чтобы скрасить посиделки, выпила самогонки, а когда внук начал шалить, ударила его. Травма оказалась настолько сильной, что малыш начал синеть и терять признаки жизни. Вместо того, чтобы бежать за помощью, старушка подождала, когда тот затихнет, и, облив труп внука керосином, сожгла его в собственном саду. После этого обратилась в милицию, заявив о пропаже мальчика. Весь РОВД был поднят по тревоге. Но уже через час бабушка-убийца давала первые показания в кабинете следователя.

… Трагедией закончились игры в подъезде для 6-летней Танечки, поджидавшей своих родителей — на лестничную клетку вышел сосед по блоку. Испугавшись крика девочки — Мужчина случайно толкнул ее дверью — поднял на руки и занес в свою квартиру. Таня не переставала плакать и звать маму. Тогда сосед затащил ее на балкон, проволокой прикрутил детские руки к перилам и… изнасиловал. Закончился воспитательный процесс сильными ударами молотком по голове, от которых девочка скончалась. Убийца в тот же день был арестован на вокзале, куда пришел для того, чтобы броситься под поезд. Решением суда насильник приговорен к расстрелу.

…Два подростка 15 и 18 лет из поселка Жезкент Семипалатинской области решили немного подзаработаь. Способ добычи денег выбрали, на их взгляд, самый простой и бескровный — киднеппинг. Заманив 14-летнего мальчишку в подвал одного из домов, они принялись его избивать. Через полчаса издевательств ребенок умер.

Естественно, смерть не входила в сценарий. За мальчика вымогатели намеревались получить 30 тыс. тенге (что-то около 500 долларов). Поэтому они цинично сняли с еще теплого трупа шапку и кроссовки и вместе с запиской о выкупе подкинули родителям мальчика…

Правоохранительные органы взяли подонков через три дня.

…Жесточайший случай самосуда произошел в Луганске. Двое восьмиклассников СШ N 11 захватили 7-летнего мальчика, завели его в беседку детского сада и совершили над ним акт мужеложства. Случившееся стало известно родителям, милиции. Пока правоохранительная система готовила свой суд, один из участников драмы — В. пропал.

Нашли его через 10 дней в речке Лугань. Как оказалось, отец изнасилованного мальчика, вместе со своим знакомым, водителем одной из шахт, подстерег В. На «Жигулях» его вывезли в парк имени Горького. Там трижды ударили молотком по голове и, привязав к телу радиатор, утопили в речке…

Истории такого рода, к сожалению, довольно часты. Дети становятся жертвами своих же собственных родителей, ожесточившихся сверстников. Как правило истязания ребенка проходят с особой жестокостью.

БРУНО ХАУПТМАНАМЕРИКАНСКАЯ ТРАГЕДИЯ

Вся Америка была в глубокой скорби, когда узнала о похищении и убийстве сына обожаемого ими летчика-героя. Преступника арестовали в результате тщательно проведенного полицейского расследования, однако до последнего часа он так и не признал вины.

Генерал Норман Шварцкопф стал героем Америки после блестяще проведенной операции «Буря в пустыне». Но более чем за пятьдесят лет до этого события в лучах славы купался его отец. Полковник Норман Шварцкопф возглавлял полицейское ведомство, которому было поручено расследование похищения двухлетнего Чарльза Августа Линдберга, сына прославленного летчика Чарльза Линдберга, который впервые перелетел Атлантику на одноместном самолете и стал благодаря этому мировой знаменитостью.

С момента преступления до дня, когда преступник был казнен на электрическом стуле, прошло четыре года. Однако даже теперь воспоминания о случившемся с сыном одного из национальных героев Америки затрагивают сокровенные чувства американцев.

Судебный эксперт Джон Роуланд писал: «Во всех странах найдется немного уголовных преступлений, которые бы так встревожили общественность. В Великобритании таким было дело Джека Потрошителя, в России — дело Андрея Чикатило. Если бы в США провели опрос, какое преступление можно назвать самым гнусным, то, несомненно, им бы оказалось „Дело сына Линдберга“, как назвала его пресса».

Чарльз Линдберг приковал к себе внимание всего мира, после того как в 1927 г. на маленьком одноместном самолете за 33 часа перелетел через Атлантику. Его подвиг отмечен наградами пятидесяти стран мира. У себя на родине он стал знаменит и почитаем не меньше кинозвезд. Повсюду за ним следовали толпы обожателей, его личная жизнь выплескивалась на страницы прессы и была на виду у всех. Дабы избежать всего этого, Линдберг решил поселиться в небольшом городке Хоупвелл, штата Нью-Джерси, расположенном достаточно близко от Нью-Йорка, что было удобно для частых поездок и деловых встреч и в то же время в значительной степени избавляло от назойливых почитателей и наглых репортеров.

К несчастью, расположение дома и сделало его идеальным местом для совершения преступления. 1 марта 1932 г. младшего Чарльза Линдберга похитили, и больше малыша никто никогда не видел.

Полковник Линдберг и его жена Энн, задерживаясь в квартире на Манхэттене, всегда предупреждали няню малыша Бетти Гоу о времени возвращения в особняк. Накануне похищения Линдберги обедали, а 2-летнего малыша в восемь часов вечера уложили спать. Полковник позже вспоминал, что, отдыхая после обеда в гостиной, слышал какой-то странный шум, но подумал, что это миссис Гоу уронила что-то на кухне. Однако она в это время беседовала с четой Уотли, прислугой в доме Линдбергов, и не заметила ничего подозрительного.

В десять вечера Бетти Гоу отправилась в детскую, чтобы взглянуть на малыша. Его там не оказалось, но она не слишком встревожилась, полагая, что мать ребенка взяла его в свою комнату, что делала довольно часто. Когда же она встретила миссис Линдберг и выяснилось, что та не заходила в детскую и не забирала малыша к себе, в доме началась паника. Все пятеро начали отчаянные поиски, пока полковник Линдберг не обнаружил душераздирающую записку, которая впоследствии фигурировала на сенсационном процессе о похищении и убийстве. Приколотая к радиатору записка была написана с грубыми орфографическими ошибками, и в ней сообщалось следующее: «Сэр! Приготовьте 50.000 долларов: двадцать тысяч в 20-долларовых банкнотах, двадцать тысяч в 10-долларовых и десять тысяч в 5-долларовых. Через пару дней мы сообщим, где оставить деньги. Предупреждаем вас хранить все в тайне от прессы и полиции, если хотите, чтобы с вашим сыном все было в порядке. Отличительные знаки всех наших писем — подпись и три дырки». И ниже — образец: подпись и три отверстия.

Полковник Линдберг еще раз тщательно обыскал окрестности в последней надежде найти хоть какие-нибудь следы, затем вбежал в дом и немедленно позвонил в полицию. Через тридцать минут детективы прибыли на место происшествия.

Первичный осмотр выявил следы желтой глины в детской комнате и вмятины от лестницы на клумбе под ее окном. Отсюда, очевидно, преступник проник в дом. Во дворе было обнаружено вдавленное в грязь плотничье долото. Накануне похищения два дня непрерывно лил дождь, и на оштукатуренной стене дома были видны отметины от лестницы. Но этих следов, конечно же, был недостаточно.

Через 48 часов к расследованию подключился шеф ФБР Гувер. Он приказал сотрудникам своего ведомства оказывать необходимую помощь полиции штата Нью-Джерси.

Расследование возглавил полковник Норман Шварцкопф. Он распорядился приостановить расследование других дел и сконцентрировать все усилия на одном, — на деле о похищении маленького Чарльза. Но тогда ни он, ни кто другой не могли даже предположить, что пройдут долгих четыре года, прежде чем справедливость восторжествует.

Экспертиза записки преступника показала, что он либо немецкого, либо скандинавского происхождения. На это указывало написание некоторых слов. Анализ чернил и бумаги ничего не дал, такие же можно было купить повсюду в Америке.

После опроса слуг и выяснения прошлого их самих и членов семей полицейское расследование зашло в тупик И тогда вконец отчаявшийся полковник Линдберг бросил зов о помощи. Игнорируя требования похитителей, он опубликовал в газетах всех крупных городов Америки обращение с просьбой не причинять вреда его сыну и вернуть его домой живым и невредимым. Его жена, в свою очередь, через газеты сообщила похитителям режим дня и кормления их малыша, так как у него была специальная диета после болезни.

Энн Линдберг надеялась, что столь широкомасштабная полицейская акция по поимке похитителей напугает преступников и они выдадут себя. Она писала матери: «Детективы настроены оптимистично, хотя полагают, что потребуется время и выдержка. Они считают, что похитители попали в ужасную переделку — сети расставлены по всей стране и им некуда деться». Она даже не допускала мысли о том, что ее сын может быть убит.

Две недели не было никаких вестей, но наконец почтой доставили вторую записку, а за ней и еще несколько. В первой говорилось: «Мы будем держать у себя ребенка пока все не

утихнет». В следующей было написано: «Мы заинтересованы в том, чтобы вернуть вашего малыша невредимым». Чарльз Линдберг, летчик со, стальными нервами, оказался на грани нервного срыва. Переживая из-за неудач в расследовании, он тайком от полиции пошел на контакт с преступниками и через месяц заплатил выкуп через посредника, доктора Джона Кондона.

Кондон был эксцентричным пожилым человеком, который ушел на пенсию после пятидесяти лет преподавательской работы, а потом принял предложение поработать в университете в Нью-Йорке. Он обратился к Линдбергу с предложением стать посредником в переговорах с похитителями, так как ему удалось спровоцировать преступников и он стал получать аналогичные требования о выкупе с пометками похитителей. Первое письмо пришло после того, как он через газету предложил вступить в переговоры с похитителями. В этом письме говорилось следующее: «Сэр! Если вы хотите быть посредником в переговорах с Линдбергом, следуйте нашим инструкциям». Линдберг сначала относился к Кондону с подозрением, но когда тот показал послания с отличительными знаками преступников, решил воспользоваться этими услугами.

Линдберг дал Кондону псевдоним «Джафси» и поручил ему напечатать в нью-йоркской газете шифрованное сообщение: «Деньги готовы. Джафси». Это было ответом на требование выкупа. Через месяц он получил еще одно послание, предписывавшее ему прочитать объявление в частной рубрике «Нью-Йорк тайме». В нем сообщалось, что он должен приехать на станцию нью-йоркской подземки с деньгами. На этой станции в условленном месте он нашел записку следующего содержания: «Перейдите улицу и идите от кладбищенской ограды в направлении 233-й улицы. Я вас там встречу». Пробираясь между надгробиями, Кондон наконец встретил человека. Он все время прикрывал лицо рукой. Незнакомец сообщил, что ребенок в полной безопасности. Кондон заметил: «Но полковнику Линдбергу необходимы какие-нибудь доказательства, прежде чем он заплатит выкуп». Незнакомец сказал, что вышлет ночную пижаму малыша бандеролью в ближайшие дни, а также заявил, что сумма выкупа увеличивается до 70 тыс. долларов. На это Кондон возразил, что об этом следовало предупредить гораздо раньше. Человек выглядел испуганно и грубо спросил: «А ты случаем не привел полицейских?» «Нет! Вы можете мне доверять», — ответил Кондон.

Через два дня прислали пижаму малыша, и миссис Линдберг признала в ней ту, в которой был малютка Чарльз в ту роковую ночь.

При следующей встрече на кладбище в районе Бронкса в Нью-Йорке Кондон передал 50 тыс. долларов. В этот раз вместе с Кондоном был и Линдберг, однако они даже не пытались задержать незнакомца. Он назвался Джоном, принял от Кондона коробку с деньгами и обещал выслать подробные сведения о местонахождении ребенка по почте на следующее утро. После этой тайной встречи действительно пришло анонимное письмо с уже знакомыми опознавательными знаками: «Мальчик находится в Боуд Нелли. Это рядом с островом Элизабет». Линдберг принял «боуд» за написанное с ошибкой английское слово «боут» (лодка) и безуспешно пытался найти это место в Новой Англии.

Он вернулся домой 12 мая. Там его ждала ужасная новость, что разложившийся трупик мальчика был обнаружен в лесу водителем грузовика Уильямом Алленом в шести милях от своего дома. Мальчик умер от сильного удара по голове. После опознания стало. ясно, что найдено тело маленького Чарльза. Это поразило Линдберга в самое сердце. Боль утраты усилилась после того, как ему сообщили, что малыш был убит в ночь похищения.

Печально, но полиция не нашла ни одной улики, чтобы установить личности убийц. Линдберг заявил, что ему было бы хоть немного легче, если бы преступник оказался за решеткой, и что безнаказанность такого преступления является слишком тяжкой ношей для него.

После того как утихла газетная шумиха, Чарльз Линдберг окунулся в политику, особенно заинтересовавшись идеями фашизма, распространившимися в те годы в Европе. А полиция скрупулезно продолжала затянувшееся расследование этого дела. Деньги, переданные через «Джафси», были основной уликой, так как Линдберг заранее переписал номера банкнот. Эти номера были разосланы во все концы страны. Все банки и кассы получили указание повысить бдительность, чтобы выявить клиента, предъявившего купюры с этими номерами.

15 сентября 1934 г. 30-летний эмигрант из Германии был арестован после расчета за 10 галлонов бензина 10-долларовыми купюрами, среди которых была банкнота с «отмеченным» серийным номером. Бдительный служащий бензоколонки записал номер автомашины этого клиента и уведомил полицию.

Быстрая проверка установила, что владельцем автомобиля является некий Бруно Хауптман, проживающий на 222-й улице в Нью-Йорке. После ареста у него во время обыска были обнаружены несколько банкнот из выкупа, а в гараже — 14 тыс. долларов. Обследование квартиры также дало результат: на внутренней стороне дверцы буфета был нацарапан номер телефона Кондона.

Хауптман заявил, что в Америке он проживает с 1923 г. и занимается в основном перепродажей акций. «Мне везло, — скажет он. — Я не преступник. Все, что у меня есть, добыто путем сделок, а не преступными деяниями». Изворачиваясь, он будет утверждать, что большая сумма наличных, найденных у него, принадлежит его приятелю Исидору Фишу, преуспевающему торговцу мехами, и что он дал деньги ему на хранение до возвращения из поездки в Германию. Однако, как выяснилось, Фиш умер в Германии и вряд ли смог бы подтвердить эту версию.

В те времена Интерпола еще не существовало, но, связавшись с немецкими коллегами, группа Нормана Шварцкопфа выяснила, что Хауптман солгал по крайней мере в одном: он уже совершил преступление в Германии, на своей родине, был осужден за грабеж, однако сумел бежать в Америку, поселившись там нелегально под вымышленным именем. Еще одной уликой стало заявление шофера такси, который узнал в подсудимом человека, попросившего его однажды передать записку для Кондона.

11 октября 1934 г. Бруно Хауптману было предъявлено обвинение в убийстве и вымогательстве.

2 января 1935 г., почти через три года после совершенного преступления, начался сенсационный процесс. Генеральный прокурор штата Нью-Йорк Дэвид Виленц выступил с обвинительной речью в зале суда, переполненном журналистами, фоторепортерами и возмущенной публикой. Миссис Линдберг вышла к трибуне и мужественно рассказал о событиях той трагической ночи. Полковник Линдберг отклонил предложение защиты о возможном участии его прислуги в похищении. Даже няня Бетти Гоу, покинувшая Америку и уехавшая к себе на родину в Шотландию, была приглашена в качестве свидетеля в суд.

Суд с большим вниманием выслушал доктора Кондона. Его показания как посредника в переговорах Линдберга с похитителем были особенно важны. Он заявил, что после того как услышал голос Хауптмана, не сомневается в том, что именно обвиняемый и был человеком, с которым он встречался на кладбище в Бронксе.

В суд доставили даже дверцу буфета, на которой был нацарапан номер телефона Кондона. Хауптман пытался опровергнуть эту улику так: «Я заинтересовался этим делом из газет и записал этот номер, когда всплыло имя Кондона, но я не отправлял ему писем с требованием выкупа».

Против Хауптмана выдвигались все новые улики. Когда он устало опустился на скамью подсудимых, на улице были слышны крики продавцов газет, предлагающих сенсационные репортажи из зала суда. Но самая изобличающая улика была предъявлена группой бухгалтеров, приглашенных полицией для анализа финансовых сделок Хауптмана. Они подсчитали, что заработки Хауптмана и его супруги Анни Хауптман могли составить капитал лишь в 6 тыс. долларов. При обыске была найдена 41 тысяча долларов. Даже его махинации с акциями не могли дать такой прибыли.

В ходе следствия и на суде было неопровержимо доказано, что у подсудимого хранилось 35 тыс. долларов, заплаченных Линдбергом в качестве выкупа за своего сына.

Графологическая экспертиза выявила также, что почерк обвиняемого был идентичен почерку на письмах с требованием выкупа и что он писал на английском языке со схожими орфографическими ошибками.

Наконец, полиция представила в качестве последнего вещественного доказательства лестницу. Она не принадлежала

Линдбергам и была найдена возле дома после похищения. При внимательном обследовании оказалось, что она самодельная и состоит из трех частей, которые можно быстро собрать, разобрать и сложить в багажник автомобиля. Это просто незаменимое снаряжение для грабителя.

Известный эксперт по деревообработке Артур Кехлер в своем выступлении на суде доказал, что лестница могла быть изготовлена только плотником Бруно Хауптманом.

Показания Кехлера в суде можно назвать классическими, настолько глубокими были его познания в области деревообработки и настолько тщательно он провел экспертизу. Автор пятидесяти опубликованных работ по технологии древесины, Кехлер рассказал суду, что изучил лесоматериалы в доме Хауптмана и готов поклясться под присягой, что часть лестницы была сделана из доски чердачного пола в доме Хауптмана, Отверстия от гвоздей в полу чердака совпадали со следами гвоздей в рейках лестницы, а структура волокон поверхности была одинаковой. Однако Кехлер не остановился на этом. Он выяснил даже, на какой лесопилке были куплены доски. Оказалось, что Хауптман в свое время работал там и 29 декабря 1931 г. купил у хозяина доски. Это было за два месяца до преступления.

Однако, несмотря на обилие доказательств, убедительно свидетельствовавших о вине подсудимого, Бруно Хауптман продолжал отрицать свою причастность к похищению. Он настаивал на дополнительном, более объективном расследовании и приводил в качестве алиби тот факт, что во время встречи Кондона и Линдберга с похитителем он якобы находился у своих друзей.

Что касается записок, Хауптман заявил, что исказил слова по требованию полиции и вообще ошибки в письмах о выкупе ничего не доказывают.

Генеральный прокурор Виленц внимательно наблюдал за обвиняемым во время суда и наконец завил: «Вы лжете, и к тому же совершенно безыскусно».

Суд длился до 11 февраля 1935 г., в общей сложности 32 дня, а протоколы заседаний составили несколько томов общим объемом в 4 тысячи страниц убористого машинописного текста.

Присяжные, удалившиеся на одиннадцать часов из зала суда, были единодушны в своем приговоре: «Виновен».

Теперь дело было за судьей Томасом Тренчардом. И он определил обвиняемому высшую меру наказания, предусмотренную законом: казнь на электрическом стуле.

В конце концов Бруно Хауптман, так и не признавший своей вины, был казнен в тюрьме штата Нью-Джерси 3 апреля 1936 г.

Его вдове сейчас 93 года, она слаба и беспомощна, но по-прежнему уверена в том, что в отношении ее мужа была допущена величайшая судебная ошибка. Она все еще обращается с просьбами о посмертной реабилитации мужа. Но эти усилия остаются безуспешными.

Норман Шварцкопф-старший уверен, что справедливость в отношении похитителя маленького Чарльза Линдберга восторжествовала. В одном из интервью он сказал: «Хауптман был очень жадным и думал, что нашел легкий способ разбогатеть. Однако путь, который он избрал, является самым чудовищным из известных людям. Почему он решил размозжить голову несчастному малышу, мы никогда не узнаем. Но почти определенно можно сказать, что он испытывал страх перед возможным разоблачением и пытался замести следы преступления. Я никогда не сомневался в его виновности. К тому же и доказательства были весьма убедительными».

ЛЕБ И ЛЕОПОЛЬД«СУПЕРМЕНЫ» ИЗ ЧИКАГО

Двое молодых людей из Чикаго изобрели новый вид преступления — «убийство для возбуждения». Ричард Леб и Натан Леопольд, начитавшись Ницше, выбрали своей жертвой 14-летнего мальчика. Возомнив себя суперменами, они пошли на кровавое преступление без тени сомнения в своей безнаказанности.

Термин «убийство для возбуждения» относительно новый в лексиконе, характеризующем уголовные преступления. С незапамятных времен люди убивали из ненависти, из-за денег, из мести, а также из темных сексуальных побуждений, не подконтрольных их разуму. Но в 1924 г. в Америке выражение «трил киллинг» было использовано, чтобы описать преступление дьявольского дуэта, который лишил жизни 14-летнего мальчика просто так, для получения удовольствия.

17-летний Ричард Леб и 18-летний Натан Леопольд вообразили себя настолько выше простых смертных, что решили распорядиться чужой жизнью. Они уверили себя, что детективы будут поставлены в тупик — нет мотивов преступления, нет улик, нет подозреваемых — и что они будут упиваться безнаказанностью за содеянное. То, что они были схвачены из-за простейшей ошибки, свидетельствует о примитивизме их мышления и ущербности теории о том, что «суперменам» под силу совершить идеально спланированное преступление.

Эта парочка выросла в Чикаго и ни в чем не нуждалась. У обоих были богатые родители, которые души в них не чаяли и потворствовали каждому их желанию. Отцу Леба принадлежала сеть универсальных магазинов. Натан Леопольд-старший был судовладельцем, одним из самых богатых людей в Чикаго и, как отец Леба, щедро тратил деньги на сына.

Сильный, красивый, атлетически сложенный Леб был распутным, но умным и весьма способным молодым человеком. В 17 лет стал самым молодым выпускником Мичиганского университета. Он никогда не испытывал нужды в средствах. По первому слову Леба-младшего семейный шофер отвозил его в офис отца, где Ричард беспрекословно получал любые деньги. Однако этого избалованному родительским вниманием юнцу было мало, и он стал задумываться о чем-то таком, что еще больше возбудило бы его страсть к «острым ощущениям».

Натан Леопольд был таким же умным, но не таким ярким, как его приятель. У этого неуклюжего парня была увеличена щитовидная железа. Низкорослый, с округлыми плечами, в четырнадцать лет он проявлял склонность к гомосексуализму. И тем не менее Леопольд тоже был своего рода маленьким гением: говорил на десяти языках и к своим восемнадцати успел окончить Чикагский университет со степенью бакалавра философии. Психиатры говорили потом, что Леопольд находился под влиянием Леба. Он восхищался своим младшим приятелем, стремился быть таким же сильным, как и Леб. Леопольд увлеченно «проглатывал» работы немецкого философа Ницше и старался подражать его героям-суперменам. Поняв, что «недотягивает» до этого идеала, он вообразил себя «суперженщиной», рабой красивого, сильного, всемогущего короля. И когда Ричард Леб поделился с приятелем мыслью о «возбуждающем» убийстве, он почти не сомневался в том, что Леопольд станет его сообщником.

В письме, которое Ричард написал Натану до убийства, были строки: «Супермен не отвечает за то, что он делает, но он не имеет права на ошибку. Мы — супермены! Ничто не может стоять на нашем пути».

Заговор, обдуманный еще в январе 1924 г., преступникам удалось осуществить только в мае. Четыре месяца шла детальная проработка злодейского плана. В последний момент Леопольд предложил потребовать выкуп за возвращение мальчика, который к тому времени будет уже мертв. В письмах друг другу сообщники обсуждали план убийства подетально, возбужденно споря о том, что и как предстоит сделать. Наконец обоюдное согласие было достигнуто и выбрана жертва: 14-летний Бобби Френке.

Леб знал Бобби по совместным тренировкам на теннисном корте. Мальчик считал его своим другом и не задумываясь согласился покататься с ним в автомобиле. Бобби был из хорошей семьи и посещал частную школу по соседству с домом, где жили его будущие убийцы.

Убийство было назначено на 24 мая. Накануне Леопольд поселился в чикагской гостинице «Моррисон». Под вымышленным именем он записался в журнале регистрации как торговец из Иллинойса. Затем арендовал автомобиль в одной из фирм в центре города. И когда президент компании Джозеф Якобе потребовал поручительства, Леопольд с готовностью дал ему имя и номер телефона некоего Луи Мейсона — в действительности Леба. Джозеф Якобе позвонил и получил информацию о мнимой финансовой стабильности нанимателя. Оставив залог в 50 долларов, Леопольд два часа покружил по городу, после чего вернул машину Якобсу и сказал, что позже возьмет ее снова.

Вернувшись в номер, Леопольд прокрутил в уме план убийства. Он связался с банком, чтобы быть уверенным, что счет, который он открыл на чужое имя, действует. Преступник надеялся, что банк готов принять деньги, которые они предполагали получить в виде выкупа.

В четыре часа дня, когда дети выходили на улицу, «супермены» подъехали к зданию школы, где учился Бобби. В местном хозяйственном магазине они заблаговременно купили стамеску, веревку и соляную кислоту, с помощью которой убийцы намеревались изуродовать лицо подростка. Два заряженных пистолета из отцовской коллекции делали злодейский план достаточно полным.

«Эй, Бобби, хочешь прокатиться?» — крикнул Леб, который сидел в глубине машины, пряча стамеску с большой ручкой, обернутой липкой лентой, чтобы было удобнее держать в руках орудие убийства. Ничего не подозревающий мальчишка шмыгнул в кабину, удобно устраиваясь на переднем сиденье.

Леопольд направил машину на север, где движение транспорта было особенно оживленным. Едва они выехали за город, как Леб ударил мальчика стамеской по голове. Тот свалился с сиденья. Леопольд, по его собственному признанию, страшно испугался, когда увидел, как брызнула кровь, и воскликнул: «О Боже! Я не знал, что это так ужасно».

Леопольд вел машину, а Леб деловито заткнул рот Бобби тряпкой и завернул остывающее тело в халат. Бобби медленно умирал, истекая кровью. В нескольких милях от города преступники припарковали машину и спокойно перекусили, дожидаясь темноты.

Когда сгустились сумерки, убийцы зашли в ресторан поужинать. Потом они поехали на окраину города, где через осушенное болото проходят железнодорожные пути. Леопольд натянул болотные сапоги и перенес труп через грязь. Мальчик был раздет еще в машине, и Леопольд с трудом затолкал обнаженное тело в водосточную трубу. Вспотев от напряжения, он снял пальто.

Вглядываясь в темноту, убийцы были уверены, что следы преступления надежно скрыты.

Но всего предусмотреть они не смогли: маленькая ступня убитого мальчика виднелась из трубы.

Преступники оставили автомобиль около большого жилого дома вблизи особняка Леопольда и приступили к реализации второй части плана — составлению на пишущей машинке письма о выкупе. Оно начиналось словами: «Ваш мальчик похищен». Далее выдвигалось требование поместить в коробку из-под сигар 10 тысяч «зеленых» в старых непомеченных купюрах достоинством в 20 и 50 долларов. Письмо подписали вымышленным именем: Джордж Джонстон.

Отправив письмо по почте, преступники пересекли границу штата Индиана, нашли уединенное место на фермерском поле, где и закопали одежду Бобби. Незадолго до полуночи Леб приказал Леопольду позвонить родителям Френкса. Леопольд сказал испуганной матери: «Ваш сын в безопасности, ему ничто не угрожает. Если заявите в полицию, он будет убит немедленно. Завтра получите письмо с инструкциями».

После этого телефонного звонка отец Бобби сразу же связался со своим адвокатом. Необходимо было обеспечить соблюдение тайны, чтобы ничего не просочилось в прессу. Он хотел выиграть время и выследить похитителей.

На следующий день убийцы смыли пятна крови с машины и отогнали ее к заброшенной строительной площадке на краю города, где сожгли запачканный кровью халат, в который заворачивали тело Бобби. Они были методичны и последовательны в своих действиях. Пишущую машинку разбили на части, шрифт и каретку разбросали по разным водоемам.

Вскоре преступники поняли, что шансы получить деньги от отчаявшихся родителей мальчика равны нулю. Бригада путейных рабочих, делая обход железнодорожного полотна, заметила выступающую из водосточной трубы ступню ребенка,

Тем временем отец Бобби получил новое послание от похитителей сына: «Уважаемый господин, немедленно отправляйтесь к последней платформе поезда вдоль восточной стороны путей. Держите наготове ваш пакет. На крыше фабрики, расположенной рядом с железной дорогой, находится водонапорная башня с надписью „Чемпион“. Пройдите к южной границе фабрики, досчитайте быстро до пяти и сразу же бросайте пакет в восточном направлении как можно дальше. Помните, что это ваш единственный шанс получить сына. С уважением, Джордж Джонстон».

Это запоздалое письмо с требованием выкупа дошло до адресата почти одновременно с сообщением смерти сына. Двоюродный брат опознал тело мальчика. Поиск похитителей превратился в полномасштабную полицейскую операцию.

Эта облава была крупнейшей из всех, какие когда-либо видел Чикаго. Полиция переворачивала вверх дном каждый склад, каждую фабрику. Опасаясь за свой бизнес, «крестный отец» чикагской мафии Аль Капоне и другие боссы организованной преступности предложили полиции свою помощь в поисках убийцы.

Ричард Леб присоединился к разгневанным гражданам, которые откликнулись на призыв полиции помочь обыскивать склады и строения. Один из полицейских слышал, как Леб сказал: «Это мог сделать любой из нас». Другому полицейскому он заметил: «Если бы мне нужно было выбрать кого-нибудь, чтобы похитить или убить, я бы выбрал именно такого петушка».

В течение последующих дней «супермены» поняли, что безупречный, по их мнению, план полностью рушится.

В одном из пригородных водоемов полиция обнаружила корпус пишущей машинки, шрифт которой совпадал с отпечатком текста с требованием выкупа. Кроме того, рядом с водосточной трубой была найдена окровавленная стамеска.

Было обнаружено еще одно вещественное доказательство преступления. Около тела Бобби нашли очки — Леопольд потерял их, когда заталкивал убитого мальчика в трубу. А таких очков чикагский оптик продал только три пары. Одна пара принадлежала женщине, которая была в очках, когда к ней в дверь постучалась полиция; другую приобрел богатый адвокат, находившийся в данный момент в Европе. Таким образом, Натан Леопольд-младший стал подозреваемым номер один.

Леопольд встретил полицию, искусно имитируя оскорбленную невинность. По его словам, неделю назад он был на прогулке и наблюдал за птицами. Да, возможно, он потерял очки. Но разве это доказывает его причастность к убийству? Контрдоводов у полиции пока не было: в последние дни шел сильный дождь, и на очках не осталось никаких отпечатков. Однако, встретившись взглядом с полицейскими, преступник вдруг занервничал и выпалил: «Какой смысл был убивать его мне, которому не нужны деньги? Мой отец богат. Если я нуждался в средствах, все что я должен был сделать — это обратиться к отцу». Леопольд добавил, что он и Леб в тот вечер разъезжали на автомобиле с девушками, которые им известны как Эдна и Мэри.

Оба молодых человека были помещены в отдельные комнаты шикарной гостиницы «Ла Сол» для дальнейшего расследования. Так распорядился районный прокурор. Хотя подозреваемые официально не находились под арестом, у прокурора было предчувствие, что задержанные — именно те, кого разыскивает полиция.

Леопольд сделал заявление местной газете, в котором он снисходительно сетовал на свое затруднительное положение: «Я не обвиняю полицию, задержавшую меня. Мне довелось побывать у водоема раньше, чем возле него были найдены мои очки, и вполне возможно, что я потерял их. Мне жаль, что так получилось, так как это приносит беспокойство моей семье. Но я, конечно, буду рад сделать все, чтобы помочь полиции».

У полиции, в распоряжении которой оказалась пишущая машинка, не было сомнений в том, что письмо с требованием выкупа было отпечатано на ней. Наконец появилось самое веское доказательство причастности Леопольда и Леба к убийству. Дотошные журналисты раздобыли письма, которые Леб печатал на этой машинке, когда учился в университете. Независимые эксперты подтвердили идентичность шрифтов. Прокурор, воодушевленный новыми уликами, воскликнул: «Наконец-то мы их схватим!»

Леопольд назвал имя студента, который якобы дал ему машинку. Студента разыскали быстро и и признали невиновным. Леопольд продолжал изворачиваться. Вызвали владельца гаража, откуда была взята напрокат машина. Тот заявил, что автомобиль, на котором молодые люди якобы катались с таинственными девушками, той ночью не покидал места своей стоянки.

Перед лицом многочисленных доказательств Леопольд «раскололся» первым. Вскоре за ним сдался и Леб. Он потряс полицию своим признанием: «Это была шутка, мы просто хотели осуществить идеальное убийство. Мы ничего не имели против мальчика. Я сожалею, что это случилось».

Чикаго бушевал. Толпа требовала для убийц высшей меры наказания.

В тюрьме подонки, возомнившие себя суперменами, оказались на положении прокаженных. Ни один адвокат не брался за их защиту: этого было бы достаточно, чтобы разрушить даже самую выдающуюся карьеру. Леопольду-старшему пришлось буквально стать на колени перед известным адвокатом, специалистом по гражданским правам Кларенсом Дарроу и умолять его взяться за это дело. Дарроу позже вспоминал: «Я знал, что не может быть и речи об освобождении этих молодых людей. Но я хотел спасти их по крайней мере от электрического стула. Это была неблагодарная работа».

Дарроу был одним из самых блестящих адвокатов своего времени. Но он знал, что никакая Юридическая технология, как бы хорошо отлажена она ни была, не поможет убийцам. Самое большее, на что он мог надеяться, — это доказать, что юноши были невменяемы, совершая жестокое и бессмысленное преступление. Он выбрал суд без присяжных.

Решение адвоката защищать убийц не нашло понимания в обществе. «Публике казалось, что мы совершаем преступление, защищая этих людей. Но они нуждались в защите не меньше, чем любые другие обвиняемые в суде, решающем их судьбы. Бессмысленная и безосновательная критика обрушилась на прокуроров, так как слушание дела затянулось.

Рассказ о процессе был вынесен на первые страницы газет. Без преувеличения, за ним внимательно следили во всем мире. Я редко заходил в свой офис в те трагические дни и редко читал письма, которые приходили кипами. Они, как правило, были в высшей степени оскорбительными и жестокими».

Но Дарроу был неустрашим. Ни в коей мере не защищая и не стараясь смягчить того, что совершили преступники, Дарроу продолжал отстаивать их жизни. Убедительная просьба Дарроу о милосердии остается классической в американской судебной практике: «Я молюсь о времени, когда ненависть и жестокость перестанут отравлять сердца людей, когда мы сможем понять, что даже преступник имеет право на жизнь и что страдание является высшим атрибутом как Божьего, так и людского суда».

Настойчивость Дарроу была вознаграждена. Он убедил суд в том, что «начинающаяся паранойя» вызвала у обоих молодых людей временное расстройство психики. После тридцати дней суда, за которыми последовал трехнедельный перерыв до вынесения окончательного приговора, Дарроу посетил Леба и Леопольда и сообщил им, что они будут приговорены к пожизненному заключению за убийство и к 99 годам тюрьмы за похищение.

Ходили слухи, что Дарроу получил за защиту миллион долларов, но годы спустя Дарроу ошеломил всех, поведав, что случилось, когда дело дошло до расчета. В действительности он получил только 30 тыс. долларов, уплаченных с большой неохотой Натаном Леопольдом-старшим, который показал такое же холодное высокомерие, как и его сын. Передавая чек, отец убийцы сказал: «Мир полон выдающихся адвокатов, которые еще приплатили бы мне за предоставленную им возможность продемонстрировать свое искусство в таком выгодном деле».

В тюрьме Леб и Леопольд благодаря своим отцам, не чаявшим в них души, ни в чем себе не отказывали. Осужденные вели роскошную жизнь за решеткой на зависть остальным заключенным.

Они занимали смежные камеры, уставленные книгами, столами и бюро для хранения документов. Через охрану их снабжали контрабандными спиртными напитками, разрешали телефонные переговоры.

Леопольд выращивал овощи, а Леб погряз в разврате, склоняя осужденных молодых мужчин к удовлетворению своих сексуальных наклонностей и подкупая охранников, чтобы те не мешали его развлечениям.

В 1936 г. Леб «положил глаз» на осужденного Джеймса Дея. Как-то он подошел к Дею в библиотеке и предложил: «Будь моим». Дей отказался, но Леб преследовал его при каждой встрече. Однажды Леб вошел в душ с бритвой и стал добиваться своего. Дей отказался, последовала схватка, в результате которой оружие оказалось в руках жертвы. Обезумевший от злости Дей буквально искромсал бритвой насильника, нанеся ему 56 ран, одна из которых оказалась смертельной.

Сообщник Леба просидел в тюрьме 34 года и был помилован в 1958 г. После освобождения Натан Леопольд устроил пресс-конференцию, на которой заявил: «Я сломленный старый человек. Мне хотелось бы искупить свою вину, помогая другим».

Он отправился в одно из островных государств Латинской Америки, где работал техником в церковной лаборатории за 10 долларов в неделю, и написал книгу «Жизнь плюс 99 лет». Когда его спросили, думает ли он когда-нибудь о несчастном Бобби Френксе, Леопольд ответил: «Эти мысли отравляют все мое существование. Я не могу думать ни о чем другом».

30 августа 1971 г. Леопольд скончался от сердечной недостаточности на острове Пуэрто-Рико.

Преступление Леба и Леопольда вошло в историю американской криминалистики как одно из так называемых немотивированных убийств, совершенных на почве «суперменства». К несчастью, у возомнивших себя сверхчеловеками юнцов из богатого гангстерскими традициями Чикаго нашлось немало последователей по обе стороны Атлантики.

Особенно разрушительную работу проделали идеи Фридриха Ницше на его родине, где плоды парадоксального мышления психически нездорового человека легли в основу идеологии и практики нацизма. То, чего американская Фемида не могла простить двум юным оболтусам, присвоившим себе право распоряжаться чужой жизнью, стало основой государственной политики в одной из крупнейших стран Европы. Миллионами жертв оплатило человечество людоедскую теорию «расового превосходства», которая обрекала на уничтожение целые народы. Конец этому безумию, справедливо названному чумой XX века, положила победа над германским нацизмом…

БРЕЙДИ И ХИНДЛИ

Ни один убийца в британской истории не вызывал к себе такого отвращения, какое вызывали у англичан Иэн Брейди и Майра Хиндли. В своем дьявольском союзе они хладнокровно пытали и убивали детей. Истинное число их жертв так и осталось неизвестным.

В свои 27 лет он был обычным клерком на бирже. Но внутренний мир этого человека был весьма странным. Он идеализировал Гитлера и после бутылки дешевого немецкого вина погружался в фантасмагорические видения, сопровождаемые бравурными маршами «третьего рейха». Его партнершу, вне сомнения, можно было бы назвать «бимбо» — смазливой. Это была 22-летняя крашеная блондинка легкого поведения, которая лелеяла мечту о «вечной любви». Эта мечта, по ее мнению, воплотилась во встрече с мужчиной, поразившем ее своим взглядом гипнотизера и вспыльчивым характером.

Даже в сегодняшнем полном насилия мире их гнусные действия составляют особую группу преступлений. Дети, похищенные этой парочкой, умирали страшной смертью и были захоронены в неизвестных могилах. Но смерть — не единственное, что эти извращенцы готовили своим жертвам. Детей, которым, увы, не следовало входить в чужой дом, подвергали насилию, что было запечатлено на фотографиях, а в одном случае крики с мольбой о пощаде были даже записаны на магнитофонную ленту. Эта запись, позднее воспроизведенная на суде, повергла в ужас всех, кому довелось ее услышать.

Иэн Брейдли и Майра Хиндли — классический пример преступного партнерства. Каждый в отдельности был обыкновенным человеком, который мог прожить столь же обычную жизнь. Составив дьявольский дуэт, они впали в состояние, которое психоаналитики характеризуют как помешательство. Майра была единственной девушкой, которую мог поразить такой человек, как Иэн Брейди; он был для нее «странствующим рыцарем», которому она должна была подарить душу и тело. Их объединила извращенная склонность к жестокости. Злодеяние этой преступной парочки потрясли британское общество, на долгие. годы оставив о себе зловещую память.

Тесные отношения между этими людьми завязались на работе. Иэн Брейдли любил смотреть фильмы с детективным сюжетом и увлекался нацистской философией. Незаконнорожденный, не знавший своего отца мальчик оказался в трущобах шотландского порта Глазго. Мать Брейди, не имея средств на содержание ребенка, пристроила маленького сына в добропорядочную семью Слоунов. Доброта, которую приемные родители дарили несчастному ребенку, не пошла впрок: он рос холодным и мрачным, принимающим доброту за слабость, сострадание за глупость. Постепенно, кирпичик за кирпичиком, он возвел вокруг себя огромную непроницаемую стену и утвердился в превосходстве над всеми. Угрюмый, нелюдимый подросток на глазах превращался в преступника.

После отбытия срока за кражу со взломом Иэн Брейдли как несовершеннолетний преступник получил возможность избежать тюрьмы для взрослых: судья из Глазго настаивал, чтобы подросток жил с родителями. Мать к этому времени переехала в Манчестер с новым мужем, ирландским разнорабочим. Она пыталась наставить своего непутевого сына на путь истинный. Но юношеское бунтарство Йэна уже переросло во что-то более угрожающее.

Он читал нацистские книги, пропитанные ядом антисемитизма, и пристрастился к спиртному. Временами он находил работу, но тут же терял ее из-за постоянных запоев.

Наконец ему удалось получить должность клерка в химической компании в Манчестере. Тогда и возник этот преступный союз: 16 января 1961 г. Иэн Брейди познакомился с Майрой Хиндли. Знакомство переросло в нечто большее…

В дневниках того времени Майра предстает обыкновенной простушкой с городской окраины, доверявшей бумаге свои надежды и страхи. «Не уверена в том, что я ему нравлюсь. Говорят, Иэн играет на скачках. Я люблю его все больше!» И потом: «У него простуда, и я бы очень хотела ухаживать за ним». Немного дальше следует запись о том, что молодые люди поссорились и Майра намерена положить конец их связи.

Но равновесие восстановилось, и в конце концов он стал ее первым любовником.

С этого момента в их отношения вкрапливаются семена разврата и вседозволенности. Альбом, в который Брейди вклеивал порнографические картинки, разбухал, а его сексуальные потребности выходили за рамки обычных половых сношений. Он фотографировал свою подругу среди цепей, плетей и других орудий насилия — предметов, без которых не обходятся оргии садомазохистов. Но и это не надолго возбуждало развратную парочку. Разгоряченный алкоголем, он втягивал ее в дьявольскую паутину своей разнузданной фантазии. Он говорил о том, как хорошо иметь сообщницу-любовницу, чтобы грабить и убивать подобно Бонни и Клайду.

Однако на подобные действия пока не хватало решимости. Их кошмарные видения рождались под воздействием винных паров. Но пьянство лишь усугубляло сексуальную несостоятельность молодого любовника и подталкивало его на поиск новых «острых ощущений». И они вскоре нашлись: было решено заняться убийством детей.

Никто не знает точно, в какой момент эти люди перешагнули роковую черту и их фантазии стали реальностью. Решились ли они на это за утренним чаем, когда автобусы увозили соседей на работу? Или это случилось во время одной из их поездок на заброшенные болота в окрестностях Манчестера? Ясно лишь одно: дьявольская парочка начала отсчет своих кровавых преступлений убийством 16-летней Полины Рид, которая согласилась зайти в чужой дом по пути на танцы.

Несколько месяцев спустя они совершили новое злодеяние: изнасиловали и убили 12-летнего Джона Килбрайда, который поехал с ними за город. Следующей, третьей жертвой стала 12-летняя Кейт Беннет. Лесли Дауни умерла в возрасте 10 лет и 4 месяцев: незнакомые внешне симпатичные молодые люди пригласили ее прокатиться в автомобиле.

После нескольких случаев таинственного исчезновения детей появились призывы о помощи, фотографии пропавших были расклеены повсюду в городе и за его пределами. Но никаких улик, которые указывали бы на виновников этих несчастий, пока не было. И только жестокое убийство невинного мальчика в прихожей квартиры, которую снимали сообщники по преступлениям, вывело полицию на след этих монстров.

Дэвид Смит, женатый на сестре Майры Хиндли Морин, был уже известен полиции по мелким преступлениям. Однажды утром он позвонил в полицию из телефонной будки на окраине поселка, где жили Брейди и Хиндли, и сообщил о совершенном в доме Брейди убийстве. Смит сказал, что жертву — как позднее установили, 17-летнего Эдварда Эванса — убил Иэн Брейди, чтобы «поразить воображение» своего дружка.

Брейди часто заговаривал со Смитом о грабежах и убийствах, но тот относил все это на счет подогретого вином больного воображения «шурина». На этот раз фантазия на его глазах превратилась в реальность.

Монотонным голосом он рассказывал, как юношу заманили в дом, как Брейди ударил его топориком и, наконец, как с жертвой покончили, задушив при помощи электрического шнура.

Брейди попросил Смита помочь в уборке помещения, а затем сказал: «Не уходи, побудь здесь. Почувствуй, Дейв, всю тяжесть содеянного».

Потом Иэн и Майра занимались любовью, а изувеченное тело Эдварда Эванса лежало почти рядом.

Полиция почувствовала, что за звонком Смита кроется нечто более серьезное, чем просто желание досадить другому. Подъехав к дому на Уорлд Брук авеню, полицейский Боб Тэлбот надел белую униформу местного хлебопека, взял у него несколько буханок хлеба и постучал в дверь под номером 16. Ответила Хиндли. Брейди в соседней комнате сидел на диване и писал письмо на работу, объясняя, почему его не будет в ближайшие дни: он сообщал, что сильно ушибся. В действительности же Брейди планировал поездку на «свое» кладбище среди болот, чтобы похоронить там очередную жертву.

Поздоровавшись с Хиндли, Тэлбот предъявил удостоверение полицейского и быстро прошел в дом. Хиндли пыталась преградить путь нежданному гостю, но Брейди, беспечно развалясь на диване, процедил сквозь зубы: «Лучше дай ему ключ!» В спальне офицер обнаружил тело молодого человека.

Брейди арестовали по обвинению в убийстве, а полиция допрашивала Смита, который рассказал, что Иэн хвастался, будто убил «еще трех или четырех». Трупы были захоронены на островке среди болот неподалеку от Манчестера.

Брейди изложил весьма неубедительную историю о том, как встретил подвыпившего Эдварда Эванса в манчестерской пивной, как молодой человек прицепился к нему и пришел в дом, где в результате пьяной ссоры и произошло убийство.,

Следователь Артур Бенфилд прибыл в полицейский участок не только для того, чтобы раскрыть это преступление, но и с целью найти следы других подобных злодеяний подозрительной парочки.

Обыск в доме выявил записные книжки, которые содержали колонки сокращенных и закодированных слов. Удалось расшифровать такие термины, как метод, станция, пули, пистолеты. После тщательного расследования Бенфилд понял, что перед ним список способов, мест и орудий смерти. Но чьей смерти?

Через несколько дней, когда полицейские внимательно просматривали вещи в спальне подозреваемых, они наткнулись на разорванную школьную тетрадь с каким-то неразборчивыми записями. Это был список имен, ничего, видимо, не означающий, сделанный в момент скуки. Но тем не менее Бенфилд прочитал: Кристина Фостер, Джин Симпсон, Роберт Акворт, Джеймс Ричардсон, Джоан Кроуфорд, Гилберт Джон, Джон Берч, Фрэнк Уилсон, Джек Полиш, Джон Килбрайд… Теперь следователю уже нетрудно было догадаться, что он держит в руках ниточку, за которой потянется цепь нераскрытых преступлений.

При более тщательном обыске полиция обнаружила в доме порнографические фотоснимки, на которых были засняты Брейди и Хиндли, где они позировали друг другу для своих альбомов. Нашлись и другие фотографии, запечатлевшие эту парочку на островке среди болот. Одна фотография особенно привлекла внимание следователя: Майра сидит на земле, устремив свой взгляд на торфяной холмик у своих ног. Как будто она смотрит в могилу.

Брейди затеял с полицией странную игру, рассказывая истории наподобие тех, которые раньше сочинял для Смита, чтобы создать иллюзию своей невменяемости. Он стал утверждать, что пошутил насчет других убийств, а имя Килбрайда в ученической тетради было именем старого приятели. Полиция решила опросить все окрестное население.

Поскольку каждому хотелось принять участие в поимке таинственного убийцы, от помощников не было отбоя. Ценные сведения поступили от 12-летней дочери соседки Брейди, которая сопровождала «тетю Майру и дядю Иэна» в их поездке на болота, чтобы «помочь им накопать торфа». Сообщение, поступившее из компании по аренде автомобилей, подтвердило, что 23 ноября у них брала машину Майра Хиндли. Именно этот день оказался последним в жизни Джона Килбрайда.

Полиция использовала фотографии, изъятые из спальни парочки, чтобы определить места захоронения убитых детей. В этом помогла и девочка, которая когда-то ездила с преступниками на болота, даже не подозревая о смертельной угрозе.

Тело Лесли Дауни было найдено полицией через несколько дней после смерти Эдварда Эванса. Поначалу полицейские полагали, что нашли останки Джона Килбрайда, но рядом валялась маленькая шотландская юбка, принадлежавшая, по-видимому, какой-то доверчивой девочке. Через два дня другой полицейский сделал еще более поразительное открытие. В Переплете молитвенника Майры Хиндли была спрятана квитанция на два чемодана, сданные в камеру хранения. В них обнаружили порнографические издания, боеприпасы, дубинки, плети, магнитофонные ленты, снимки с видами заболоченной местности и фотографии связанной девочки с расширенными от ужаса глазами — голой, с кляпом во рту.

Были внимательно прослушаны магнитофонные записи. Первая представляла собой попурри из нацистских маршей и высказываний фюрера.

Вторая лента заставила оцепенеть присутствующих, а позднее — и видавших виды журналистов. «Не надо, — умолял детский голос, — пожалуйста! Боже, помоги мне! Не раздевайте меня! Я хочу к маме!» Все это перемежалось криками о помощи, которые заглушались командами истязателей — Хиндли и Брейди. Судя по всему, ребенок встретил ужасную смерть.

Тело Джона Килбрайда обнаружили там, где Майра была сфотографирована с любимой собакой. Эксперты установили, что перед смертью мальчик был изнасилован.

Теперь улик против дьявольской парочки было более чем достаточно. Майру Хиндли и ее любовника Иэна Брейди арестовали по обвинению в многочисленных убийствах.

Этот процесс, как никакой другой, приковал внимание англичан. Преступники предстали перед судом, но тут же заявили о своей непричастности к убийствам.

Брейди утверждал, что в убийстве Эванса виноват Смит, что это он предложил вытряхнуть деньги у подвыпившего паренька и помог убить его. По другом делу — о зверском убийстве малолетней Лесли Энн Дауни — маньяк сочинил совершенно неправдоподобную историю.

Однако на суде прозвучали магнитофонные записи, послужившие неоспоримым доказательством виновности убийц. Известный английский журналист Эмлинс Уильяме, который освещал в лондонских газетах «процесс века», писал:

«Эта лента была самым жутким вещественным доказательством, когда-либо лежавшем на столе судьи во время процесса. Она зазвучала, и это длилось семнадцать невыносимых минут. Слушать ее было вдвойне ужасно по самой природе изобретения, сделавшего возможным слышать предсмертные голоса жертв.

При расследовании убийств ужасные подробности всегда всплывали благодаря вещественным доказательствам и показаниям случайных свидетелей. Однако техника сохранения звука позволила мертвым самолично свидетельствовать о своей жуткой участи…»

Когда Брейди спросили, зачем ему понадобилось сохранить магнитофонную запись, он цинично ответил: «Потому что это было необычно».

Вызывающее поведение этого монстра возмутило всех присутствующих в зале судебного заседания, но еще больший гнев обрушился на Майру Хиндли. Мужчину, подобного Брейди, массовое сознание еще могло попытаться постичь.

История криминалистики полна самых чудовищных преступлений, и мы как-то привыкли к тому, что самыми отъявленными грабителями, извращенцами, убийцами обычно оказывались мужчины. Образ женщины общественная мораль всегда связывала с материнством, добротой, воспитанием детей. Как эта молодая особа могла скатиться в такую бездну?

Негодование публики усугубилось тем, что Майра Хиндли так и не пожелала раскаяться в содеянном. На все обвинения, выдвинутые в ее адрес, преступница упрямо отвечала: «Невиновна».

6 мая 1966 г. подсудимые были признаны виновными в убийстве Эдварда Эванса и Лесли Дауни. Кроме того, Брейди был признан виновным и в смерти Джона Килбрайда. Хиндли проходила по этому делу как соучастница. Иэн Брейди был заключен в тюрьму пожизненно по обвинению в трех убийствах, Майра Хиндли — за убийство Дауни и Эванса и соучастие в убийстве Килбрайда.

Их посадили в разные тюрьмы. Любовники-убийцы больше Никогда не видели друг друга.

Мрачная сага о «болотных убийцах» могла бы на этом закончиться, но так и осталось нераскрытым исчезновение еще двух маленьких жительниц Манчестера — Полины Рид и Кейт Беннет. Полицейские, которые расследовали это дело, нутром чувствовали, что два монстра, уже сидящие в тюремных камерах, имеют отношение и к этому преступлению. Но не было ни фотографий, ни магнитофонных записей, никаких веских улик, подтверждающих эту версию.

С годами дело, когда-то взбудоражившее всю Англию, почти забылось. Майра попыталась совершить побег из тюрьмы, но потерпела неудачу. Тогда нераскаявшаяся преступница затеяла переписку с реформатором тюремной системы лордом Лонгфордом, который поверил, что Майра Хиндли исправилась и заслуживает прощения.

А Брейди тем временем все больше погружался в омут страшного безумия, пока в ноябре 1985 г. не был наконец переведен в усиленно охраняемую психиатрическую больницу.

Когда Брейди услышал о попытках его сообщницы выйти на свободу, он нарушил молчание. Он сообщил, что Майра может пролить свет на тайну исчезновения Рид и Беннет. 15 декабря 1986 г. Майра Хиндли была возвращена в камеру тюрьмы «Садлворт Мур». Ее вновь повезли на места преступлений.

Двадцать лет прошло со времени тех ужасных событий, и память убийцы, возможно, померкла из-за гнусности содеянного. Майра не смогла точно указать места захоронения еще одной жертвы. Но полиция продолжала поиск, и в июне следующего года останки Полины Рид были найдены.

Признание Майры в убийстве Рид и Беннет уничтожило всякую надежду на то, что она когда-либо будет освобождена. Преступнице оставалось только ждать смерти в тюремной камере.

Маловероятно, что какой-либо высокопоставленный чиновник, не говоря уже о главе государства, пожелал бы приобрести сомнительную славу человека, который санкционировал прощение убийцы.

Тем временем ее бывший сообщник продолжал деградировать. Объявленный психически больным, Брейди отправил на радиостанцию «Би-би-си» письмо, в котором сообщалось о нескольких до сих пор не раскрытых убийствах. Преступник, в частности, назвал мужчину, убитого в Манчестере, женщину, утопленную в канале, и двух человек, застреленных в Шотландия? Полиция начала расследование этих преступлений, но пока не найдены доказательства причастности к ним Брейди и Хиндли.

Жертвами злодеяний этой парочки оказались и родители убитых детей. Миссис Энн Уэст, мать Лесли, до сих пор решительно настаивает на том, чтобы Хиндли навсегда осталась за решеткой. В 25-ю годовщину смерти дочери она написала британскому министру внутренних дел: «Хотя с тех пор, как эти исчадия ада были посажены в тюрьму, выросло новое поколение, время не развеяло ужаса их преступлений. Я умоляю вас оставаться глухим к призывам тех, кто готов освободить убийц, руководствуясь состраданием. Эти монстры, которые убивали ради извращенного удовольствия и были безжалостны, не могут находиться среди людей».

«ТЕБЕ, МАЛЮТКА, ЛУЧШЕ УМЕРЕТЬ!»

Увидев в доме двоих незнакомых людей, один из которых представился следователем прокуратуры, а другой — медэкспертом, Лидия Рысакова почувствовала, как моментально одервенели ноги, а в голове зашумело, словно она натощак опрокинула стакан водки. Женщина сразу поняла, зачем появились в их доме эти люди…

…Родители Рысаковой были очень рады, когда дочь поступила в один из могилевских институтов. Правда, отправляя ее на учебу в дальний город (живут они в другой области), наказывали:

— Смотри, Лидочка, будь поосторожней с парнями. Им одно на уме: выпить да переспать с женщиной.

— Не волнуйся, папочка, со мной будет все в порядке!

Стоило, однако, малолетнему чаду оказаться без родительской опеки, как все обещания были забыты. Какая там учеба, когда рядом столько развлечений. Короче говоря, отчислили Лидочку из института за «неуды».

— Ничего, поступлю в школу бухгалтеров, — успокаивала дочь опечаленных отца и мать.

В школе у Лидии учебные дела шли нормально. Но, помимо этого, ей, молодой, здоровой, хотелось быть еще и чьей-то возлюбленной, слышать от молодого мужчины ласковые, нежные слова. И он появился. Красивый, статный. Как и следовало ожидать, были встречи под луной, и объяснения в любви, и поцелуи…

— Что-то ты, дочурка, полненькой стала… Никак ребеночка ждешь? — как-то осторожно поинтересовалась мать у Лиды, когда она в преддверии весны приехала домой заметно потолстевшей и чем-то озабоченной.

И отец заметил: никак дочь в положении.

— Да что вы, есть больше стала, вот и поправилась, — обманула их Лидочка. Занятия в школе закончились. Рысаковы ждали возвращения дочери с дипломом бухгалтера. Но шли дни, а Лидочка не появлялась на пороге отчего дома. Может, рассуждали родители, работу себе подыскивает. Но, как потом узнают, дочери в это время было не до работы.

В мае Лидочке пришло время рожать. Когда уже стало совсем невмоготу, решила пойти в поликлинику, но родовые схватки начались еще по дороге. Незнакомые люди вызвали «скорую помощь», которая доставила ее в одно из родильных отделений города.

— Девочка, смотри, какая она у тебя красивая, — сказал ей врач, принимавший роды.

Но Лиду его слова не обрадовали. Ей хотелось выть от горя. Свидание с рожденной дочкой пугало, потому что появление на свет живой малютки было нежеланным. Первая мысль — отказаться от дочери. Но чтобы документально оформить эту процедуру, нужен был паспорт. Его у Рысаковой в больнице не оказалось.

— Да не торопись ты, потом ведь каяться еще будешь, — советовали молодой маме врачи и медсестры. — Хочешь, сами переговорим с твоими родителями?

Но Лида ничего и никого не хотела слушать. Ее выписывающихся соседок по палате встречали мужья, родные и близкие с букетами цветов и улыбками на лицах. Лидочка вышла из родильного дома одна с маленьким, завернутым в пеленки посапывающим и почмокивающим розовым комочком. За воротами молодая мама впала в полное отчаяние.

Куда податься с младенцем? Поехать к родителям? Мать, может быть, и войдет в ее положение и даже, как женщина, простит. А отец? Как ей, Лидии, после случившегося смотреть в глаза родителям, соседям, знакомым?

Общежитие тоже исключено! Там многие знают ее как пуританку, и вдруг такой сюрприз… К тетушке! К тетушке, которая живет одна-одинешенька и которая, уверена была Лидия, примет ее с малюткой-дочкой с распростертыми объятиями. Но, подумав, она отмела и этот вариант. Ведь в вагоне может оказаться кто-то из знакомых. Нет, она не хочет этого.

Как во сне Лидочка дошла до автобусной остановки. Но приходил один автобус, другой, а она, как будто кого поджидая, продолжала сидеть на скамейке. Из головы не выходил один и тот же вопрос: что ей делать с дочкой?

Появилась было мысль оставить малютку прямо на автобусной остановке, но, как назло, было много пассажиров. Подбросить в какой-нибудь подъезд дома? Но опять-таки кто-то может увидеть.

Долго бродила Рысакова в районе больницы, не решаясь ни сесть в автобус, ни оставить ребенка. Забрела в лесок, что недалеко от роддомами наткнулась на выворотень, под пнем которого была неглубокая, с песчаным дном ямка. «Самое подходящее место», — подумала Лидия и распеленала дочь. Розовенький крошечный комочек заплакал, словно предчувствовал конец. Рысакова сунула в аленький ротик девочки грудь. Жадно почмокав губками, малютка опять уснула.

Лидочка сняла с руки малышки бирку, на которой была указана ее фамилия, и завернула голое тельце в попавшийся на глаза кусок валявшейся тряпки. Осторожно положила его в яму и присыпала песком, а сверху наложила сухих прошлогодних листьев. Не оглядываясь, вышла из леса и заспешила, чтобы никто не заметил, к знакомой автобусной остановке…

(«Частный детектив», 1995, N 21)

ГРЕШНЫЙ ГОРОД ЮНИОНЧТО ЖЕ ДОВЕЛО СЮЗЭН СМИТ ДО ДЕТОУБИЙСТВА?

На пару дней американские средства информации и публика переключили свое внимание на крохотный городишко в Южной Каролине. Там присяжные заседатели решали: отправить ли убийцу собственных малолетних детей 23-летнюю Сюзэн Смит на электрический стул или дать ей пожизненное заключение? И в самом Юнионе, и повсеместно люди при опросах на улицах почти всегда отвечали: «смерть ей, злодейке!» Того же требовал обвинитель.

Эта беспощадность объяснима. Сюзэн сознательно — ее признали вменяемой — утопила живыми двух малышей, свалила их исчезновение на мифического «чернокожего человека» и тем самым совершила еще один грех: внесла раскол в мирно дотоле существовавшее черное и белое население Юниона, где все знают друг друга по именам.

По законам штата смертный приговор мог быть вынесен только всеми двенадцатью присяжными. Хотя бы один голос против — и детоубийца спасена. Комментаторы в начале процесса предсказывали скорую казнь. Но чем дальше разворачивалась судебная драма, тем меньше уверенности оставалось в том, что подсудимой будет определена высшая мера. При всей отвратительности ее облика нельзя было мало-помалу не прийти к выводу, что в том окружении, в котором она росла, Сюзэн Смит иной стать не могла.

Еще в конце 50-х гг. в Америке скандально прогремела книга Грейс Металиос «Пэйтон-Плэйс», где в завуалированном виде поведано о том, что происходит за благопристойным фасадом тихого провинциального городка. Как и в романе Металиос, по ходу разбирательства вылезли наружу такие обстоятельства, такие нравы, которые так бы и остались под спудом, если бы не суд. Под этим впечатлением одна из газет окрестила Юнион «Городом греха», на что, впрочем, имела достаточно веские основания.

Выяснилось, что родной отец Сюзэн покончил с собой, когда ей было шесть лет. Уже в подростковом возрасте она была развращена новым мужем матери. Мать или не знала, или догадывалась об этом, но ничего не сделала, чтобы спасти дочь. Интересно, что на суде отчим не отрицал своей вины, хотя понимал, что позор ляжет на него на всю оставшуюся жизнь. Девочка решила пожаловаться сотруднице специальной службы помощи несовершеннолетним, но семья заставила ее отказаться от заявления, поскольку это могло повредить карьере негодяя. О ее мучениях знала и школьная учительница, но она предпочла не вмешиваться. Окончив среднюю школу и заслужив титул «Самой дружелюбной ученицы», Сюзэн попыталась отравиться — неудачно.

Потом жила, как жилось, меняя любовников, предпочитая мужчин постарше. В 16 лет жила одновременно с менеджером магазина, в котором служила, и с его заместителем, которым соответственно было 40 и 30 лет. Поступив секретарем в компанию «Консо продактс», стала любовницей ее владельца миллионера Кэри Финдли, а затем его сына Тома. Параллельно водила шашни с мужем лучшей подруги и с кем-то еще, но камнем преткновения для нее стал Том Финдли. Была ли эта любовь или «американская мечта» выйти в миллионеры, сейчас уже не имеет значения. Но в тот момент, когда она призналась в преступлении, у нее в кармане лежало письмо от Тома, где говорилось, что она ему мила, но кое-что его не устраивает, в частности дети.

Сюзэн была замужем за очень симпатичным и видным парнем, который и был отцом погибших Майкла и Алекса. С

ним она намеревалась развестись и уже не жила вместе, когда решилась на детоубийство в октябре 1994 г. Может быть, самое поразительное то, что за полчаса до признания Сюзэн пыталась флиртовать с сотрудником полиции штата, допрашивавшим ее об обстоятельствах исчезновения детей, т. е. хотела и из этой страшной ямы вылезти привычным способом. Между прочим, это был тот самый полицейский, который когда-то обнаружил труп ее родного отца.

Присяжные заседатели единогласно высказались за пожизненное заключение, которое при хорошем поведении может превратиться в 30-летнее.

Первые дни в тюрьме под городом Колумбия она будет находиться в одиночной камере под круглосуточным наблюдением телеглаза, а оденут ее в балахон из бумаги, чтобы она не наложила на себя руки, если вздумает, на бумаге не повесишься. В одиночке она пробудет от четырех до шести недель, находясь под наблюдением психиатров, не общаясь ни с кем из остальных 350 заключенных. Тем временем администрация тюрьмы будет прощупывать отношение к ней со стороны «коллектива». Проще говоря, не придушат ли ее, если Сюзэн появится среди «просто убийц» и воровок. Их суд может оказаться суровее суда присяжных, такие случаи бывали с детоубийцами. Если климат будет складываться более или менее терпимый, Смит поместят в «отстойник» с 37 обитателями, которым по разным причинам тоже приходится постепенно адаптироваться к обстановке. Есть и проводить дневное время она будет с ними, на ночь ее все же будут запирать отдельно. Следующий этап — общение со всеми обитателями тюрьмы на прогулках и переселение в камеру для двоих. И лишь если стерегущие ее люди убедятся, что опасность ей больше не грозит, она сможет наравне с другими работать, например, в тюремной библиотеке или имеющейся там швейной мастерской. Как и все прочие, она получит возможность при желании продолжать образование благо возраст позволяет.

…А в ее родном городе, отныне и навсегда в сознании общественности переименованном в Город греха, долго еще будут продолжаться внутрисемейные и межсемейные разборки. Миллионер Финдли перепоручил кому-то управление компанией и больше не появляется в Юнионе, как и его сын. А в городе стараниями священников и психотерапевтов создана «зона душевного успокоения», открытая для всех горожан. Эту идею организаторы позаимствовали в Оклахома-сити, где после террористического взрыва многие люди нуждались в утешении…

(«Труд», 04.08.1995)

ОДНОСЕЛЬЧАНЕ СОЖГЛИ ЗАЖИВО УБИЙЦ 4-ЛЕТНЕГО РЕБЕНКА

Искать Витю начали вечером 8 июля. Сначала родители просто бродили по улице, выкрикивая имя сына, спрашивая у соседей, не видел ли кто его, потом уже вместе с соседями стали прочесывать поселок и окрестности. Тогда самым страшным казалась тайга. Но даже если он туда и забрел, все рано его найдут — 4-летний мальчишка далеко не уйдет, километр-два, а дальше силенок не хватит. Обязательно найдут!

Искали его всем поселком всю ночь. Разбившись на группы, с сильными фонарями, снова и снова повторяя: «Ви-и-и-тя!» Потом стало светло и без фонарей, Алесандр Сазыкин, отец Вити, поехал на станцию Ксеньевская, что в 40 километрах от Итаки, — к ближайшему милиционеру Сергею Шовконлясу. Шовкопляс оформил заявление о пропаже ребенка. Вечером того же дня к нему приехали снова, он надел форму и сел в машину, зная, что дело уже не о пропаже, а об убийстве.

9 июля, когда стало светло, поиски продолжились с новой силой. Дорожка детских следов шла от Сазыкиных к дому Татьяны Малыгиной, местной сумасшедшей, живущей неподалеку. Официальный диагноз — шизофрения средней степени, инвалид второй группы. Бывали у нее какие-то обострения, а обычно — «с Танькой интересно было поговорить, речи у нее умные». Жила она в доме одна, мать, видимо, устав от «ненормальной», — в соседнем. А в последнее время повадился к ней ходить 17-летний Сережа Плотников. К нему отношение в поселке похуже, чем к Татьяне. Три года просидел он в первом классе, да так с тех пор и не учился. Работник из него тоже никакой. Мать еще старалась как-то его держать, но год назад, после смерти мужа, совсем забросила. «Плотников? Безграмотный, пьющий. Сожитель Таньки». Ну и что, что она его на 14 лет старше, все равно они в поселке никому, кроме друг друга, не нужны. Так что до этого дня на них внимания особо не обращали.

К дому Малыгиной привели не только следы. Накануне, когда все уже искали Витю, ее мать, придя к фельдшерице, рассказала о странных вопросах дочери: «Мама, а что мне будет, если я убью маленького ребенка?» Мать тогда ответила: «Тебя посадят на электрический стул».

9 июля днем Малыгина-мать не пустила в дом дочери мужиков, разыскивающих Витю. Хотя они, может, и не особо настаивали, все надеялись, что мальчик все же найдется.

Но время шло, наступил вечер, и ждать больше было нельзя. Они позвали Наталью Евдокимову, милую женщину с ямочкой на подбородке, главу, поселковой администрации, — как-никак она единственный представитель закона в поселке, и четыре человека вошли в дом Татьяны Малыгиной. Человек сто остались ждать на улице.

В Читинской области уже давно привыкли к тому, что целым районам отключают электричество, — областному бюджету иногда не хватает денег даже на это. Вот и Итака в те дни жила без света и без связи с внешним миром, и чем ниже опускались сумерки, тем больше фонарей и коптилок собиралось у дома Малыгиной.

Обыскивая подпол, один из мужиков, Петр Финогенов, бывший милиционер, наткнулся на мешок из-под сахара, чуть развернул его и — увидел детскую ножку. Притронулся — холодная, застывшая. Так, с мешком на руках, он и вышел к людям. Все. Объяснения были ни к чему. Елена, Витина мама, с криком бросилась на Татьяну.

Елену оттащили, отвели в сторонку, оцепенение прошло, и тут — этого никто не скрывает — и Малыгиной, и Плотникову досталось. За что вы так малыша? За что? Татьяна кричала, что ей просто захотелось повоспитывать ребеночка и она попросила Сережу привести маленького мальчика или девочку. Женщины были беспощадны, они рвали, били, царапали, ведь дома свой, такой же крохотный и беззащитный, как Витя. Переплетались лучи фонарей, за яростью толпы не было слышно криков Малыгиной и Плотникова. «Сережа держал, а у меня был нож…» — это слышали многие.

Ночь близилась к середине. Шовкоплясу, успевшему к этому времени добраться до Итаки, удалось чудом чуть усмирить толпу. Он увел Татьяну и Сергея, исцарапанных и полураздетых, в дом для допроса.

Снова ожидание. Вдруг кому-то показалось, что в мешке (он так и лежал на досках перед домом) что-то шевельнулось. А может, живой? Бросились к мешку, развернули и… Судебно-медицинская экспертиза насчитала потом на тельце 4-летнего ребенка 53 (!) ножевых ранения.

Изувеченное тело, связанные ручки, кляп во рту. Значит, он плакал, бился, кричал, звал на помощь…

Такое простить невозможно. Шовкопляс на этот раз бессилен. — что он один против толпы. Его оттолкнули, сказали: «Не встревай, сами разберемся». Что-то кричал Саша Сазыкин, что-то кричали все остальные, банки с бензином полетели в дом и — пламя, пламя…

В небольших поселках как-то принято помогать друг другу, но тут… Ни один человек не пошевелился, глядя, как огонь все сильнее и сильнее охватывает дом. Говорят, что те двое и не попытались выйти, так и остались в дальнем углу комнаты.

Тихонько отъехала машина, увозящая маленький труп из поселка в больничный морг. Черное небо, погруженный во тьму поселок, горящий дом и молчаливая толпа с фонарями. В эту ночь в Итаке никто не спал.

Наталья Евдокимова потом говорила: «Может, это ужасно, но мы считаем, что поступили правильно. Ей бы все равно ничего не было. Отправили бы ее в лечебницу, а через полгода она вернулась бы обратно. И как нам надо было жить рядом с ней? Детей прятать?» Татьяна действительно вернулась бы довольно скоро, и не только потому, что так предусмотрено законом. Психиатрическая больница в Читинской области всего одна, небольшая, деревянная, пациенты там чуть ли не валетом на одной кровати спят. Какое уж тут лечение!

Все же Татьяне Малыгиной уже давно выписали направление в эту самую больницу. Но… У матери-пенсионерки не было денег на дорогу — 160 километров по бездорожью до Могочи, райцентра, потом еще восемьсот до Читы.

На следующее утро, 10 июля, из Могочи в Итаку приехали глава районной администрации, начальник районного ОВД и прокурор. К их приезду над домом еще вился дымок. Задержан никто не был. Что же, арестовывать весь поселок? Или сразу его колючей проволокой огородить?

Но закон есть закон, и два уголовных дела были заведены. Одно — по факту убийства Сазыкина В.А., 1990 г. рождения, другое — по факту поджога дома Малыгиной Т.П. Первое будет закрыто из-за смерти обвиняемых сразу после экспертизы ножа. Обвиняемый по второму делу — Александр Сазыкин. Для окончания следствия опять-таки необходимы экспертизы, которые в Могоче провести невозможно. Но вряд ли найдется суд, который сможет отправить Витиного отца в тюрьму.

Малыгина-мать с тех пор из дома выходить боится, разве что вечером, когда пустеют и без того безлюдные улицы. На первые десять дней прокуратура вообще увезла ее из Итаки. Не столько для допроса, сколько для того, чтобы ее не постигла судьба дочери. Ведь когда у Татьяны еще той ночью спрашивали: «Кто тебе помог убраться?» (в доме при свете фонарей не нашли следов крови), она отвечала: «Мать, мать все сделала…» Ну разбираться, какое отношение Малыгина-старшая имеет к убийству Вити, — задача следствия, а поселок, чуть успокоившись после случившегося, вспомнил: она тогда не выскочила из дома, не бросилась на помощь дочери, не попыталась хоть как-то ее защитить.

(«Версия», 1995, N 5)

НЕЛЮДИ В БЕЛЫХ ХАЛАТАХ

Случилось это в 70-е гг. в Тюмени. Этот жуткий случай был похоронен в архивах. Волна преступлений, прокатившаяся тогда по Тюмени, вызвала массовый шок, который сначала загнал в квартиры население почти целой области, а затем вывел на улицы и чуть не привел к антикоммунистическому перевороту…

За месяц из густонаселенного района города исчезли 19 детей. Розыски милиции ни к чему не привели. Последней в этом списке числилась Ирина Семенюк — 2 года, но нашлась она первой.

В городе началась паника. Родители ни на шаг не отпускали детей от себя, многие дети не ходили в школы и детские сады. Сидела дома и Ирочка Семенюк. Так получилось, что однажды отец девочки на своем «Москвиче» задавил у подъезда болонку, принадлежавшую семье молодых врачей, живущих над ними. Он предлагал соседям большие деньги, но те отказались. Через месяц внезапно исчезла Ирочка.

Это был страшный удар для Семенюков, сделавших, казалось, все для защиты своей дочери. В милиции приняли заявление об исчезновении ребенка, не скрывая, однако, что найти ее — надежды мало.

Тем временем по ночам, а иногда и днем Семенюкам стали слышаться странные звуки, будто скулила собака. Зоя, так звали соседку сверху, извинилась и сказала, что они завели щенка, подрезали ему хвост, вот он и скулит.

…Петр Семенюк, как обычно, приехал перекусить домой, и первое, что ему бросилось в глаза, была вода, стекавшая на дорожку из-под двери ванной. Заливало сверху. Слышно было, как изводится соседский щенок. Когда пришедшие сантехники взломали дверь и открыли ванную комнату, то на них бросилась посаженная на цепь… Нет, не собака. Это была Ирочка.

Отец сначала кинулся к ней, но не совладал с собой, выбежал вон из квартиры. Потом опять появился с перекошенным лицом и стал неистово целовать девочку, вернее то, что от нее осталось: ножки — по коленки, а ручки по локти были обрезаны по всем правилам ампутации. Культи еще не совсем зажили, от бинта тянулись по полу ленточки крови и гноя. Маленькое существо рвалось в стороны на своей цепочке, поскальзывалось и, падая, ударяясь о ванну, издавало те самые звуки, которые Семенюки приняли за жалобный лай собаки. Язык у Иры тоже был вырезан. Взрослые мужчины не скрывали слез, глядя на полудевочку-полусобаку.

Особая группа задержала этих врачей-садистов. Милиционеры едва сдерживали себя, чтобы не устроить самосуд. Один лейтенант, не выдержав, нанес несколько ударов преступнику в пах, и, если бы его не остановили, забил бы насмерть. Но шестеро людей, находившихся в квартире, не успели сдвинуться с места, как все было кончено. Арестованные кивнули друг другу, и в тот же миг сверкнули два тонких лезвия. Прежде чем их успели схватить за руки, скальпели, направленные мастерскими движениями, распороли животы обоим, и внутренности тяжело плюхнулись на ковер. Оба палача рухнули без признаков жизни. Врач скорой помощи констатировал смерть.

Кроме Иры Семенюк, а точнее того, что от нее осталось, нашелся только Илюша Монин — 4 лет. Его обнаружили недалеко от Тюмени. По грязным одеялам по полу ползало существо, в котором не сразу можно было признать человека: голова с пустыми фиолетовыми глазницами, обрубок туловища и всего одна рука, с помощью которой Ильюша передвигался от валявшегося в углу хламья к алюминиевой миске с кислым молоком, облепленной множеством тараканов.

Материалы этого дела попали в разряд секретных.

(«Версия», 1995, N 5)

ЗАЛЕТНЫЕ ЗВЕРИ

Таню Шевченко, 9-летнюю жительницу села Петровское, нашли в сундуке: тело девочки было изуродовано, ноги связаны, рот забит кляпом. А рядом с сундуком, под ворохом белья, подушек и одеял лежали еще два трупа — матери (Веры Павловны) и брата (Андрея), изрубленные топором…

Все село ужаснулось, узнав о страшной находке. Да что село: далеко окрест Петровского многие были в оцепенении. Кто и за что столь жестоко расправился с крестьянской семьей, которая на фоне других выделялась разве что потрясающей нищетой? Вера Павловна работала дояркой и была в колхозе вовсе не на плохом счету, но разве можно в наше время разбогатеть на считанные тысячи, выплачиваемые с задержкой в полгода?

Следственная группа, отработав несколько версий, остановилась на одной: убийство — дело рук заезжих. Удалось установить, что в соседней Колыбелке такие люди были, причем гостили у племянника погибшей хозяйки — у Владимира Мелова. Последний несколько лет провел в местах заключения, и заезжал к нему «кореш по зоне» по фамилии Титков со своим дружком. Правда, погостили только ночь, а рано утром ушли пешком в Лиски…

Удалось установить фамилию второго ночного гостя Мелова. Это был некий Сажанюк. Один родом из Душанбе, другой — из Караганды. Образ жизни превратил их в перекати-поле. Подозреваемых нашли — в Новоярове Львовской области. Улики, предъявленные им, были столь неоспоримы, что оба заговорили сразу, торопливо выгораживая каждый себя и перекладывая вину на другого.

Они познакомились в Ровно, решили навестить Мелова и попросить денег. Тот дал совет: после сентябрьских «гостин» милиция интересуется Титковым, так что ему лучше всего уносить ноги, и побыстрее. Те так и поступили, прихватив незаметно кое-что из вещей хозяина.

Желание раздобыть денег привело Титкова и Сажанюка в знакомый дом в селе Петровском, где они бывали с Меловым. Хозяйка собрала на стол перекусить, но, как только старшенький, Андрей, убежал в сельмаг за хлебом, получила удар топором по голове. Полуживую ее засунули под кровать и стали искать деньги, которых в этом доме давно не водилось.

Вернулся Андрей с буханкой хлеба — и упал, оглушенный топором.

Пришла из школы Таня. Открыла дверь и вскрикнула, увидев брата в луже крови на полу. Ее схватили, забили рот чуть ли не половиной простыни. Она почти мгновенно задохнулась.

Потом забрали четыре тысячи в кармане у Андрея — сдачу из сельмага, сняли со стены два ковра, прихватили Танины курточку и сапожки. Уходя, открыли газ и, положив на тряпки утюг, включили в розетку. Следы преступления, казалось им, будут уничтожены огнем. Одного не учли — электричества в доме (по причине нищеты) не было уже несколько месяцев — отключили за неуплату.

МАЛЬЧИК «А» И МАЛЬЧИК «Б»

«И много, много лет тюрьмы…» — такими необычными словами закончил оглашение приговора ливерпульский судья Майкл Морленд. Процесса, подобного этому, в Англии не было 250 лет. А может быть, даже и больше.

Все началось с того, что отправившись за покупками, Дениз Балджер взяла с собой 2-летнего сына Джеймса. По обыкновению, она старалась не выпускать сына из виду. Однако на несколько мгновений матери все же пришлось отвлечься, чтобы рассчитаться за покупку, и, когда она вновь повернулась к Джеймсу, его рядом не было.

В страшном волнении миссис Балджер осмотрела все вокруг, спрашивая у продавцов и покупателей, не видели ли они мальчика, — Джеймса нигде не было.

Она выбежала на улицу и бросилась искать его там, потом в соседних магазинах. И снова тщетно. Почувствовав, что одной с поисками не справиться, Дениз побежала в полицейский участок.

Вести дело об исчезновении Джеймса Балджера поручили инспектору Альберту Керби. Размножив фотографии мальчика, он приказал расклеить их по всему городу. Этим же вечером детектив взял на просмотр записи видеокамер, установленных в магазине, где пропал Джеймс.

Пересмотря все, он наконец нашел то, что искал. Вот он — одинокий малыш топчется меж снующих людей. Но вот к нему подходит парень лет двенадцати, уверенно берет малыша за руку, и они направляются к выходу из магазина.

«Да! Да! Это он, мой Джеймс!» — радостно воскликнула Дениз, когда эту пленку показали ей.

Вскоре одна из фирм передала следственной группе видеозапись своей охранной службы, где ясно были видны подростки, ведущие по улице 2-летнего Джеймса. Запись была сделана камерой внешнего наблюдения из офисов фирмы в полумиле от места исчезновения мальчика. После этого детектив Керби смог уже примерно определить маршрут движения подростков с малышом.

В тот район, на окраину Ливерпуля, были отправлены более 150 полицейских. Полисмены обходили все дома, опрашивая их. жителей, заглядывали буквально в каждую щель, надеясь найти мальчика. И все было тщетно. До тех пор, пока на исходе второго дня двое из них, проходя по железнодорожному полотну, не заметили то, что поначалу показалось им большой изломанной куклой. Подойдя ближе, они увидели, что это был Джеймс, вернее то, что от него осталось после того, как его разрезало поездом.

Как он попал под рельсы? Кто его туда привел, толкнул или бросил под поезд?

Судебно-медицинская экспертиза определила, что прежде чем тело мальчика попало под поезд, его забили до смерти камнями и железным прутом — все это со следами крови нашли неподалеку, на железнодорожной насыпи. А на лице мальчика врачи обнаружили след от сильнейшего удара каблуком мужского ботинка.

По описаниям свидетелей полиция задержала 130 подростков, но всех после тщательной проверки пришлось отпустить домой — не те.

И тогда детектив Керби обратился к известному психологу Полу Бриттону. Приехав в Ливерпуль на пятый день после гибели мальчика, доктор Бриттон прежде всего осмотрел место преступления, изучил карты окрестных районов города. Затем он исследовал фотографии убитого, просмотрел все видеозаписи и сопоставил показания свидетелей.

И-уже на следующий день Пол Бриттон заключил — убийство, несомненно, было совершено детьми. Он посоветовал полиции сузить возрастную группу поиска: малолетним преступникам, по его мнению, было от десяти до двенадцати лет.

Психолог был также уверен в том, что подростки жили недалеко от места, где нашли Джеймса, не раз были раньше уличены в мелких противозаконных действиях, прогуливали школу, развлекались в увеселительных салонах. Бриттон предположил, что оба они из распавшихся семей, плохо учились в школе, нарушали дисциплину.

Доктор Бриттон подсказал следствию, что после преступления малолетние убийцы наверняка изменили стиль своего поведения. Скорее всего, они напуганы происшедшим и несколько дней подряд не выходят из дома, что для них совсем нетипично.

Это заключение Пола Бриттона до предела сузило круг подозреваемых, и полицейские остановились на нескольких трудных подростках. В это время в полицию обратилась еще одна женщина, смотревшая передачу Би-би-си о гибели Джеймса. Она заявила, что опознает этих мальчиков, так как они одноклассники ее сына, и она хорошо знает их.

Проверили, и оказалось, что они едва ли не стопроцентно соответствуют «картине», нарисованной профессором Бриттоном. Полиции стало ясно, что похитители маленького Джеймса найдены.

Ими оказались 10-летние Роберт Томпсон и Джон Венейблез. Подростки были немедленно арестованы и допрошены следователями, специально подготовленными психологом Бриттоном.

При аресте они поначалу растерялись. Потом быстро оправились от испуга и с удивительным для их возраста упорством начали отрицать всякую причастность к гибели ребенка.

Никаких доказательств того, что Роберт и Джон, уведя маленького Джеймса из магазина, его убили, у следствия не было.

Они появились после того, как стали известны результаты экспертизы одежды арестованных, на которой были обнаружены следы крови Джеймса. А затем выяснилось и то, что след от удара каблуком на лице убитого ребенка соответствовал ботинку, принадлежащему Роберту Томпсону. Дело по обвинению их в убийстве было передано в суд.

По английским законам имена малолетних преступников держатся в тайне до момента вынесения им окончательного приговора. Потому-то все долгие восемь месяцев со дня пропажи Джеймса в суде до приговора их именовали: мальчик «А» и мальчик «Б». Под этими псевдонимами их знала и ненавидела вся страна.

Ни Роберт, ни Джон не смогли толком рассказать следователям и суду о том, что произошло на насыпи. Они все пытались убедить присяжных в том, что били Джеймса совсем маленькими, «ну просто крошечными» камешками. И еще вспоминали о том, что умиравший под их ударами малыш все время звал на помощь маму.

За 17 дней процесса малолетние преступники отчаянно устали от ежедневного сидения на скамье подсудимых и долгих, в основном непонятных им разговоров. Судя по всему, обоим было безразлично, какое решение вынесет суд.

Принять же это решение суду было нелегко. Во-первых, он имел дело с беспрецедентно жестоким убийством. Во-вторых, совершено оно было самыми юными убийцами, какие только представали перед Королевским судом с, Л748 г. В-третьих, значительная часть вины за то, что произошло, ложилась на родителей и учителей-воспитателей, которые махнули рукой на трудных детей и предоставили их улице. Не говоря уже о том потоке насилия и жестокости, которые демонстрируют дяди и тети в кино и на телевидении.

Приговор Королевского суда, рассмотревшего все обстоятельства дела, был суровым. Судья Морленд объявил, что Роберт Томпсон и Джон Венейблез будут содержаться в заключении «очень-очень много лет — до тех пор, пока они полностью не изменятся и не будут представлять опасность для общества».

ИЗВЕРГ

Супруги Щербо души не чаяли в 11-летнем сыне Саше. Он для родителей-инвалидов был и радостью, и гордостью, и, конечно же, представлялся им надежной опорой в будущем. Впрочем, пятиклассник Саша был не только отрадой мамы и папы, но и любимцем всей деревни: умница, отличник, душевный и скромный мальчик. И вдруг Саша… пропал. Родители хватились его поздно вечером. Отец, Юрий Александрович, еле передвигаясь, помогая себе тросточкой, сел в свой видавший виды «Запорожец» и поехал искать сына. Мать в это время провела «ревизию» в доме. И обнаружила… обувь мальчика. «Как же так, — подумала встревоженная женщина, — не мог же он уйти куда-нибудь босиком — апрель на дворе, холодина». Что-то интуитивное толкнуло ее к подполу. Она отбросила крышку, и сердце оборвалось…

…Валерий Михайлов явился на работу в общество с ограниченной ответственностью «Нептун», где числился стропальщиком, как говорят, с большого бодуна. Работа прямо-таки валилась из рук похмельного Михайлова. Выручили коллеги по труду, которые тоже страдали от известного рода «жажды». Не дождавшись обеденного перерыва, оприходовали пять бутылок вина, купленных одним из членов проспиртованной бригады Владимиром Чернооким. «Грамульку» с пайкой хлеба и сала выделили и Валерию Михайлову.

В Барановичах он очутился, можно сказать, случайно. Отслужив срочную службу в армии, вернулся домой в поселок Ромашкино, что в Татарстане. Однако не сумел здесь найти работу. А потому рванул к сестре в Беларусь: жила она недалеко от Барановичей, в деревне Узноги. Приезжему быстро нашлись и работа в городе, и койка в общежитии.

…Опохмелки было явно маловато. Михайлов, тронутый нежной заботой строителей о его здоровье, вызвался поправить дело:

— За самогоном к сестре съезжу.

В Узногах он был около двух часов дня. Но сестры дома не оказалось. На дверях соседских хат тоже висели замки. Пусто. Лишь лениво бродили по дворам разомлевшие от весеннего солнышка собаки. На Михайлова они не лаяли. Он бывал здесь часто, как говорят, стал своим.

Он не выбирал специально, в какой дом залезть в поисках спиртного. Просто выставил окно и очутился внутри.

Пришедший из школы Саша не испугался незванного гостя. Не стал убегать, кричать: «Держи вора!» У Саши была добрая душа. Он неторопливо снял забрызганную грязью обувь и просто сказал:

— Уходи! А то папа придет домой, будет ругаться.

И от этого спокойно-рассудительного тона, от этих слов, в которых было, пожалуй, лишь одно — стремление оградить отца от лишних переживаний, Михайлов взбесился.

Он ударил мальчика в живот и сразу же, едва тот сложился пополам от боли, — в лицо. Саша рухнул на пол и потерял сознание. Из виска брызнула кровь. Михайлов брезгливо поморщился, взял полиэтиленовый пакет и нахлобучил мальчишке на голову.

Взгляд его упал на крышку подпола. Михайлов немедленно открыл его и бросил туда обмякшее Сашино тело. Вниз головой. Вслед полетела увесистая бочка. Но — мимо. Михайлов быстро спустился вниз «исправить промах».

Несмотря на то, что Саша буквально впечатался головой в бетонный пол, он был еще жив: шумно, со всхлипом дышал, тихо стонал.

Изверг бил его ногами до тех пор, пока мальчик не затих. Затем взял кирпич и изо всей силы два раза опустил его на голову уже мертвого ребенка. «Для верности» — как потом он цинично скажет…

Следственным органам пришлось потрудиться немало для того, чтобы «вычислить» убийцу. Хотя Михайлов не имел криминального опыта и к тому же был, мягко говоря, нетрезвым, он, тем не менее, не оставил на месте преступления практически никаких следов (даже кровь с половиц аккуратно вытер). Но не помогло. Его в конце концов арестовали, чему во многом способствовала логическая отработка всевозможных версий, которую провели заместитель районного прокурора Геннадий Кулак и следователь Игорь Полыко.

Когда проводили проверку показаний убийцы на месте преступления, Михайлов поставил условие: чтобы в округе не было ни одного человека, в том числе и родителей погибшего мальчика. Он опасался, что возмущенные диким беспределом жители деревни, несмотря на присутствие милиции, устроят самосуд. Условие это выполнили. Но животный страх все равно не отпускал преступника ни на минуту. Когда машина, в которой везли убийцу, стала приближаться к деревне, его затрясло, как в лихорадке. Потом он и вовсе потерял сознание. Так велик был страх перед возмездием.

Оно в конце концов наступило. Суд приговорил Михайлова — зверя в обличье человека — к расстрелу.

(«Частный детектив», 1995, N 2)

УБИЙЦА С НЕВИННЫМИ ГЛАЗАМИ

Подходя к своему дому, Галина взглянула на окна шестого этажа, где находилась ее квартира, и обмерла: окна были распахнуты настежь, а внизу собрались люди, что-то оживленно обсуждая. Завидев машину «скорой помощи», молодая женщина почувствовала, как внутри будто что-то оборвалось, ноги стали непослушными. Кто-то осторожно поддержал ее за локоть, когда она метнулась вперед и, будто подкошенная, упала на колени. На асфальте, разметав ручки, лежала ее двухмесячная дочь. В луже крови, неестественно неподвижная. Крик застрял в горле, парализовав все тело. Она уже не слышала и не видела ничего, кроме этого окровавленного родного комочка.

Она не помнит, как оказалась в своей квартире. Кто-то усадил ее в кресло, поил водой. Этот кто-то настойчиво и заботливо подносил нашатырь, не вызывавший у нее никаких чувств.

— Девочки нигде нет, — донесся из ниоткуда женский встревоженный голос.

Галина узнала соседку и впервые встрепенулась.

— Поищите Свету, — слабо проговорила Галина. — Она не могла далеко уйти, оставив одну… — и запнулась, не в силах произнести имя теперь уже покойной младшей дочери.

6-летняя Света спряталась под кровать. Она испуганно таращилась вокруг себя, когда ее извлекли оттуда. В глазах застыли слезы.

— Дядя бросил Ирочку в окно, — всхлипывая, рассказала девочка. — Он такой большой, темный. Когда он зашел в квартиру, я испугалась, спряталась сюда, чтобы он меня не видел. А Ирочку он схватил и выбросил, а сам убежал.

Вызванный наряд милиции оцепил район, но, видимо, убийца успел скрыться, не оставив никаких следов. Прочесывали чердаки, подвалы, сомнительные квартиры — тщетно. В последующие два дня оперативники продолжали искать, хотя уже понимали: время упущено. На похороны маленькой Ирочки сошлись все соседи, приходили посторонние люди. Приносили игрушки, сладости, утешали убитых горем родителей. Галина уже не плакала — слез просто не осталось. Старшая дочка стояла тут же в черной косынке, придерживала маму за руку. Света не плакала, наверно, до ее сознания еще не доходил смысл свалившегося на семью горя.

Когда подъехал катафалк и заиграла траурная музыка, женщины заголосили, и Света испуганно прижалась к матери. Мягкие игрушки решили положить в гробик.

— Мама, — Света дернула Галину за руку. — Зачем ей столько много игрушек, пусть и мне останутся.

Галина, как ужаленная, отпрянула от старшей дочери.

— Света, Света, послушай, — и осеклась.

В глазах 6-летней девочки промелькнул испуг.

— Что мамочка? Ты обиделась?

— Света, скажи: дядя, который бросил Ирочку из окна… как он открыл дверь? Я ведь ее запирала.

— Я не знаю, не знаю, мамочка, — вдруг расплакалась Света. — Мне было страшно, я боялась.

Галина ее уже не слушала.

До нее враз дошло, кто стал убийцей ее двухмесячной Иринки.

…Светлана росла капризным, взбалмошным ребенком. Единственной дочкой обеспеченных родителей, такой же единственной внучкой для двух бабушек и дедушек, не чаявших в ней души.

Любая прихоть, не поощренная родителями, была немедля выполнена любящими бабушками-дедушками, рассуждавшими, что у ребенка должно быть нормальное, обеспеченное детство.

При замечаниях детсадовских воспитателей о том, что девочка чересчур эгоистична, вспыльчива, Галина тушевалась, а бабушка с жаром доказывала, что это переходное и травмировать ребенка по таким мелочам — варварство.

Так и росла девочка, как губка, впитывая, что только она, ее существование — самое важное для родных и близких. Когда однажды мама, спросила, не хотела ли Света иметь братика или сестричку, девочка отшвырнула игрушку и забилась в угол с громким плачем. Бабушка тут же подскочила к внучке, но, против обыкновения, не набросилась на Светину маму с упреками, а только погладила девочку по голове, зашептала утешительные слова.

— Ах, так! — взбунтовалась Света. — Значит, и ты себе хочешь другую внучку?

Бабушка в растерянности захлопала глазами, пытаясь обнять Свету, но та вырвалась, убежала к себе. Никакие доводы о том, что одной ей, когда повзрослеет, будет тяжело, не помогли. Света плакала навзрыд.

В родильном доме мама через окно показывала сестричку и, счастливо улыбаясь, спрашивала, как они назовут младшенькую.

Света дергала папу за рукав, поторапливая домой, а ночью, уткнувшись в подушку, плакала.

Ни через неделю, ни через месяц она ни разу и не подошла к своей младшей сестричке, только исподлобья наблюдала, как мама забавляет девчушку, играет с ней. У Светы вдруг беспричинно начались истерики, она все чаще жаловалась на головную боль. Когда встревоженная ее состоянием Галина обратилась к врачу, тот, осмотрев 6-летнюю девочку, недоуменно пожал плечами, не находя никаких признаков болезни. А на прощание посоветовал обратиться к невропатологу.

Невропатолог, выслушав Галину, сказал:

— К сожалению, это бывает не так уж редко. Думаю, вам надо еще раз попытаться, чтобы она как-то сблизилась с младшей сестренкой, пусть играет, забавляет — не бойтесь ей доверять. Но и не лишайте прежнего внимания, теплоты…

После того визита к врачу Галина с мужем долго о чем-то шептались на кухне, говорили и со Светой. Она, кажется, впервые внимательно слушала и больше не плакала, от Иринки не отворачивалась. К концу второго месяца своей жизни младшая сестренка впервые улыбнулась. Ей, Светлане. И та с радостным криком кинулась к матери — поведать новость. Но Галина тогда обрадовалась даже не первой детской улыбке, а тому неподдельному восхищению, которое загорелось в глазах старшей дочурки. Теперь молодая женщина была уверена: девочки подружатся, полюбят друг друга. Но вскоре случилась беда. Была ли она неожиданной, пришла ли из ниоткуда или все же в этом была какая-то закономерность?

Следователи долго гадали, к какой категории преступлений отнести это, кому вменить вину за загубленную маленькую жизнь. И есть ли вообще ответ на столь нелегкий вопрос?

(«Частный детектив», 1995, N 22)

ЖИВОЙ ЩИТ

Озверевший от водки отец взял в заложницы двухмесячную дочь. Он держал нож над дочерью, грозясь тотчас убить малышку, если ему немедленно не дадут машину. Это была кульминация драмы, разыгравшейся в одном из пригородов столицы, которая несколько часов держала в напряжении не только работников милиции, врачей «скорой помощи», но и всех жителей поселка.

В тот неприметный сентябрьский день, казалось, ничто в семье Зябликовых не предвещало беды. Хозяйка возилась по дому, хозяин вместе с шурином строили личный гараж.

К вечеру «строители» посчитали, что имеют полное право расслабиться. Жена, собственно, не возражала. Во-первых, после толоки принято поужинать с поллитровкой, а во-вторых, Виктор ведь не чужой человек и отправить его домой, не угостив рюмкой-другой, было бы как-то нехорошо. Подобные семейные посиделки были не вновь: Александр и Виктор не просто родственники, но и закадычные друзья, вместе когда-то служили в милиции. Более того, когда-то дома у Виктора Александр и Анна познакомились.

После выпитого потянуло на воспоминания о совместной службе (Саша к тому времени из милиции уволился).

Муж заметно закосел, и вскоре между ним и женой вспыхнула яростная ссора. Виктор и заглянувшая на огонек соседка Скворцова поначалу не вмешивались. Но когда пьяный хозяин стал угрожать жене физической расправой, Виктор не выдержал. И тут же получил кулаком в живот.

Будь он сам трезвый, может, сдержался бы, но уязвленное самолюбие, подогретое хмелем, требовало расплаты. Ударил профессионально: Саша отлетел в угол, на ходу круша мебель и посуду. Но тут же поднялся и ринулся в наступление. Драка становилась все яростнее: навыки, приобретенные во время службы в милиции, демонстрировались с обеих сторон. Скворцова, попытавшаяся разнять дерущихся, получила по шее и тут же ретировалась.

Хозяин дома явно проигрывал. Его затуманенные водкой и злобой глаза бегали по комнате в поисках спасительной поддержки. И она нашлась — огромный кухонный нож, оказавшийся в руках Зябликова, заметно прибавил ему решимости и храбрости. Несдобровать бы Виктору, если бы не помощь сестры: вдвоем они насилу отняли нож. Зябликов, казалось, смирился. Кинув в адрес супруги и ее брата прощальных «пару ласковых», он удалился в комнату, где мирно спала двухмесячная дочь.

Посчитав конфликт исчерпанным, Анна начала приводить квартиру в порядок Только взялась за веник, как скрипнула дверь комнаты, где спала дочь. Подняв глаза, жена остолбенела. В дверном проеме стоял озверевший Зябликов, левой рукой он держал ничего не соображающую малышку, в правой сжимал нож

— Я уезжаю к родителям в Оршу, — прорычал Зябликов. — Если тронете меня — убью ее, — показал ножом на девочку. Вид и тон его не вызывали сомнений. Возникла пауза. Не спуская глаз с обомлевших родственников, Зябликов, шатаясь, поплелся на улицу.

Прибывшие по вызову сотрудники милиции и бригада «скорой помощи» обнаружили его возле дома. Картина была более чем страшной. Невменяемый Зябликов, окруженный толпой соседей и прохожих зевак, как загнанный волк, метался из стороны в сторону, рыча только одно:

— Тронете меня, ее убью!

Каждый раз при этом, чтобы развеять сомнения окружающих, тыкал ножом в крохотное тельце дочки. Малышка-несмышленыш, поняв своим крохотным сердцем что-то неладное, неистово кричала.

Появление милиции поначалу еще более озверило экс-милиционера. Вдруг его пьяное лицо изобразило нечто похожее на улыбку.

— Вы даете мне машину, чтобы я мог уехать, — обращаясь к старшему милицейской бригады Владимиру Сафонову, потребовал Зябликов. — Иначе будете виноваты в ее смерти. — И вновь для пущей убедительности ткнул девочку ножом.

Сафонов и приехавшие с ним милиционеры были знакомы с Зябликовым. Зябликовым трезвым — спокойным, рассудительным. Нынешний же, стоящий перед ними, казалось, был другим человеком. И человеком ли?

— Слышь, Саша, не дури, — как можно спокойнее проговорил Сафонов. — Отдай дочку и иди проспись. Обещаю, никто тебя сейчас не тронет. Отдай дочку!

— Нет! Ты дашь мне машину! Иначе…

— Хорошо, дадим машину, но оставь дочку дома.

— Никогда! — чувствуя, что его план начинает срабатывать, еще более категорично прошипел Зябликов. — Она поедет со мной!

Стало очевидно, что дальнейшие переговоры бесполезны. Душераздирающий крик малышки, причитания Анны, мольбы окружающих вынуждали милиционеров действовать.

Сафонов отозвал в сторону подчиненных и бригаду «скорой помощи». Совещались пару минут. Решено было предоставить Зябликову «скорую», водитель которой пообещал, что далеко хулиган не уедет: один из баков почти пуст. Сафонов отправился к Зябликову.

— Садись в «скорую». Мы отвезем тебя куда скажешь, — как можно спокойнее предложил он.

Злость и презрение к своему бывшему коллеге буквально раздирали душу.

— Ни фига! За рулем я поеду сам. Ты сядешь рядом! — почувствовав победу, Зябликов уже приказывал.

Водитель завел двигатель. Зябликов, не выпуская из рук орущую девочку и внушительный кухонный нож, полез на место водителя. Сафонов сел рядом на место пассажира. Их разделял лишь моторный отсек, на который Зябликов и «пристроил» дочку.

— Он сказал — поехали… — злорадно засмеялся отец-мучитель и тронул машину.

В это время водитель и один из милиционеров уцепились за нее сзади. Процессию, за которой с ужасом наблюдали почти все жители поселка, замыкала милицейская машина с сиреной и включенными мигалками.

Сафонов еще раз попытался образумить Зябликова но, поняв, что это бесполезно, замолчал. Оставалось только ждать, когда кончится бензин. Хотелось верить, что это произойдет до того, как «скорая» врежется в дерево или встречное авто. Такой исход был вполне реален: тупо твердя в неизвестно чей адрес: «Суки, сволочи», Зябликов до предела жал на педаль газа. Машина, виляя из стороны в сторону, набирала скорость.

Развязка наступила неожиданно. Метров через пятьсот «скорая» словно споткнулась, чихнула и заглохла. От толчка малышка свалилась под ноги Сафонову и вновь закричала диким голосом. То ли от крика ребенка, то ли от неожиданной остановки Зябликов на несколько секунд растерялся. Их-то вполне хватило, чтобы вытащить его из машины.

Когда на руках Зябликова защелкнулись наручники, его обыскали. Оказалось, что к ногам у него были привязаны еще три ножа.

(«Частный детектив», 1995, N 22)

«ВОСПИТАТЕЛЬ»

Предательская струйка просочилась сквозь штанишки на пол. Малыша охватил ужас. Что-то страшное, лохматое, большое надвигалось на него, потрясая леденящим душу ремнем с железной бляхой на конце. Не убежать, не спрятаться…

— Ах ты, змееныш, опять насцал! — ревело чудище. — Ну, ты у меня взвоешь, ну, я тебя… Стоять! Сидеть!

Взмах. Сумасшедший крик, обжигающая боль, и кожа на спинке мальчика, кажется, разрывается пополам. Взмах — и задеревнело повисает ручка, поднятая на защиту.

— А ну, становись, сосунок, сейчас я буду делать из тебя мужчину!

Огромный кулак отбрасывает головку малыша назад, и кажется, что она вот-вот покатится в другой конец комнаты. Еще удар, еще. Ручища поднимает малыша, и он летит, плюхается на диван. Взмах, и раз за разом кусок металла впивается в хрупкое тельце ребенка…

Саша Хомчик, пяти лет от роду, скончался 25 января в семь утра в отделении реанимации Борисовской городской больницы. Начало дня, начало года, начало жизни. Из него мог вырасти взрослый человек, но…

«…Состояние тяжелое из-за пониженного питания. Кожа бледная. Сильно выраженные кровоподтеки носа, переносицы, нижней челюсти слева. Сплошной кровоподтек лица. . Ушибы в области позвоночника, лопаток, ягодиц, бедер, голеней, локтевых суставов, плеч, грудной-клетки. Закрытая черепно-мозговая травма, ушиб головного мозга тяжелой степени. Отек мозга. В теменно-височных областях справа и слева раны в среднем по десять сантиметров. Отслоение мягких тканей от частей черепа в лобной и затылочной части. Смерть наступила от кровоизлияния в мозг…»

(Из акта судмедэкспертизы).

Повреждения эти наносились малышу в течение нескольких недель на глазах и с ведома многих свидетелей…

Пятилетний возраст, детсадовский — родители балуют своих чад, покупают сладенькое, учат общению. Саша этого не изведал: наверное, он родился не в то время, не у тех людей. Его маленький мирок ограничивался грязной одеждой, черствым куском хлеба, пьяными непонятными выкриками взрослых, особенно одного злого и страшного дяди. Саша писал в штаны и никак не мог понять, что от него хотят, когда на голову и спину опускался ремень с тяжелой железной пряжкой. Иногда били ногами. После побоев мальчик замыкался в себе, ни с кем не общался и очень боялся своего мучителя. От ближайшего индивида человеческого рода — матери — не было ни тепла, ни поддержки. Но он все равно увязывался за ней, когда та куда-то уходила. Это не всегда удавалось, и он оставался один на один со злом…

Мать Саши, Наталья Хомчик, родилась и выросла в деревне, за красивой жизнью подалась в город. Была судима за кражу. Работала, увольнялась, рожала, опять жила в деревне у родителей. Умерли поочередно мать, отец, муж. Когда кончились дрова, на зиму снова подалась в Борисов. На воробьиных правах поселилась на квартире у знакомой своей двоюродной сестры, которая приняла их скорее из жалости к ребенку.

Через сестру подцепила и сожителя. Петр Таракевич, «бомж» по кличке Бич, родственную душу увидел сразу. Сошлись,

хотя Наталья даже не знала, сколько «жениху» лет. Стали жить втроем на квартире по ул. Дзержинского. Водка, колбаса и селедка — предел интересов. Весь доход — детские, т. е. пособие на ребенка. Очередную пайку в те дни Хомчик отдала сожителю на спиртное.

— Купила бы что ребенку, — укоряла ее хозяйка. — На улице зима, а он в лохмотьях ходит, да и есть вам что-то надо…

Нет, Хомчик не понимала этого. Похоже, в этой жизни она не понимала вообще ничего. Не видела и не хотела видеть. Синяки на Саше соседи начали замечать с начала месяца, сразу, как переселился к ним Таракевич: у Бича прорезался «воспитательный» инстинкт. (Деталь: двое родных детей его умерли сразу после рождения). Ее волновали три вещи: стол, на столе и кровать.

Получив от женщины деньги, Таракевич в стельку напился и попал в вытрезвитель. На следующий день заявился на квартиру, где его тут же пригласили за стол. Выпили, хозяйка Елена Лапко заодно покормила мальчика. После того как хозяева удалились, Хомчик с Таракевичем поругались и подрались. Затем «сильная половина» завалилась спать, а «слабая» с расстройства засобиралась в деревню.

…Когда вечером хозяйка зашла в комнату жильцов, то увидела закрученного в «клеенки, типа пеленки» и связанного по рукам и ногам малыша.

— Где это быдло?! — проревел Таракевич, имея в виду сожительницу. Видно было, что он очухался и опять взялся за «воспитание». — Лежать всем тихо! Баю-ба-ай.

— Что ж ты здесь вытворяешь! Напился — будь человеком. — Лапко пригрозила мужем, милицией и захлопнула дверь.

Ночью она проснулась от плача ребенка, пришлось еще раз заглянуть в комнату квартирантов. Хомчик не было, а мальчишка по-прежнему связанный, лежал и плакал. «Воспитатель», выспавшись за день, оскалился, помахал ремнем:

— Гы-ы, не мешай.

Хозяйка захлопнула дверь и пошла спать, проклиная день, когда взяла к себе таких квартирантов. (Между прочим, она, медсестра, могла бы оказать ребенку помощь, позвать мужа, соседей).

Утром Елена, а было это в воскресенье, решила покормить сына квартирантки, которой все еще не было. При дневном свете Сашу она не узнала: из «пеленок» выглядывало вспухшее с затравленным взглядом детское лицо и что-то пищало.

— Да зуб у него болит, зу-уб, — криво улыбаясь заверил «папаша». — Зацепился кривоногий за порог, упал и побился.

Хозяева отбыли на рынок. Пусть мамаша приходит и разбирается. Когда вернулись обратно, Саша уже лежал на диване, накрытый телогрейкой, и странно хрипел.

— Тс-с-с. Он спит. Не будить, — скорчив идиотскую рожу, прорычал Таракевич на вошедших.

Пьяная вдрызг Хомчик что-то бессвязно бормотала, сама не решаясь подступиться к сыну. К тому же Таракевич к нему никого не подпускал. Но Лапко наконец-то заметили, что у мальчика идет горлом кровь и непомерно вспух затылок. И этот странный хрип, чуть слышный из-под телогрейки. Скорее «скорую», скорее…

«Саша отставал, конечно, в своем развитии, не разговаривал, поздно начал ходить. Пособие на ребенка сестра пропивала до копейки. Я предлагала лишить ее родительских прав, в милиции сказали, что нужны свидетели. Соседи были „за“. Но официально это никто подтвердить не хотел (!)… На следующий день, т. е. в понедельник, Наталья сказала, что сынишка упал вчера с лестницы и его увезли в больницу. Но я была в больнице и все узнала, догадалась. Сама я и хоронила Сашеньку…»

(Из показаний сестры Хомчик).

«Саша часто мочился под себя, и Таракевич начал избивать его, будучи и пьяным и трезвым. Я пыталась выгонять сожителя, но он не уходил. Синяки на Сашином теле видела, на что Таракевич отвечал, мол, ребенок сам падал. .»

(Из показаний Н.Хомчик).

«Я связывал мальчику руки и ноги веревкой, потому что у него ноги были кривые и я хотел их выровнять. Он часто мочился в кровать, и я его отучал от этого. 20 января я несколько раз ударил его ладошкой за то, что он разбросал посуду на столе… 12 января Саша написал в штаны, и я поставил его возле батареи обсыхать. . Больше не помню — был пьян».

(Из показаний П.Таракевича).

…Поняв, что «дело пахнет керосином», ублюдок поспешил скрыться. Органами милиции был пойман в начале марта. Виновным признал себя частично, уповая на то, что был пьян. Последнее обстоятельство, как известно, вину усугубляет. О случившемся не сожалеет.

(«Частный детектив», 1995, N 20)

ДЕРЕВЕНСКИЙ ДЕТЕКТИВЯ ТЕБЯ ПОРОДИЛ, Я ТЕБЯ И УБЬЮ…

УАЗик дважды подбросило на колдобине, и после часовой езды он, противно скрипнув тормозами, остановился. Участковый показал на третий дом справа, и мы вышли, разминая затекшие от долгой езды ноги.

— Странно, нигде никого не видно, — кивнул головой в сторону улицы прокурор Александр Смаль. Действительно, при подобных происшествиях на селе всегда собираются люди — соседи, родные и просто любопытные. А там, напротив, на скамейке возле забора сидело двое мужиков, которые молча встали при нашем появлении и махнули рукой в сторону нужного нам дома.

Никто не вышел навстречу. Но сени открыты. Старший оперативно-следственной группы, начальник ляховичской милиции, шагнул через порог.

В маленькой передней комнате сидело несколько женщин, а возле печки стояли двое мужчин. Увидев вошедших, зашевелились. Определить, кто же здесь хозяйка или хозяин, было трудно: ни одной слезинки ни у кого на глазах, не говоря уже о воплях и причитаниях, обычных при таких случаях.

Убитый лежал на железной койке, застланной черным байковым одеялом и создававшим резкий контраст с обнаженным торсом мертвеца.

От того, что никто из присутствующих не поднялся навстречу с какими-либо объяснениями, члены опергруппы как-то неловко затоптались у входа. И прокурор вынужден был СПРОСИТЬ:

— Кто здесь хозяева?

Головы присутствующих, как по команде, повернулись в сторону женщины лет 55, в сереньком платьице, сидевшей на скамейке возле окна:

— Я мать.

— Что произошло? Кто его убил и где отец?

— Не трогайте отца! Я не знаю, где он, но знаю одно: отец не виноват. Он это заслужил, — опустив голову, произнесла женщина. Под «он» подразумевался погибший, ее сын.

Оперативники подошли к трупу. Грудь развалена одним сильным ударом, нанесенным, видимо, с нечеловеческой силой. Из раздробленных ребер со сгустками запекшейся крови виден желудочек сердца с черным рубцом… Жуткое зрелище.

— Закройте простыней, — поморщился прокурор. Милиционеры направились к выходу.

Во дворе ждали розыскники и участковый. Посовещавшись, каждый занялся своим делом.

Примерно через час недалеко от дома нашли первую и основную улику — окровавленный топор. Мужчина-сосед рассказал, что около семи часов утра видел отца убитого, который пошел в сторону кладбища. Без топора. Он его бросил, совершив страшный самосуд. Закончив составлять протокол осмотра места происшествия, начальник милиции дал команду собрать как можно больше местных жителей и приготовиться к прочесыванию леса, так как сельчане предположили, что отец-убийца пошел вешаться. И тут шофер-милиционер позвал к радиостанции.

До райцентра километров сорок. Захлебывающийся от волнения старший опер Никитюк прокричал:

— Отец-убийца не в лесу, а… сидит у нас в кабинете!

Оказалось, дед приехал ранним автобусом и заявил дежурному по райотделу:

— Арестуйте меня, я убил сына…

…Галина Семеновна и Адам Михайлович Белькевичи прожили нелегкую жизнь в селе, все это время проработали в здешнем колхозе. Вырастили четырех сыновей и дочь. Хорошие, здоровые дети, да, как говорят, в семье не без урода. Им оказался старший, Андрей. Исколесил полреспублики, работ поменял дюжину, а потом и вовсе на дармовые родительские харчи свалился, как снег на голову. Приехал из Молодечно — последнего пристанища и безапелляционно заявил:

— Остаюсь жить здесь.

Живи, кто против. Родители в годах, хворают, хоть сын по хозяйству поможет.

Однако сынок к таким «трудовым подвигам» был не склонен, так как смысл своей дальнейшей жизни видел в регулярных пьянках, разборках с родителями. Они терпели. Однако всегда спокойный хозяин дома все чаще и чаще стал раздражаться. Как-никак, и теперь еще на деревне дети-пьяницы — позор для родителей. К тому же 27-летний балбес нигде не работал.

Незадолго до случившегося все же пришла в дом радость — приехал в двухмесячный отпуск младший, Витя — моряк подводного флота. Родители втайне надеялись:-вдруг благоприятно повлияет на старшего. Соскучившегося по родному дому и земле подводника братец встретил своеобразно — отнял форменные брюки-клеш. В знак признательности и благодарности «взял» на танцы. А старики, закрывшись, легли спать.

В полночь, услышав стук, отец поднялся, открыл дверь и впустил заявившегося с гулянки старшего. В стельку пьяного.

— А где Виктор? — спросил старик.

— А я его повесил в сарае, иди посмотри, — послышался издевательский ответ, сопровождаемый потоком матерных слов. — Если еще живой — добью.

— Ты что, совсем очумел? — опешил Адам Михайлович. — Надо в милицию заявить.

— Я тебе покажу милицию, старый дурак, — разъярился сынок и схватил со стола нож. Дед отшатнулся, посеменил в другую комнату, где спала жена, и закрыл дверь.

— Не скроешься! Я тебя ночью убью! — послышалось пьяное бормотание сына через неплотно закрытую дверь.

Такие скандалы бывали дома почти ежедневно, но это окончательно вывело из себя Адама Михайловича. Он попробовал лечь спать, но сон никак не приходил. «За что нам с женой такие мучения, сколько можно терпеть?» — лезли в голову неотвязные мысли. — А эти постоянные угрозы всех поубивать? Или вот еще выдумал: «Повесил брата». Дед встал с кровати, глянул на будильник. Пять утра. Походил еще по комнате, затем открыл дверь, осторожно ступая по деревянным половицам, подошел к кровати сына. Тот храпел, отравляя окружающий воздух густым водочным перегаром.

И тут, как потом рассказывал Белькевич, странное чувство охватило его. Мгновенно, горячей волной в голову ударила ярость от обид, унижений и страданий, причиненных этим бесчувственным спящим человеком, именуемым сыном, который совсем недавно грозился его убить. Его — отца, давшего ему жизнь! И убьет, убьет, ведь не пожалеет. «Сейчас или никогда. Господи, прости меня!». Он уже не помнит, как, повинуясь какой-то неведомой силе, вышел во двор, заглянул в сарай — вдруг и впрямь повесил Виктора? К счастью, это была лишь скотская шутка, последняя для «шутника». Дед взял из-под навеса для дров топор. Вернулся назад и, не глядя, с размаху ударил. Прямо в сердце. Сын только коротко всхрапнул…

Так же отрешенно вышел из хаты, постоял на пороге и, повернувшись, пошел через задворки в сторону кладбища. Топор кинул за огородом во ржи…

(«Частный детектив», 1995, N 18)

ОТЦОВСКАЯ МЕСТЬ

Юлия потупилась и отвела глаза в сторону. Надо было что-то отвечать, а урок опять не выучила.

— Завтра пусть в школу придут родители. А сейчас дай дневник, — распорядилась учительница.

Стоило ей открыть первые страницы дневника, как долларовые купюры веером рассыпались перед очумевшим педагогом. Девочка от неожиданности ахнула и закрыла лицо руками.

— Что это? — учительница поправила на переносице очки, словно хотела получше рассмотреть содержимое.

— Отец дал на магнитофон, — прозвучал невинный ответ.

— Садись. В школу завтра придешь с родителями. Девятиклассница Юля в знак согласия склонила голову.

Восьмилетку девочка закончила на «хорошо», росла прилежной, послушной. Убрать в квартире, помочь со стиркой или погулять с младшими братьями — пожалуйста: Причем без напоминаний. И вдруг в начале нового учебного года что-то начало с ней твориться. Это «что-то» учителя вначале обозначили не иначе, как переходный возраст. Мама трактовала по-другому, мол, влюбилась Юлька, ничего, все через это прошли. До отца же, вечно занятого добыванием хлеба насущного для многодетного по нынешним временам семейства, коррективы в поведении дочери не доходили вообще.

— Похудела ты, Юлька, — как-то раз вскользь обронила мать.

— Есть надо больше, — заметил отец.

На том и порешили.

После злосчастного школьного дня домой Юля возвращалась не в духе. Даже мама, всегда такая занятая хозяйством, заметила перемену.

— Контрольная была? — поинтересовалась.

— Нет, — Юлька отрешенно смотрела на дымящуюся тарелку супа, потом отодвинула ее. — Что-то не хочется. Пойду прогуляюсь.

Сначала она медленно шла вдоль подъездов, потом, убедившись, что скрылась из виду матери, резко повернула в другую сторону и быстрее зашагала в знакомом направлении…

Следующим утром Юля первым делом заглянула в учительскую. Тамара Антоновна, ее «мучительница», разговаривала с кем-то по телефону.

— Чего тебе? — прикрыв трубку рукой, спросила.

— Я записку вам принесла…

Учительница мельком пробежала немудреный текст и махнула рукой.

— Иди в класс. Скоро звонок.

«Пронесло», — подумала и уже через несколько минут вместе со сверстниками заливалась счастливым смехом от рассказанного кем-то из однокашников «солененького» анекдота.

В самый разгар зимы умерла бабушка. Юля ее помнила смутно и знала только то, что это была добрая женщина, воспитавшая во время войны пятерых детей-сирот. Среди них была и Ольга Петровна — Юлькина мать. Как только получили телеграмму, мама начала укладывать вещи в дорогу.

— Я тебя отвезу на вокзал, — переминаясь на пороге с ноги на ногу, молвил вернувшийся с работы отец и тихо добавил: — Такое горе… Такое горе…

Иван Ильич, Юлькин отец, больше всего не любил длиннющих очередей в магазинах. На это уходило драгоценное время, а последнего у него всегда не хватало. Но у старшей дочери разыгралась ангина, жена еще не приехала с похорон, и он, вздохнув, решительно потянулся за авоськой.

В очереди за картошкой его кто-то легонько тронул за рукав Обернувшись, узнал Юлькину учительницу биологии. На секунду замешкался — забыл имя-отчество — потом широко улыбнулся, поздоровался.

— Не слишком ли сильно вы балуете Юлю? — категорично начала разговор «биологичка». — Учиться от этого она лучше не стала.

— Да вроде бы не особо… — неуверенно возразил отец. — Какому ж дитю родитель откажет в шоколаде или в какой-нибудь мелочи.

— Ничего себе мелочевка, — вскинула брови учительница. — В таком возрасте давать ребенку сотни долларов, нет уж, извините, это — не мелочи. Я понимаю, девочке многое, в том числе и магнитофон, нужно, но это не должно отрицательно на нее влиять. Скорее наоборот…

— Постойте, — не сразу понял Иван Ильич. — Какие доллары? Какой магнитофон? У нас отродясь… — И осекся, поняв, что сболтнул лишнее. Теперь уже учительница с недоумением уставилась на него.

Враз его осенила какая-то догадка. И он ужаснулся. Юлька… Его милая нежная дочурка… Неужели?.. Не может быть!..

— Это ты? — слабым голосом осведомилась дочь, когда он не вошел, а ворвался в квартиру.

Иван Ильич внимательно посмотрел на дочь. Это какая-то чудовищная ошибка, чушь!

А ночью, когда младшие ребятишки сопели и Юлька тоже видела седьмой сон, Иван Ильич тихонько прокрался в детскую и ощупью стал искать Юлькины вещи. Он даже не знал, как «оно» выглядит, но если это было, значит, должно быть здесь. И он нашел. Туго перетянутый обычною резинкой, которой девочки собирают волосы, пакет. В нем были деньги. Много денег. Целая упаковка иностранных стодолларовых банкнот. В глазах потемнело. Земля как-будто ушла из-под ног. Теперь он знал, что делать.

…Таксист попался весельчак, но Иван Ильич сидел молча, угрюмо.

— Кого «пасем»? — вздохнул паренек. — Барышню хочешь поймать на горячем?

— Уймись, — коротко отрубил пассажир, не сводя глаз с подъезда, в который недавно вошла девочка-школьница.

Она появилась так внезапно, что он едва не вскрикнул. В новой Юльке трудно было узнать прилежницу-дочку. Изящная коротенькая юбочка оголяла стройные ножки, здоровенный кожаный пояс перетягивал тоненькую талию.

— За. ними, — скомандовал таксисту. — Вон за той машиной.

Дочка только что остановила частника и скрылась за поворотом. Повиляв по городу, иномарка тормознула возле девятиэтажки, и Юлька выпорхнула из салона. Огляделась, зашла в средний подъезд. Кажется, где-то на пятом этаже он услышал, как щелкнул замок открывающейся двери.

Иван Ильич позвонил дважды. На пороге выросла дородная тетка.

— Тебе чего?

— Мне бы… это, — оглянувшись для пущей убедительности, понизил голос, — отдохнуть маленько.

Женщина окинула его с ног до головы, посторонилась.

— Платить как будешь?

— Нормально, — заверил. — И чтобы помоложе.

Она что-то пробормотала, завела его в комнату. Ждать пришлось недолго — перед Иваном Ильичом хозяйка разложила фотографии.

— Эта, — ткнул пальцем в до боли знакомый профиль. — За эту я хорошо заплачу.

Юлька увидела отца слишком поздно. Поздно — чтобы что-то предпринять. Он стоял за дверью, когда она вошла. Гримаса ужаса перекосила ее лицо, и она отшатнулась. Иван Ильич с силой схватил ее за плечи и наотмашь ударил по лицу. Она не издала ни звука. Больше не бил. Сдернул с дочери ремень и накинул на шею.

…Через несколько минут знакомое уже такси остановилось возле близлежащего РОВД.

«Я задушил свою дочь, — написал он твердой рукою в дежурной части и, помедлив, добавил — проститутку…!»

(«Частный детектив», 1995, N 17)

ЗМЕЯ У СЕРДЦА

— Смотри, вот они, — он толкнул дружка в бок, указывая взглядом в сторону соседнего подъезда, из которого только что вышли женщина и мальчик-подросток с собакой.

— Ага, она точно спешит на работу, — отозвался тот, увидев, что женщина, распрощавшись с сыном, заспешила к остановке автобуса. — Вот, черт, пацан еще с собакой гулять будет.

Мальчик действительно около двадцати минут прогуливал во дворе собаку, забавлялся с ней, ни о чем не подозревая. Дружки терпеливо дождались, пока он, наконец, направился в подъезд, выждали для страховки еще немного, и один из них, удобнее перехватив в руке увесистый сверток, решительно выдохнул:

— Пошли…

Спустя примерно полчаса детишки, играющие во дворе, увидели что-то для них необычное: два парня-осторожно пробирались по крыше высотного дома к входу, ведущему в соседний подъезд. Еще чуть позже в дверь квартиры, куда заходил мальчик, позвонила его возвратившаяся из школы сестренка. «У друзей, наверное, Димка», — решила она, когда никто не ответил на ее звонок, и, беззаботно помахивая портфелем, спустилась во двор.

А еще через три часа в квартиру зашел хозяин, вернувшийся с работы. На полу зала в беспорядке валялись выброшенные из ящиков вещи. «Ограбили», — мрачно констатировал он и открыл дверь в комнату сына… Димка, его 14-летний сын, лежал на полу в неловкой позе. С перерезанным горлом и двумя ножевыми ранами в сердце.

Прибывшие на место преступление члены оперативно-следственной группы были поначалу немало озадачены: из практики знали, что квартирные воры, даже застигнутые хозяевами на месте преступления, редко отваживаются на крайние меры. Избить, попугать, связать и затолкать в ванную, да, но убить, тем более ребенка — невероятно.

Может, они боялись быть впоследствии опознанными мальчиком?

Уже к вечеру эта версия получила довольно убедительное подтверждение: девочка-школьница, скучавшая у окна своей квартиры, очень хорошо рассмотрела двух странных парней на крыше.

— Да, среднего роста. Один — светлый, второй — темный. С каким-то свертком в руке. Да, после двух часов я их видела, — уверенно утверждала девочка.

В тот же вечер сотрудники милиции стучались в дверь одного из подозреваемых. К сожалению, опоздали. Что и позволило убийцам еще довольно длительное время не только дышать воздухом свободы, но и натворить немало черных дел.

…Игорь, Галина и Татьяна несколько лет работали вместе в одном из кафе в центре Минска. Потом Игорю наскучило ремесло бармена, и он уволился, занялся челночным бизнесом да подвизался в какой-то фирме поваром. Женщины остались. Все трое изредка встречались. И если с Галиной Игорь болтал с удовольствием, то Татьяну — недолюбливал. Острая на язык женщина всегда находила возможность уколоть его, подсмеяться, уязвить. Между тем, Игорь знал, что умеет она не только языком молоть, но и весьма практично относится к жизни, подрабатывает где только можно, все тащит в дом.

Об этом ему по большому «секрету» поведала Галина, которая, как оказалось, тоже недолюбливала Татьяну. Внешне она это никак не показывала, ходила у нее в лучших подружках, но чувство зависти явно мешало ей жить спокойно. Поэтому в разговорах с Игорем она на чем свет честила женщину.

Нина, подружка жены Игоря, свела его со своим знакомым, неким Андреем. Разыскиваемый оперативниками Молодечно, тот подался в столицу, где чувствовал себя довольно уверенно. На беду, кончились деньги, в долг набрал более 400 долларов, а перспектив расчета с должниками — никаких. Ничем не помог новому знакомому и Игорь, у которого тоже с финансами было не густо.

— Эх, — с досады разоткровенничался Андрей, — дерьмовые дела. Вот раньше я пожил. Две хаты, одну в Молдове, вторую в Питере «выставил», барахло загнал — гудел на всю катушку. Да и в Москве, — он доверительно понизил голос, — восьмерых афганцев замочил, все шито-крыто, а денежек — полный карман. Не худо бы и здесь квартирку взять. Да только без наводки не сунешься. Брать, так уж хату «упакованную», чтобы было за что рисковать.

Слова Андрея запали, видимо, Игорю в душу, и тогда он впервые подумал о Татьяне и ее богатой квартире.

Тема получила продолжение на праздновании дня рождения сына Галины, когда Игорь, потягивая шампанское, вдруг спросил:

— А ты ничего живешь. А как Танькина квартира?

— О-о, — с завистью протянула хозяйка. — Моя ей в подметки не годится. Шмотки, мебель и, главное, золото — она деньги свободные в него вкладывает. Бо-о-гатая…

Ослепленная завистью, разогретая шампанским, хозяйка не только назвала адрес подружки, но и подробно рассказала, где та хранит деньги, где золото, когда приходит с работы муж, в какую смену учатся двое детей.

— Может, ей денег за наводку отстегнуть? — предложил Андрей, услышав рассказ Игоря и поняв, что может выгореть неплохое дельце.

Игорь равнодушно махнул рукой: обойдется, мол. И дружки стали детально прорабатывать план налета на квартиру. Зная, что в ней всегда есть кто-то из детей, решили действовать открыто, совершить грабеж Запаслись увесистым разводным ключом и самодельным ножом.

Словно коршуны, несколько дней кружили вокруг дома, следили за тем, когда уходят и приходят домой мальчик и девочка, когда появляется муж. Разведали пути отхода, решив после ограбления по крыше перебраться в соседний подъезд.

Своего часа все же дождались. Вошли в квартиру и вышли из нее с карманами, набитыми кольцами, цепочками, перстнями, прихватив также понравившуюся кожаную куртку. Но каково же было удивление Игоря, когда, позвонив вечером Нине, он узнал, что у него дома уже была милиция. В панике выбросил в озеро нож и все ценности, лихорадочно метался по темному берегу, поджидая Андрея. Узнав о таких непредвиденных обстоятельствах, тот только сплюнул:

— Влипли, надо рвать когти. И быстрее. Но денег-то нету. Ладно, дай мне телефон Гальки, есть кое-какая мыслишка.

Галина, слышавшая, как Татьяне позвонили на работу и сказали о гибели сына, прекрасно понимала, чем все это может кончиться. Телефонный звонок подтвердил ее худшие опасения:

— Это — Андрей, дружок Игоря. Ты в курсе, что мы были вынуждены «замочить» пацана? Ты — соучастница убийства и покрывать мы тебя, если что, не будем. Так что бери триста баксов и гони к ресторану «Нарочь». Нам нужно скрыться. Не придешь — хуже будет.

«Толкнув» по дешевке какому-то знакомому кожаную куртку, убийцы срочно выехали в Санкт-Петербург, где к ним вскоре присоединилась и Нина, жаждущая разделить все опасности со своим закадычным дружком Андреем.

Там, в чужом городе, троица пустилась во все тяжкие. Игорь и Андрей нападали на подвыпивших питерцев, избивали, отнимали ценные вещи. Нина, связавшись с такой же отпетой питерчанкой, травила подгулявших своих кавалеров клофелином. Подобных эпизодов за ними числится не менее пятидесяти.

Но однажды Игорь отказался грабить квартиру какого-то шапочного знакомого. Тогда Андрей вскипел и… вытащил из кармана гранату.

— Убью, — прошипел он и выдернул чеку.

Бросить ее не успел, граната взорвалась, в руке, и вскоре окровавленные дружки очутились в больнице. «Навестившие» их питерские оперативники без труда установили, что именно их давно и упорно разыскивают коллеги из Белоруссии.

…Один из них, удобнее перехватив в руке увесистый сверток, решительно сказал второму:

— Пошли.

Дима, видимо, узнав Игоря, которого видел у матери на работе, открыл дверь. Увидев мрачного, насупленного парня с ключом в руке, испугался:

— Уходите!

В ответ Андрей с размаху ударил мальчика по голове. Игорь же, сообразив, что мальчик может его опознать, похолодел от страха, в панике глянул на дружка. Тот, поняв, о чем подумал подельник, потащил обмякшего мальчика в другую комнату и, не долго думая, полоснул ножом по горлу. Потом, для страховки, два раза ударил в сердце…

(«Частный детектив», 1995, N 19)

«Я ТЕБЯ ПОРОДИЛ, Я ТЕБЯ И…»

Человек сидел, тяжело облокотившись на стол. Он не слышал, как хлопнула входная дверь. Не видел, как в проеме возник мужчина, не очень твердо стоящий на ногах.

«Значит явился, паразит. Не побоялся. Ну, ничего, больше ты вообще ничего бояться не будешь», — подумал вошедший и осторожно, чтобы не спугнуть, попятился в коридор. Приподнявшись на цыпочки, пошарил на антресолях и с теми же предосторожностями — не звякнуть, не зашуметь — извлек оттуда остро отточенный Топор. Крепко сжав его обеими руками, подошел к так и не почувствовавшему своего смертного часа человеку и резко, отгягом обрушил топор на шею сидящего.

Посмотрев на дело своих рук, убийца удовлетворенно хмыкнул, аккуратно прислонил к стене топор и вышел из квартиры.

— Слышь, Григорьевич, так я его, это, зарубил, — спокойно сообщил он соседу по дому.

— Кого зарубил, где, что ты плетешь, Иваныч? Проспаться тебе надо.

— Сына своего зарубил. Александра, — спокойно ответил убийца и вновь полыхнул ненавистью. — Я его, гада, предупреждал. Слушаться надо было отца…

К своим пятидесяти пяти годам Владимир Иванович Бартошевич имел должность инженера-экономиста на одном из столичных предприятий и репутацию человека тяжелого. Естественно, не в смысле веса и медвежьей фигуры, а характера. Правда, сам Владимир Иванович считал себя не тяжелым — ишь ты, что придумали, — а принципиальным. Принципы же его были прямые, как рельсы. Вовремя прийти и уйти с работы. Активно выступать на партийных и профсоюзных собраниях, клеймить позором лодырей, пьяниц и прогульщиков. Поддерживать и претворять в жизнь политику партии и правительства. Содержать в порядке и строгости жену и сына, чтобы каждая ложка-плошка, каждая вещь находилась в квартире в строго определенном им, Владимиром Ивановичем, месте. Выпивать по праздникам с друзьями и соседями — но в меру, за хорошей закуской и приятной беседой. Правда, не замечал Бартошевич, что все чаще и чаще первая скрипка в этих беседах стала принадлежать именно ему; соседи-собутыльники, кривясь про себя, вынуждены были только смиренно внимать умным речам «ученого» соседа.

— Нет, этого паразита «Горбатого» нужно на первом же суку повесить, кол ему осиновый в одно место загнать. Продал, гад, страну капиталистам, развалил все, зато себе дачу в Швейцарии отгрохал. Всех нас скоро с потрохами купят, под их палкой резиновой за гроши пахать будем, — разглагольствовал как-то в очередной раз Бартошевич.

— А как будто ты и на коммунистов за гроши не пахал — сто сорок в месяц, десятка премии и грамотешка почетная. И поперек начальства слово сказать боялся, — осмелился как-то высказать свое мнение сын Александр.

— Ты, щенок, нас не трожь! Мы знали, за что работали, мы могли и потерпеть, чтобы вам, дуракам, лучше жилось.

— То-то же вы и наработали, столько кругом добра — девать некуда, — сын демонстративно обвел рукой более чем скромную обстановку обычной стандартной квартиры.

— Вон из моего дома, щенок! — взревел уязвленный отец. — Учти, мерзавец: будешь вякать, за ум не возьмешься, я тебя собственной рукой убью.

После таких семейных диалогов Александр, видя в глазах отца нешуточную ненависть, быстренько выбирался из дому. Соседи, которые часто были свидетелями подобных диалогов, недоумевающе пожимали плечами: чего Иванович к сыну привязался? Парень как парень. Не бандит, не хулиган, не нагрубит никому, старается сам на себя зарабатывать, не сидеть на шее у родителей. Ну, а то, что с изрядной долей иронии относится к отцовской ностальгии по светлым счастливым временам, так Бог с ним. Тем более не все так красиво и лучезарно там было.

Пусть бы себе и Владимир Бартошевич мирно предавался любезным сердцу воспоминаниям, клеймил позором всяческих демократов (мало разве среди нас людей, которые искренне верят, в то, что «пепси-кола» — напиток, изобретенный ЦРУ специально для растления советской молодежи, «что сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст»), если бы… Если бы тотальное недовольство сегодняшней действительностью каким-то странным образом не персонифицировалось в его сознании с одним человеком, в котором он видел виновника всех сегодняшних бед. Человеком этим оказался его собственный сын. Именно в нем, обычном парне, сконцентрировалось для Бартошевича все зло, все пороки сегодняшней жизни. Отца бесила его самостоятельность, независимость суждений, то, что его советы и наставления, большей частью очень далекие от реалий дня, сын слушал, посмеиваясь.

Такое довольно неприкрытое неподчинение, а с этим Бартошевич столкнулся чуть ли не впервые в жизни, доводило его до белого каления, заставляло задыхаться от ярости. И случилось страшное. После одного из скандалов с сыном, когда тот, хлопнув дверью, ушел, Бартошевич пошел в магазин и купил… топор. Специально для того, чтобы отрубить сыну голову.

— Здорово, соседи! Что сидим без дела, лясы точим, — в один из жарких июньских дней Бартошевич подошел к мирно отдыхающим на лавочке Медведеву и Крюкову.

— Сидим, а что делать?

— Под сидячий зад вода, а тем более что покрепче, не течет, — Бартошевич был в хорошем настроении и подшучивал над соседями. — А то скинулись бы, взяли «озверина», посидели бы.

Медведев, зная, чем кончаются совместные посиделки с Бартошевичем, хотел было отказаться, но Крюков — тихий, спокойный человек, который, не переча, выслушивал многоумные рассуждения Бартошевича и к которому за это Бартошевич благоволил, неожиданно поддержал предложение.

Вскоре все трое, затарившись в ближайшем гастрономе «Зверобоем» и «Полевой», расположились на кухне у Бартошевича. В скором времени все пошло так, как и предвидел Медведев. Пока «пропускали» первые рюмки, пока прикусывали нехитрой снедью, было тихо и спокойно — не до разговоров. Позже, когда спиртное благословенным теплом растеклось по телу, когда чувство голода притупилось, Бартошевич вновь оседлал любимого конька, стал на чем свет стоит поливать демократов, спекулянтов и прочих дармоедов.

— Ну, давайте, мужики, еще по стакашку и разбегаемся, — умудрился как-то прервать излияния Бартошевича Медведев. — Постоим на улице, воздухом подышим.

Хозяин квартиры недовольно зыркнул на соседа, но согласился. Выпив, друзья спустились к подъезду.

— Эй, Игорь! Подойди сюда, — вдруг окликнул проходящего мимо паренька Бартошевич.

— Здравствуйте, Владимир Иванович! — остановился тот.

— Ты сегодня Александра увидишь? Скажи ему, чтобы домой не приходил. Иначе я отрублю ему голову, — тяжело выдохнул в лицо пареньку Бартошевич.

«Во псих, во отмороженный, совсем с катушек съехал. Жди, так я Сашке все и скажу, пугать его буду», — подумал парнишка и как можно быстрее ретировался подальше от Бартошевича.

— Слушай, Иваныч, что ты к парню привязался? Взрослый он, своя у него жизнь, неужто ты думаешь, что до седых волос его воспитывать будешь? — попробовал было остудить пыл Бартошевича Медведев.

— Не твое дело. Я этого мерзавца породил, я его и убыо, — рыкнул тот и, увидев, что его друг и внимательный слушатель Крюков куда-то запропастился, стал, пошатываясь — жара и изрядная доля алкоголя туманила глаза — подниматься в свою квартиру.

Там, увидев сидящего за столом человека, он моментально озверел: не побоялся, мол, явился. И, крадучись, полез на антресоли…

— Сына своего зарубил, Александра, — вновь повторял ошарашенным соседям убийца. — Пойдем, посмотрите, что от этого паразита осталось.

Когда оглушенные страшной новостью соседи поднялись в квартиру Бартошевича, то взгляду их предстало нечто такое, что надолго лишило их потом спокойной жизни: на кухонном столе, окровавленный, с полуотрубленной головой и бездыханный, лежал не сын Бартошевича Александр, а их сосед, лучший друг Бартошевича… Крюков. Как выяснило потом следствие, бедолага поднялся в квартиру к приятелю и задремал на кухне. Бартошевич же в пьяном угаре принял его за сына и решил немедля претворить свои дикие угрозы в жизнь.

(«Частный детектив», 1995, N 2)

«ДЯДЕНЬКА, НЕ УБИВАЙ!»

— Дяденька, не надо меня убивать! — лепетал, заикаясь, мальчонка. — Я никому ничего не скажу! — и он уже не пытался вырываться из могучих ручищ своего мучителя. Но та, на которую он так уповал в последние минуты своей жизни, уже ничем помочь не могла. Татьяна так и умерла с одной поднятой рукой и застывшим ужасом в глазах. И только когда из худенького детского тельца вырвался последний вздох, убийца на миг отшатнулся. Но не для того, чтобы ужаснуться содеянному…

Мягкотелым 20-летний Юрий Барановский себя не считал. Присел в кресле и, вытянув ноги, глубоко и с наслаждением затянулся сигаретой. На журнальном столике стояла недопитая бутылка водки, и он в очередной раз потянулся за стопкой, мысленно поздравляя себя с удачей. А радоваться ему, вчерашнему вокзальному воришке, у которого минутой назад на билетик в трамвае не наскреблось бы, было отчего. Хата, как он скажет потом, была «упакована» что надо.

Начало этой истории банально. Был теплый майский день, а в душном вагоне поезда, который отсчитывал версты до Москвы, двум новоиспеченным «коммерсантам» было скучно. Деньги, отложенные на обратный билет, были «спущены» в пьяном угаре накануне вечером. До конечной остановки оставалось чуть более двух часов езды, когда в купе заглянул молодой человек и, извинившись, хотел прикрыть за собой дверь, но Барановский предложил:

— Заходи, третьим будешь.

Михаил Смыков мешкать не стал. Голова трещала после «перебора». Выпили, закусили. А уже после третьей Смыков протянул Барановскому руку:

— Держи. И ни в какую гостиницу. Ко мне едем. Гостями будете.

Барановский подмигнул напарнику Сафрону, а для порядка спросил:

— Мешать не будем? Как-то неудобно.

— Неудобно, когда собственный ребенок на соседа похож, — пьяно рассмеялся Смыков. — Я, правда, тоже у Таньки на правах приходящего мужа, но она у меня смышленая, поймет.

Все продукты, привезенные из Минска, благополучно продали, прибыль поделили.

— Ты… это, — запинаясь, на прощанье прошептала Барановскому симпатичная хозяйка квартиры. — Ежели что, не стесняйся, прямо ко мне приезжай. Один, — многозначительно добавила и потупилась.

— А будешь ждать? — игриво спросил Юрий. — Так я не задержусь…

Слово свое Юрий Барановский сдержал, ждать себя не заставил. Правда, неувязка с недавнишним знакомым Смыковым вышла: его-то у Татьяны он увидеть не надеялся. Но на сей раз вроде поладили. Арбитром, как пристало в таких случаях, выступили две поллитровки. Смыков ушел, и как только за ним захлопнулась дверь, Барановский кинулся к Татьяне.

— Ты что очумел? — засопротивлялась она. — Младший сынишка дома.

«Ухажер» досадливо поморщился и успокоился.

Потом пили еще. .

Вернувшийся Смыков неожиданно резко дернул Татьяну за руку:

— Поговорить надо. Выйдем.

Возню в соседней комнате, приглушенные крики Барановский услышал минутами позже. Но не встревожился. Сидел молча, уставившись на пустой телеэкран, и опять пил. Крики за закрытой дверью неожиданно прекратились. На пороге вырос взъерошенный Смыков.

— Выключи ящик, — промямлил он. — Я вроде бы ее убил.

«Я пошел посмотреть, — позже напишет в своих показаниях Барановский. Вещи с вешалки были разбросаны, свернута ковровая дорожка. Ни в одной из комнат Татьяны Соколовской не было. И тогда я прошел в ванную, там горел свет. Да, она была там на полу в полулежачем состоянии, с неестественно вывернутой головой».

И все же молодая женщина с «неестественно вывернутой головой» осталась в живых.

А Барановский застыл над бездыханным уже Смыковым, вытягивая из-под его шеи кожаный брючный ремень.

— Ах ты, вошь поганая, — прошепелявила беззубым ртом Татьяна и, стоя на четвереньках, пыталась неуклюже замахнуться. — Вон отсюда!

Из уголков губ сочилась кровь. Он ударил ее раз, другой, пока она не обмякла и не затихла. Хмель уже прошел. Презрительно покосившись в сторону той, которая «обещала ждать», он двинулся было в комнату, чтобы собрать приглянувшиеся вещички, как в детской кроватке зашевелился сын Татьяны Володя. Он поднялся и, потирая ручонками сонные глаза, захныкал:

— Мама, мамочка…

Потом осекся, наткнувшись взглядом на распростертое тело матери. Мальчик закричал дико, пронзительно, сползая в угол кровати.

Барановский уже не колебался. Накинул кожаную петлю мальчику на шею.

— Н-не надо! Не надо! — ребенок пытался спрятаться под одеяло. — Я не… не буду, дяденька…

Неожиданно что-то отвлекло внимание убийцы. Татьяна пыталась подняться.

— Ребенка не трожь, умоляю… что хочешь. На коленях… — бессвязно шептала она.

Барановский сделал два шага в ее сторону. Чтобы убить. Теперь уже наверняка. Татьяна еще сопротивлялась, шептала сыну, чтобы убегал. Но тот, не мигая, смотрел на страшную смерть своей матери и только плакал. Беззвучно.

Когда женщина замолчала, Барановский, прищурив глаза, не спеша двинулся на ребенка.

Когда вещи были уложены, к нему вернулось дурашливое настроение. Подошел к окоченевшему уже Смыкову, удобно уложил его голову на подушку, потом бережно перенес в постель Татьяну, заботливо вытерев с ее лица кровь. Внимание задержалось на трупе ребенка. С отеческой заботой вложил в руки мальчика мягкую игрушку — косолапого мишку.

До Белорусского вокзала ехал на такси. Теперь Барановский мог себе это позволить…

Илье, старшему сыну Татьяны Соколовской, повезло. Выписываясь из больницы, где пролежал с воспалением легких, удивлялся: чего это мама, всегда такая заботливая, вдруг прекратила визиты? И телефон дома молчал. Сначала удивлялся, потом начал тревожиться. Бабушка тоже пожимала плечами. А когда толкнул дверь квартиры, остолбенел.

— Его все называли Бэра. Ну, этого, — у мальчишки не хватает духу взглянуть на фотографии убийцы, которые веером разложил перед ним следователь. — Он у нас был. Еще раньше. Казалось, ничего мужик, свойский. Если его не расстреляют, я сам это сделаю. У меня ведь больше никого нет. — Следователь нервно постукивает костяшками пальцев по столу. Такое горе не под силу даже взрослому.

— Если бы Володя не проснулся, может быть, остался бы

жив. Ведь правда? Зачем его-то убивал? — спрашивает Илья и сам же отвечает:

— Он мог его потом опознать. А этому… ему ведь было все равно — двоих или троих.

(«Частный детектив», 1995, N 16)

ОТЧИМ

Он пришел домой угрюмым и обозленным. Было где-то около десяти утра. Открыл буфет. Достал булку хлеба и тяжело вздохнул. От вчерашнего перепоя болела голова. Валерка сидел где-то в спальне.

— Эй, ты, ублюдок, поди сюда. Малыш испуганно завизжал:

— Папа, я хочу на улицу. Пожалуйста, отпусти.

— На улицу? Да по тебе тюрьма давно плачет.

— Ну, пожалуйста, я буду слушаться…

— А что бы ты сдох… И навалился же ты на мою голову…

Валерка выглянул из-за угла. Парахневич сидел за столом и нервно постукивал кулаком.

— А-а-а, жрать, небось, хочется? А где твоя мамка? Где, я спрашиваю?

— Она в магазин за хлебом пошла. За хлебом.

— За хлебом… Да чтоб она подавилась этим хлебом…

Он вышел на улицу. Походил по огороду. Трава от августовского солнца порыжела. Остановился и нагнулся над грядкой, где были посажены огурцы. «И надо же, щенка привезла. И зачем он? Мать права. Не надо было снюхиваться с этой стервой. Крутила мозги, хвостом вертела… Мол, незамужняя и детей нет… А этот байстрюк откуда?»

Он его сразу невзлюбил, хотя и дал согласие на то, чтобы она привезла его. Почти семь лет Валерка воспитывался в Могилевском детском доме. Она уже и думать о нем забыла, несмотря на многочисленные письма, которые поступали на ее имя. Малыш рос развитым ребенком. Но ей был помехой. И лишь только после того, как встал вопрос о лишении ее материнства, она вдруг опомнилась.

— Миш, а Миш, давай заберем этого… Как-никак, а сын…

— Сын, сын… А что мне говорила, стерва? А теперь вот нацепишь мне на шею этого… Да чтоб он провалился.

— Но ты ведь его совсем не знаешь… Он добрый, ласковый…

— А ты-то откуда знаешь, что добрый, ласковый? Когда последний раз была в детдоме? А? Когда?

— Была, не твое дело…

— Вот, вот, не мое дело… Ладно, я не возражаю. Можешь забирать. Да только смотри, чтобы вел себя прилично. А ежели что, то я найду управу.

Они съездили в Могилев вдвоем. Валерка, как только узнал ее, сразу же заплакал.

— Мамка, ты знаешь, как я скучал по тебе? Да, здесь неплохо, но мне тебя так не хватало. Здесь некоторых забирали родители. И я ждал этого дня… Спасибо!

Она стояла, слушала Валеру и не могла понять: как же повзрослел он за это время. Красивый, умный, воспитанный…

Деревенская жизнь пришлась по душе. Валерка сразу же нашел общий язык со сверстниками. Целыми днями гулял по улице, и, казалось, сама удача пришла ему навстречу. Мать Парахневича почему-то невзлюбила Валерку. Невзлюбил его и Парахневич. А своих детей не было. И это больно сказывалось на нем. Он чувствовал себя каким-то униженным и оскорбленным.

— Ты зациклилась, — упрекал Ленку Парахневич. — С меня смеются, мол, ни на что не годный. А я хочу ребенка.

— Хотеть не больно, — отшучивалась Е.Грибовская. — Я тоже когда-то хотела ребенка. И вот дожилась. Скитаюсь, как последняя скотина, по углам. Перед твоей мамкой унижаюсь. Она ведь попрекает меня за крошку хлеба.

Валера одинаково ласково относился и к матери, и к Парахневичу, называя его отцом. А может, и искренне верил, что он был его родителем. Там, в Могилеве, старались внушить малышу, что в детском доме он находится временно и что за ним придут и заберут…

Во время следствия Парахневич говорил о том, что Валера рос непослушным и вредным. И ему приходилось его наказывать. Бил. Ставил в угол. Однако это не помогало.

1 декабря 1993 г., он совсем разошелся. Когда Парахневич зашел в дом, то страшно расстроился. Валерка рассыпал его табак, разлил молоко и выбросил картошку в помойное ведро.

— Щенок, шутить изволил… Да я тебе сейчас язык вырву из твоей поганой пасти. А ну-ка иди сюда!

— Папа, не надо, я не нарочно… Так получилось. Больше не буду. Только, пожалуйста, не бей. Мне будет больно.

— Больно, больно. Только и слышишь от тебя эти слова.

Парахневич резко подскочил к печке и ухватил увесистую кочергу.

Со всего размаха несколько раз ударил по спине и ногам. Валерка даже не заплакал. Он испугался и закрыл лицо руками.

— Папа, пожалуйста, не надо, мне больно… Я молоко разлил не умышленно.

— Молоко… Да тебя убить мало.

И он опять замахнулся кочергой. Хотел ударить по голове, но на какой-то миг опомнился. «Так и убить можно, — отступился. — А что б ты сгинул…»

Он отбросил кочергу и схватил руками полено. «Так по-надежнее. И убить не убьешь, но и дисциплину поддержать можно».

Увидев полено, Валерка как-то съежился и подался в спальню. Хотел прикрыть дверь. Но Парахневич влетел туда, как разъяренный зверь. Замахнулся поленом и трижды ударил — два раза по спине и один раз по голове… Малыш упал на пол и тихо застонал.

— Канаешь, щенок… Теперь будешь знать, как лазить по чужим горшкам!

К обеду вернулась мать. Она сразу же почуяла неладное.

— Валерка где?

— Спит твой Валерка. Я малость поколотил его в назидание, чтобы по карманам не лазил… Табак высыпал, молоко разлил, да и картошку выбросил…

— Ну и что?

— Кочергою отходил…

Она вошла в спальню. Валерка лежал на полу и тяжело дышал.

— Сынок, тебе больно?

— Мамка, я пить хочу. И мне холодно. Голова болит.

Она подняла малыша и положила на кровать. Пыталась накормить его, но он ничего не брал в рот. А только тихонечко скулил.

— Мамка, мамка, так голова болит… И спина ноет. И зачем он меня так? Я ведь извинился. Скажи, чтобы больше не бил… Скажи, я так его боюсь.

Она подошла к Парахневичу.

— Может, скорую вызвать? Уж очень плох Валерка.

— Никаких «скорых». Я — за доктора. Ему бы кулачком да по темечку.

— Прибил ты его…

— Прибил?.. Так и добить могу.

Валерка лежал на кровати и тяжело дышал. А ночью он вдруг захрипел. Подошел к кровати Парахневич:

— Храпишь, щенок? У-у-у, ублюдок… Я тебе сейчас помогу… И два раза ударил в грудь. Малыш замолчал.

— Вот так-то будет лучше и для тебя и для нас.

Эти два удара оказались роковыми. Поутру Парахневич подошел к кровати, где уже лежало бездыханное тело Валерки. Разбудил Грибовскую:

— Поднимайся, сука… Этот, твой, сканал… Надо срочно из дому убрать.

Она поднялась и с ужасом поглядела на сына.

— Пикнешь — убью и тебя. А теперь одевайся. Я знаю надежное место, где можно закопать труп.

Он одел Валерку и вынес его из дома. Старая Парахневичиха поинтересовалась:

— Куда в такую рань?

Ответила Грибовская:

— Валерка заболел, в город повезем…

— Так он же еще шустрил вчера…

— Шустрил и заболел…

Парахневич достал велосипед, привязал к раме лопату и усадил на багажник мертвое тело малыша: «Пусть думают, что он живой».

Отошли от деревни километров пять.

— Стой на шухере… Ежели что — дай знать.

Земля поддавалась легко. Он копал яму быстро и зло. Она стояла и наблюдала. О чем думала? Ей было все равно.

— Все, бери велосипед — и ни гугу. Скажешь, что малыша отвезла в детский дом.

Она молчаливо согласилась.

Около года скрывали они убийство Валерия. Знакомым, близким говорили том, что Валерка у сестры, в Бобруйске, а иным — малыш в детском доме, в Могилеве…

Мучила ли их совесть? Нет. Они проживали вместе и ни о чем не думали. Пьянствовали.

Суд приговорил Парахневича к 10 годам лишения свободы. Она получила год лишения свободы за укрытие содеянного.

(«Частный детектив», 1995, N 15)

НАЛОЖНИЦЫ ИЗ ИНТЕРНАТА

Ранним утром на одной и центральных улиц Алма-Аты было найдено тело 16-летней девчонки. По пояс раздетая, в потертых джинсах… Экспертиза установила: ее задушили и выбросили на ходу из машины. Так началась эта история, связанная с надругательством над умственно отсталыми детьми.

В глубине одного из окраинных алма-атинских микрорайонов неприметно расположилась школа-интернат, унылое здание с ободранной штукатуркой на стенах, запахом неуюта и бедности за разбитыми, зафанеренными окошками. Здесь тем не менее живут дети, это их дом. Они и здесь бегают, шалят и смеются. И еще потому, наверное, так шумно здесь, что живут в интернате не просто дети, а дети-олигофрены.

У олигофрении есть характерные признаки. Это склонность к бродяжничеству, повышенная психическая и половая возбудимость. Умственная недоразвитость вовсе не означает физическую неполноценность, и, начиная с 13 лет, эти полуподростки с мышлением малышей доставляют особенные хлопоты своим воспитателям.

Исчезновение Нины заметили сразу, наверное, потому, что она была из числа «относительно благополучных». Сотрудники Алатауского РОВД Алма-Аты нашли ее и вернули в интернат. Ее местонахождение указала воспитанница этого же интерната Шолпан. Она же рассказала все то, от чего бывалым сыщикам стало не по себе:

— Нас привезли в кафе, там было много мужчин, нам велели танцевать. Мы разделись и танцевали. Все смеялись. Потом мне дали «сникерс»…

Шолпан — очень хорошенькая внешне девочка, веселая по натуре. Ей нравится быть в центре внимания. Ей неведомо чувство стыда и cтpaxa. Она рассказывает, не таясь, что и как делают с ней мужчины. При этом Шолпан абсолютно свободна в выражениях. Упоминает и о сутенерше, которая покупает девчонкам из интерната красивые вещи, белье, а затем отправляет к клиентам. Три часа «работы» — 100 тенге (около 5 долларов по нынешнему курсу). Но деньги девочкам не дают. Дают или конфетку, или губную помаду.

Валя, 16 лет:

— Да он меня прямо на улице — повернул спиной и наклонил. Потом отошел, подошел к другой…

Она неряшлива, прихрамывает от рождения на одну ногу. От нее разит табаком и потом.

— А у мужика, который посадил в машину, я спросила: «того», мол, делать не будешь? Нет, говорит. А сам сразу набросился. Я заплакала, а он стал душить меня…

Для своих лет Нина явно тяжеловата, короткий ежик волос (в интернате беглянок стригут «под ноль», чтобы стеснялись входить на улицу) делает ее похожей на мальчика. В глаза она не смотрит, голова низко опущена, неспокойные руки все перебирают что-то невидимое. Несколько дней она вместе с Шолпан, еще одной девочкой и несколькими мужчинами провела в однокомнатной квартире. Она явно не понимает, чего сейчас от нее хотят.

— Нина, тебя там обижали?

— А я ничего такого не делала… Он сказал, что покажет по телевизору мультик, я пошла. А он сразу лег на меня…

Невозможно узнать из рассказанного девчонками, что есть правда, а что — результат не совсем нормального воображения. Но еще два года назад и Валя и Шолпан переболели венерическими болезнями. Постоянные их побеги и некоторые детали туалета не оставляют сомнений, какой образ жизни ведут эти взрослые несмышленыши.

Погибшая девушка, найденная на улице, была выпускницей этого интерната. Экспертиза установила, что девственности ее лишили три года назад…

(«КОД», 1995, N 37)

УБИЙЦА НЕ ВЫНОСИТ СЛЕЗ

Еще никогда в индийской криминальной практике местным полицейским не приходилось содержать под стражей убийцу, которому всего… семь лет.

Мальчишку по имени Ариф привели в полицейский участок жители небольшой деревушки на западе штата Уттар-Пра-деш после того, как у него из рук буквально вырвали плачущего двухмесячного младенца: малолетний злоумышленник тащил ребенка по направлению к лесу. В ходе первого же допроса тот рассказал, что несколько недель назад он уже совершил одно убийство, сбросив в колодец полуторагодовалую девочку, которую все это время тщетно разыскивали родители. Слова мальчика подтвердились во время осмотра названного им места происшествия.

Объясняя свой поступок, Ариф заявил, что «просто не выносит плача детей». Он также признался в попытках убить по этой причине по меньшей мере еще трех малышей, однако совершить злодеяния случайно помешали взрослые, так и не догадавшись тогда об его истинных намерениях.

Пока что Ариф содержится в тюрьме для несовершеннолетних преступников. По поводу его ареста так никто и не обратился в правоохранительные органы: отец ребенка работает где-то в Дели парикмахером, а мать несколько лет назад ушла из семьи, бросив сына на произвол судьбы. Все это время мальчишка слонялся по окрестным деревням, выпрашивая у сердобольных сельчан еду и одежду.

(«КОД», 1995, N 38)

ПОХОТЬ

Лена умирала долго. Она вообще была крепкой девочкой. Даже когда Дмитрий ударил ее в первый раз, она лишь покачнулась. Только после нескольких ударов по голове девушка потеряла сознание. За волосы Димка оттащил ее к забору, кое-как раздел…

Эта страшная история случилась поздно вечером в поселке Черницкий, что под Смолевичами. В клубе закончилась дискотека. Молодежь, отплясав свое до положенной полночи, расходилась по домам.

Небольшая компания облюбовала лавочку у хлебного магазина. Было шумно — девчонки хихикали над выходками кавалеров. Когда компания на мгновение притихла, услышали необычный шорох. Кто-то, то и дело чертыхаясь, перетаскивал тяжелый груз. Это было ясно по глухим ударам, доносившимся из-за кирпичной стены магазина. На мгновение темноту прорезал яркий отблеск — неизвестный зажигал спички.

— Девки, неужто привидение, — скорчив страшное лицо, прошептал один из парней. И, довольно обведя взглядом испуганных девчонок, разрядил обстановку:

— Не боись. Это, наверное, кому-то хлебушка захотелось…

Вдоволь нахохотавшись, девчонки забыли про страшные звуки и принялись обсуждать недавнюю дискотеку.

…Дмитрий даже присел от испуга. Смех, словно выстрел, хлопнул над самым его ухом. «Пора кончать, — пронеслось в голове, — а то еще заглянут сюда…» Он натянул штаны и взглянул на лежащую без сознания Лену. «А она и вправду девочка. Ромка не врал. Другая бы так не сопротивлялась». А что еще можно сказать про эту тихоню-малолетку? Одноклассницы давно парней завели, ходят с ними, не стесняясь, под ручку, а Ленка до сих пор после девяти сидит дома, мама не пускает.

Может, потому и обрадовалась, когда Димкин приятель пригласил ее «выйти поговорить». А может, не ожидала ничего плохого: они знали друг друга с детства. Ведь родились и выросли в одном поселке.,

Неожиданный хохот беззаботных девчонок помешал Дмитрию надругаться над бесчувственным телом — расхотелось… Напряженно вслушиваясь в разговор подростков, он стал «заметать следы». Зная наверняка, что Ленка обо всем расскажет матери, поставил ногу на девичью шею и, что есть силы, надавил.

Когда тело обмякло под тяжелым ботинком, Дмитрий убрал ногу. Пьяно покачиваясь, отошел от своей жертвы и направился в соседнюю деревню. Снова на дискотеку…

На следствии Дмитрий Мытько девять раз менял показания, пытаясь свалить вину за убийство Елены на близких друзей. Суд приговорил убийцу к десяти годам лишения свободы за малостью лет.

(«КОД», 1995, N 39)

НА ЧУЖОМ ГОРЕ

Лжекиднеппинг — уникальное для российского криминального мира явление. Речь пойдет не о тех, кто убил или похитил ребенка ради крупного куша. О тех, кто увидел в объявлении о пропаже человека только одно — средство поживиться.

С недрогнувшим сердцем они срывают листок с телефоном и потом, потратившись на жетон для автомата, сухо роняют в трубку: «Если хочешь увидеть живым, готовь деньги. Потом позвоню». Все, участок застолбил. Теперь он будет доить жертву — двойную жертву: и подлинного несчастья, и подлого обмана.

На вокзале станции Волгоград-1 столкнулись двое. И хотя судьба развела их врозь и соединила с другими людьми, оба заметили листок с объявлением: пропал 14-летний подросток, высокий, крепкий парень…

Денис действительно был крепким, высоким и сильным. И к тому же добрым и отзывчивым. И вместе со взрослыми — родителями и другими родственниками поочередно ходил в те дни ночевать к недавно овдовевшей бабушке, чтобы ей не было так одиноко, чтобы был рядом кто-то из близких.

Его очередь выпала на субботу и воскресенье. А накануне, в тот злополучный день, в гимназии, где мальчик учился, был вечер. И Денис ушел оттуда довольно поздно. Часть пути он прошел с товарищами, а потом свернул и пошел один… Больше его никто не видел.

Родители, думая, что он у бабушки, не волновались. Словом, пока спохватились, драгоценное время было упущено. Да и кто в таких случаях предполагает худшее? Не случайно же официальные заявления о розыске принимаются только на третий день.

Первый звонок в квартире родителей Дениса раздался через десять дней после его исчезновения. Звонил, как потом выяснилось, некий Василий Маковкин, 42-летний, ранее судимый за хищение грузов из железнодорожных вагонов и сбыт краденого. За это он получил в 1981 г. 12 лет, но был досрочно освобожден в 1990 г. Приехав в Волгоград, он в тот же день прочитал объявление и решил действовать немедленно. Жил на вокзале. Там познакомился с еще одним таким же бродягой, но суть задуманного дела тому не раскрыл: сказал, что хочет получить должок…

Он запросил 375 тыс. рублей. «Ваш сын находится у меня. Положите деньги в ячейку камеры хранения номер…»

Потом он позвонил еще, менял номера ячеек. Разумеется, его уже «вели». Делом занимались, объединив усилия, два солидных учреждения — управление по борьбе с организованной преступностью УВД и отдел по борьбе с терроризмом УФСК.

Его собирались взять сразу же, как только он достанет деньги из ячейки. Но отец мальчика, когда ему обрисовали ситуацию, умолил контрразведчиков подождать: а вдруг?.. Тем более, что экстрасенс внушил ему надежду на то, что сын жив.

Маковкина взяли в аэропорту, куда он с товарищем ринулся сразу же после того, как деньги оказались в его руках. Там они собирались лететь в разные стороны. Обоих задержали.

В тот же день, когда Маковкина задержали в аэропорту, в квартиру родителей Дениса позвонил второй любитель «подзаработать» — 28-летний Сергей Горшков. За свою короткую, но довольно пакостную жизнь он сменил уже много занятий, нигде подолгу не задерживаясь. Даже милиционером был, правда, недолго, не больше двух-трех месяцев.

Этот запросил 600 тыс. рублей. Но сказал, что он — лишь посредник, основная сумма достанется другим, которые в случае отказа пришлют «внутренние органы вашего сына».

Да, этот был похитрее, знал, на чем играть. Деньги получил в такси, затем незаметно выскользнул из машины, назначив еще одну встречу. Но на нее не пришел, а позвонил через некоторое время и потребовал еще 5 млн. рублей: смекнул, что «продешевил», и решил еще продолжать «доить».

Оперативники уверяли меня, что сработали четко и дали уйти ему намеренно, чтобы до конца проверить любую, даже малейшую возможность связи Горшкова с подлинными убийцами (или похитителями). Другие компетентные лица утверждали, что его просто проворонили. Но, к счастью, «жадность фраера сгубила»: при второй встрече с матерью Дениса Горшкова задержали.

…Дело по обвинению В.А.Маковкина в вымогательстве (ст. 148 УК РФ) рассматривалось в нарсуде Центрального района Волгограда, С.П.Горшкова — в суде Ворошиловского района. Уже судимому Маковкину дали 2 года, Горшкову — 4 года лишения свободы.

(«КОД», 1995, N 37)

ОТ МАНЬЯКА С ПРИВЕТОМ

Катя собиралась в школу. Она училась во вторую смену и в свои 10 лет считала себя вполне самостоятельной. Как-никак, мама и папа с утра на работе — все приходится делать самой. Вот и сегодня она собралась, оделась, подумав, натянула на голову шапочку. Эта самая шапочка несколькими минутами позже смягчила удар, который, к счастью, оказался не смертельным.

Железная четырехкилограммовая болванка, прикрепленная злодейской рукой к двери подъезда, ждала ее. И когда девочка выходила на улицу, обрушилась на голову. Обливаясь кровью ребенок упал. В больнице Кате наложили несколько швов.

Родители были в страшной тревоге: почему именно их ребенок, за что? Работники милиции решили, что «пошутила» детвора, а выбор жертвы был случаен.

Через пару недель Катя снова пошла в школу. А 2 — 3 дня спустя, возвращаясь с занятий, зашла на работу к матери. Домой пошли вместе. В подъезде нашли вторую болванку такой же формы. Под лестницей заметили чью-то тень.

Кстати, в этот день в подъезде внезапно погас свет. Мама девочки, которая перестала верить случайностям, зашла к соседке. И услышала рассказ о том, как та пыталась заменить перегоревшую лампочку. Но лампочка оказалась исправной, были только отсоединены проводки.

«Дочери угрожает опасность», — дрожащими руками пыталась она достать ключи, открыть дверь в квартиру. Внезапно в поле зрения оказался листок бумаги, который она машинально пробежала глазами. Напечатанные на машинке буквы ужасали. «Катя, тебе будут кранты. Знаешь, кто поставил тебе болванку на дверь? Подумай об этом. Доброжелатель».

Что же это? Кто посмел угрожать ее единственной крови-ночке? А может…

Своими подозрениями поделилась с мужем. В деталях вспоминали каждое посещение одного из родственников, манеру поведения, отношение к Кате. И все больше убеждались в правильности выводов. Как-то он преследовал девочку до самой школы, бродил вокруг, дожидаясь конца занятий. А эта привычка — постоянно держать руки в карманах брюк… И какое-то полудикое выражение глаз, когда брал девочку на колени. Он, кто же еще.

В размышлениях и сомнениях прошло еще три дня. И вдруг — звонок в дверь. Хозяйка открыла. На полу блестел листок бумаги. Очередные угрозы? Так и есть. Только на этот раз каждая буква вырезана из газеты и тщательно подклеена. «Катя, день расплаты приближается. Болванка на двери — только начало. Все впереди. Доброжелатель».

Вместе с мужем бросились на улицу. Никого.

В очередном послании маньяк приказывал готовить «гроб и белые кроссовки. Хватит теории, пора переходить к практике. Если выживешь, то запомнишь этот день навсегда. Веришь? Жизнь — копейка. Тебе не будет больно. Просто раз — и все. Встретимся в раю. Доброжелатель».

…Его задержали в воскресный день у подъезда жертвы. После трех часов допроса следователю, наконец, удалось добиться правды.

В настоящее время маньяк обследуется на предмет вменяемости в психиатрической клинике под Минском.

(«КОД», 1995, N 37)

«Я УТОПИЛА СВОИХ ДЕТЕЙ — СЕРЕЖУ, ЛЕНУ И ВИТЮ…»

В своем последнем слове мать-убийца умоляла приговорить ее к расстрелу. Но ей сохранили жизнь. Тем самым обрекая Наталью на муки.

Это надо было видеть, как семья Малинкиных отправлялась на прогулку. Впереди Гена со старшим — двухлетним Сережкой, посередке Наташа-жена с крохой Витей, ему и двух месяцев еще не стукнуло, а сзади, как тыл, как семейный дот или дзот, — свекровь с годовалой Леночкой. Идиллия!

Малышня такие прогулки обожала. Сережка и Лена — за то, что можно побузить, повалять дурака; дома особенно не подурачишься, масштабы не позволяют. А маленький Витя любил гулять за компанию, в знак братской солидарности.

Но больше всего и Сережа, и особенно Лена любили купаться в ванне. И с удовольствием наблюдать потом, как мама вычерпывает тазиком воду. Они так и прозвали этот процесс — «куп-куп» — это звук тазика, чиркающего по полу.

В тот летний день мама и сказала им: идем на «куп-куп». И повторила волшебное слово несколько раз, чтобы они побыстрее вскочили с кроватей. Даже Витя не стал по обыкновению кричать и пищать, понимая, видимо, важность момента. Чем очень удивил маму. Она как-то на несколько мгновений, вроде бы хотела расплакаться, но сдержалась. И только сказала: «пошли».

Иногда Наташа завидовала самой себе. Семья, любящий муж, дети, умилявшие всех вокруг (только бы не сглазили!). Даже со свекровью — и с той повезло. За все время на невестку голоса не повысила, приняла, как родную.

Влюбились они друг в друга сразу же. И почти сразу решили пожениться — без всяких там притирок и присмотров. Наташа работала тогда лаборантом на одном из якутских заводов. Гена — там же слесарем. Свадьбу сыграли шумную, по отзывам старожилов общежития — давно таких не играли.

Ровно через год родилась Леночка, еще через год, и опять-таки почти день в день, — Витя. «Вы их что, по графику заделываете?» — шутили на работе. «Ага, — отвечал Гена, — по будильнику…»

В то последнее для себя утро, 25 июля, малышня взяла игрушки, подаренные отцом Сережке: надувной мяч и резиновую стрекозу, чтобы веселее было купаться. Поначалу мама почему-то не разрешала их брать с собой, а потом уступила — ладно, мол, только побыстрее. Она очень торопилась, все подгоняла.

Наконец вышли из дома. Витю и Лену мама взяла на руки, чтобы быстрее идти было, а Сережка пошел сзади, втайне завидуя совершенно незаслуженным, по его мнению, поблажкам малышне. Минут десять спустя сделали первый привал — до пруда, по словам мамы, идти было далековато. Ради такого удовольствия, как «куп-куп», можно было и потерпеть. И Сережка мужественно терпел. Он даже снял ботинки, чтобы легче идти было. Жаль только, этот мужской поступок не видели младшие. Они вообще, как назло, ничего не видели. Они просто спали…

Вскоре после рождения дочки Наташа получила от матери письмо — так, мол, и так, приезжай, очень больна. Недолго думая, собрались в далекий Чимкент. У матери была большая трехкомнатная квартира — места хватило всем.

Поначалу жили душа в душу. «Справный он у тебя мужик», — не раз говорила Наташе ее мать. А Гена и рад был стараться. Сделал ремонт, квартиру вылизал, как игрушку.

Однако вскоре как кошка пробежала. Что-то треснуло в отношениях с тещей. Все началось с того, что стала она Наташе «голову всякой дребедней», по словам Гены, забивать: в свое время мать вступила в секту «Свидетели Иеговы», Начала и дочь агитировать — сходи да сходи. В конце концов Наталья решилась: пришла раз на молебен, другой — вроде понравилось. Вскоре стала ходить туда, как на работу, — утром и вечером.

Гена сделал теще внушение — не портите жену. «Тебе не понять», — сухо отрезала теща. Все закончилось скандалом: теща потребовала, чтобы зять убрался к чертовой матери. Гена с этим согласился.

Так они оказались в Донецке. В поезде Наталья сообщила мужу у нас будет третий. На радостях Гена в поезде напился, спустив все наличные деньги, какие у них были на тот момент.

…Они останавливались через каждый километр. Сережа очень уставал, да и сама Наталья тоже. Попробуй, потаскай двух. Наконец пришли. Посадив детей, Наталья, осмотрелась. На ближнем пруду играли дети, подальше тоже вроде кто-то был. Снова, взяв в охапку Витю и Лену, она пошла на самый дальний пруд, который даже прудом назвать было нельзя — болото.

Сережа захныкал — хочу туда, где ребята. Проснулись младшие — тоже рев. Еле успокоила. Через полчаса подошли к водоему. Приблизившись к воде, Наталья зачерпнула ее рукой — усмехнулась про себя: вода как вода. И чего только не выдумывают люди — говорили, будто мертвый этот пруд, никто здесь не живет, вода, мол, плохая.

Постояв секунду-другую, Наталья резко развернулась и подошла к детям…

А потом произошло ЧП, с которого, как считает Наталья, все и началось, — Гена дал волю рукам. Несильно — скорее для острастки. Наталья вспылила. И предупредила: еще раз такое случится — пожалеешь.

Накануне страшного дня Наталья, в очередной раз встретив хмельного мужа, потребовала: хватит. «Что, совсем?» — удивился тот. «Совсем», — отрезала Наталья. «Ладно, подумаю на досуге за рюмкой чая», — отшутился муж

…Взяв Сережу за руку, Наталья спустилась с ним с пригорка, оглянулась — не видят ли дети? — и вошла, не раздеваясь, в воду. Там она нагнула малыша и легла на него своим телом. Сережа захлебнулся в ту же секунду.

Полежав на сыне некоторое время, пока он не стих, Наталья вытащила тело из воды и отнесла за близлежащий куст. Потом, взяв на руки Витю и Лену, она то же самое проделала с ними…

Сложив детей рядышком на берегу, она поднялась на дорогу, подошла к расположенной неподалеку проходной металлургического завода и из нее позвонила в милицию: «Приезжайте, я утопила троих своих детей».

На первом же допросе Наталья Малинкина заявила: «Я хотела отомстить мужу. Он меня не послушался…» Следователи ничего не поняли. Потом ничего не понял и адвокат, и прокурор, и врачи, проводившие по настоянию следствия судебно-психиатрическую экспертизу, и даже суд.

«Я сказала: перестань пить. Если уж один раз ударил — значит, будет бить потом, — пояснила она на допросе. — Он стал дурачиться, шутить по-гадкому. Я его предупредила — ну ладно…»

Ей назначили несколько экспертиз: и следствие, и суд. Врачи досконально обследовали ее, перерыли все ее истории болезни в Донецке, в Чимкенте, Якутске — везде, где она жила и работала. Вывод категоричен: Малинкина абсолютно вменяема, психика — на редкость устойчивая и крепкая (это слово резануло больше всего).

«Когда я увидела, что я наделал, я хотела сама утопиться», — рыдая говорила она на суде. «И что же помешало?» — в лоб спросил ее судья. «Стало страшно… Они так жутко барахтались…» — ответила она, глядя в пол.

Бессмысленность убийства потрясла весь город. Малинкину требовали разорван, на части, публично сжечь, повесть на центральной площади… Во время следственных экспериментов, когда ее вывозили на место преступления, ее постоянно охраняло несколько автоматчиков.

Адвокаты-женщины, которым хотели поручить защиту Малинкиной, в полном составе заявили об увольнении из адвокатской конторы в случае, если их заставят защищать се.

Квартира, в которой остались Геннадий с матерью, завалена сейчас фотографиями. Они везде — на стенах, на шкафах, на столах. Сережа, Лена, Витя. На большинстве фотографий они с отцом и бабушкой, и ни на одной — с матерью. Гена отрезал ее. От детей и от своей жизни.

Ее вещи, сваленные в углу гаража, накрыты брезентом. Ни Гена, ни его мать к ним не прикасаются — как к вещам прокаженной.

В заключительном суд попросил назначить подсудимой более жесткое наказание, чем просил прокурор: вместо расстрела дать 15 лет заключения. С тем чтобы, как пояснил адвокат, «она мучилась и раскаивалась всю свою жизнь. Чтобы каждый день сходила с ума от того, что натворила…»

В последнем слове Малинкина, повернувшись к судьям, прокричала, «Я умоляю. Расстреляйте меня. Дайте мне расстрел!!!»

После долгого, очень долгого совещания — лишь на следующий день — суд вынес приговор. Наталью Малинкину приговорили к 1 5 годам заключения. Ей оставили жизнь. Как казнь.

(«Версия», 1995, N 12)

АВСТРАЛИЙСКАЯ ТРАГЕДИЯ

В пятницу в пятом часу пополудни мать и дочь вместе вышли из булочной и собрались пойти домой. Дочь, взяв оставленный ею у входа велосипед, сказала матери: «Ты иди домой напрямую через парк, а я поеду вокруг». Подходя к дому, Линда Кинги была уверена, что дочь уже ждет ее у входа. Но Шиан, к удивлению матери, не было. Не было и ее велосипеда на том месте, где девочка обычно оставляла его, входя в дом. Немного постояв у входа и не дождавшись дочери, миссис Кинги решила, что девочка встретила по дороге кого-то из друзей и задержалась с ними. Такое случалось. В свои двенадцать лет Шиан была очень самостоятельной и общительной девочкой. — Рослая, загорелая, голубоглазая, с густыми длинными золотистыми волосами — ее знали и любили все в округе. Поэтому поначалу мать не встревожилась и спокойно занялась домашними делами. Если бы только она знала!..

…Барри Джон Уотте и Велмэ Фей Бек попали в тихий чистенький приморский городок Нузу в общем-то случайно. Путешествуя в своем стареньком пикапе по дорогам округа Куинзленд, они остановились там пообедать, и городок им очень понравился. После обеда они долго кружили в автомобиле вдоль пляжа и по улицам, внимательно глядя по сторонам, пока, наконец, не остановились в тени деревьев на дороге, окружавшей городской парк.

К своим тридцати пяти годам Барри Уотте прожил довольно бурную жизнь, изрядно помявшую его душу и покрывшую его тело пятнами татуировок. Его подруга Велмэ Фей Бек, лишь год назад ставшая ему законной женой, была на десять лет старше. Эта разница в возрасте и, прямо скажем, малопривлекательная внешность Велмэ заставляли ее с самого начала их отношений ощущать комплекс неполноценности. Во всем потакая Барри, она постепенно дошла до состояния полного ему подчинения. Боясь, что он может ее бросить, она была готова сделать для него все. Ее рабское подчинение наполняло Уоттса чувством гордости и самоуверенности.

Единственное, из-за чего меж ними случались ссоры, была страсть Уоттса к девочкам школьного возраста. В этих размолвках он одерживал вверх. Убеждал свою подругу в том, что если она действительно любит и хочет сохранить брак, то должна помочь ему дать выход переполнявшей его агрессивности. Он уверил ее в том, что, вступив в сексуальный контакт с невинной девочкой, он не будет обращать внимания на посторонних женщин.

Вот и теперь, покинув западную Австралию с собранной Уоттсом коллекцией порнографических видеофильмов с несовершеннолетними героинями, они через Мельбурн отравились на автомобиле в Куипзленд. Там, в пятидесяти километрах от Брисбена, сняли небольшой домик в сельском поселке Лоувуд. Отгула, задумав прокатиться по побережью, и прибыли в Нузу.

Несмотря на то, что он был за рулем, Уоттс в тот день уже изрядно накачался пивом, пустые банки от которого во множестве валялись на полу автомобиля. Приблизительно в половине третьего, когда по улицам городка группами и поодиночке потекла детвора, возвращавшаяся из школы, Уоттс сказал своей спутнице: «Сегодня пришел тот день».

Они долго ездили по улицам, высматривая стройную девочку не старше тринадцати лет. Но каждый раз, когда казалось, что жертва определена, им что-то мешало ею завладеть. То родители были рядом, то друзья, то случайные прохожие. Бек сказала, что она устала от этой напряженной и безуспешной охоты, и предложила остановиться передохнуть.

Уоттс затормозил у парка, и минут пятнадцать они сидели в машине, тихо переругиваясь, до того момента, когда Уоттс вдруг напрягся и почему-то шепотом воскликнул: «Вот она! Девчонка на велосипеде. Выходи! Быстро! Останови ее! Спроси что-нибудь!..»

Стройная, спортивная, не по годам рослая, загорелая, с развевающимися на ветру золотыми волосами — воплощение детской чистоты и невинности, Шиан стремительно приближалась к белому пикапу на своем велосипеде. Она была именно той девочкой, о которой мог только мечтать в своих сексуальных фантазиях Уоттс. Он нетерпеливо подтолкнул Бек, которая, открыв дверцу автомобиля, спросила подъехавшую девочку, не видела ли она убежавшего из машины белого пуделя в розовом ошейнике.

Шиан остановилась и ответила, что нет, не видела. Бек вышла из машины и продолжила разговор, отвлекая на себя внимание девочки, в то время как Уоттс подкрадывался к ней сзади. Резкий взмах руки — и рот девочки туго перехвачен заранее приготовленным полотенцем. Две-три секунды, и Уоттс кидает ее на заднее сиденье автомобиля. Вслед за ней туда же, чтобы держать жертву, бросается Бек. Уоттс прыгает на водительское место, и белый пикап уносится прочь, оставляя на дороге подростковый велосипед.

В каких-то ста пятидесяти метрах от того рокового места, в пределах прямой видимости, была бензоколонка, где мелькали люди. Совсем близко, метрах в пятидесяти, за деревьями, по другой дороге проносились автомобили. Неподалеку в парке прогуливались люди. И надо же было так случиться, что в те роковые секунды никто не бросил взгляда в сторону белого автомобиля, около которого остановилась девочка, ехавшая на велосипеде…

…Солнце склонялось к закату, а Шнан все не появлялась. Линда Кинги, бросив дела, побежала искать дочь по соседям. Уже начало смеркаться когда к ней присоединился приехавший с работы ее муж. Безрезультатно обегав известных ему друзей дочери, он в 8 часов 15 минут вечера, уже в темноте, с фонарем решил пройти тем путем, но дороге вокруг парка, которым должна была ехать Шиан, и там, к своему ужасу, вдруг обнаружил валявшийся на обочине под деревьями ее велосипед.

В 8 часов 40 минут супруги Кинги были в полиции и положили на стол фотографию пропавшей девочки…

…Тремя часами раньше потрепанный белый пикап со связанной девочкой на заднем сиденье свернул с загородного шоссе на узкую дорожку, которая вела в глубь покрывавшего холмы леса. Проехав по ней километра два, Уоттс свернул меж деревьев в чащу и тут же остановился, заглушил мотор и вышел из машины. Он дал Бек ножницы и приказал, чтобы та освободила девочку от веревок. Потом ножом распорола трусы и отбросила их в сторону.

Страшная мука Шиан началась. На часах было около шеста.

В семь, бросив безжизненное тело девочки в лесу, Бек и Уоттс уже оставили окрестности Музы и мчались по шоссе к дому. Бек плакала. Уоттс, стараясь ее отвлечь от случившегося, болтал о каких-то пустяках. По пути он выбросил, предварительно завернув в простыню, окровавленный нож, веревку и ремень, которым вязали Шпан… Проезжая Брисбен, они купили молока и еду для кошки. В 10 часов приехали в Лоувуд. Дома Бек тут же бросила в стирку всю одежду, перепачканную грязью и кровью…

…В тот вечер в полицейском участке дежурил 40-летний сержант Боб Эткипсон, старший из двух детективов Нуза. Шиан он хорошо знал в лицо.

Вместе с супругами Кинги Эткипсон поехал на место, где был найден брошенный велосипед Шили. По дороге полицейский угадал родителей тем, что, может быть, их дочь как это иногда бывает в этом возрасте, решила убежать из дома. Он старался говорить уверенно, но с самого начала чувствовал, что дело намного хуже и, судя по всему, нужно готовиться к плохому его исходу.

В 11 часов 5 минут вечера сержант позвонил в редакцию местной газеты «Саншайп Кост дейли» и попросил задержать выпуск, чтобы утром в газете обязательно было помещено фото пропавшей девочки, сообщение об обстоятельствах ее исчезновения и просьба ко всем гражданам, кто хоть чем-то может помочь поискам, срочно обратиться в полицию.

В пять утра в субботу полиция начала широкомасштабную операцию расследования пропажи Шнап Книги…В Лоуву-де Барри. Уоттс проснулся в то утро необычно рано и прежде всего тщательнейшим образом вымыл свою машину, особенно изнутри: чтобы там не осталось пи одного волоска с головы несчастной девочки.

Потом спокойно и медленно прочел сообщение в утренней газете об ее исчезновении. Позже, уже вместе с Бек, вернувшейся с покупками из магазина, они смотрели и слушали то же в программе местных теленовостей.

Бек говорила, что она очень боится последствии случившегося. Уоттс успокаивал се, убеждал, что уж на ней-то вообще нет никакой вины. Ночью он был с женой необыкновенно нежен и ласков.

В понедельник в Нузе начала работать специально прибывшая из Брисбена команда детективов во главе со старшим сержантом Бобом Дэллоу. Из 15 тыс. жителей города в полиции побывал каждый двадцатый. Более 700 человек сообщили какие-то сведения, имевшие, как им казалось, отношение к пропаже девочки, и практически все эти сигналы при проверке ничего не дали. За исключением двух фактов. То, как, выйдя из булочной, Шиан поехала на велосипеде по дороге вокруг парка, видели многие. Стоявший на той дороге белый нездешний автомобиль — пикап 73-го года выпуска — мелькал в показаниях многих людей постоянно. Разные люди вспоминали о нем разные детали: кто-то заметил особые колеса, другим бросились в глаза чуть притемненные стекла, занавески или цвет обивки салопа. Некоторые утверждали, что на крыше машины был прикреплен — багажник. Другие это опровергали. Но все сходились в одном — пикап марки «холден» белого цвета. Десятки полицейских в штатском прочесывали город.

Услышав обо всем этом по радио, Бек срочно перекрасила себе волосы. На следующий день пошел в парикмахерскую и совершенно изменил свою прическу Уоттс. Тогда они еще не знали, что один из свидетелей запомнил и сообщил старшему констеблю Алану Бурку номер их автомобиля — LLE-429.

Не прошло и получаса, как компьютер выдал. имя владельца — Велмэ Фей Бек. Но это еще ни о чем не говорило. Имя Бек полиции было неизвестно, и, кроме того тот же компьютер сообщил, что только в провинции Куинзленд зарегистрировано 17 тыс. пикапов марки «холден», и 10 тыс. из них — белые. Начали проверять всех. Напечатали специальные карточки, которые выдавались водителям на руки, и те, во избежание новых проверок, постоянно держали их при себе вместе с правами на вождение автомобиля и его страховым полисом.

В официальной регистрационной карточке автомобиля Велмэ Бек местом ее постоянного проживания был указан Мурулбарк, небольшой городок вблизи Кройдена, в 33 километрах от Мельбурна. Тут же запросили местную полицию и получили ответ, что по указанному адресу проживает престарелый Роланд Уоттс, отчим Барри Джона Уоттса, мужа Велмэ Фей Бек. Эта пара, замешанная в ряде преступлений, некоторое время жила в западной Австралии, а теперь, отправилась в Куинзленд. Вскоре на столе следователей были уже их фотографии.

Вечером в среду 18-летний Нейл Кларк, возвращавшийся домой через лес, ощутил странный запах. Дома у телевизора, когда пошла информация о поисках Шнан, его вдруг осенило: «Там, в лесу, наверное, был ее труп!»

Утром он поспешил в лес — и его догадка подтвердилась.

После того, как в газетах сообщили об обнаружении трупа девочки, Уоттс приказал Бек немедленно собираться, чтобы ехать в Мельбурн и там быстро продать машину.

Вслед за фотографиями Уоттса и Бек были получены документы из полицейских архивов. Они свидетельствовали о том, что он был замешан в вооруженном ограблении, а она — в воровстве и мошенничестве.

В тот же день стало известно, что Уоттс и Бек ранее пытались похитить двух молоденьких сестер милосердия из госпиталя. в Ипсвиче. Выйдя из машины, Уоттс настойчиво приставал к одной из них и отстал лишь после того, как рядом появились прохожие. Вторую, чуть позже, пыталась втянуть в разговор Бек, и девушка спаслась тем, что наглухо заперлась в своей машине.

Было еще несколько случаев приставания, и один из свидетелей запомнил номер подозрительного пикапа — LLE-439.

Лишь позже выяснилось, что он перепугал цифру, и поэтому следствие в Ипсвиче пошло по ложному следу.

Констебль не отступал, понимая, что в номере машины ошибка, и искал другие комбинации цифр при помощи компьютера и объявлений в газетах. Последнее чуть было не привело к цели. Появилась свидетельница, заявившая, что номер разыскиваемого белого пикапа — 429. Но она в то же время упорно уверяла, что в составе букв присутствовало F. И это было новой ошибкой, уведшей следствие в никуда.

Официально гак и не начатое дело о приставании в Ипсвиче заглохло, но констебль Хэлл его не забыл. И вот однажды, уже месяц спустя, зайдя в управление в свой свободный от работы день и по привычке просматривая ленту оперативных сообщений, он, вчитавшись в информацию из Нузы, вдруг увидел номер LLE-429- «Вот он! — вскрикнул он громко, перепугав находившихся в комнате коллег. — Это она, моя машина!»

Он тут же позвонил в Пузу Бобу Эткннсону, сказав: «Мне кажется, я могу вам помочь».

Это был первый настоящий прорыв в деле поиска убийцы Шиап Кипгп. Наконец-то из тысяч белых пикапов к одному из них был обнаружен пусть слабый, но все же первый след.

Ma следующий же день констебль Хэлл с группой, детективов из Ипсвича отправились в Лоувуд, где начали обходить магазины и автомобильные стоянки, показывая людям фотографии Уоттса и Бек. И их узнали. Соседи вспомнили о том, как тщательно мыл Уоттс салон своей машины. И даже более — рассказали о явно нездоровом интересе Уоттса к детям, и особенно к девочкам.

Получив ордер на обыск, констебль Хэлл направился к дому, где жили подозреваемые. Найдя дом закрытым, детектив определил дату отъезда хозяев. Затем по денежному переводу в оплату за аренду домика определили, что Уоттс находится в курортном городе Эптранс, километрах в ста к северу от Сиднея. Через несколько часов там уже работали десять детективов в штатском. Не прошло и двух дней, как один из них засек автомобиль Уоттса, проследовал за ним к мотелю «Тьенда» и установил, что он живет именно там.

Получив сообщение об этом, Эткинсон и Магнуссен тотчас же вылетели из Нузы самолетом в Сидней, а спуда уже на машине отправились в Энтрапс.

Автомобильные эксперты тем временем нашли автомобиль, который Уоттс имел до покупки белого пикапа. Они определили, что в кармане водительской двери ранее хранился револьвер. И это сходилось с тем, что в то время, когда хозяином автомобиля был Уоттс, он разыскивался полицией за вооруженное ограбление. Уоттса можно было брать.

При аресте Уоттс и Бек вели себя почта спокойно. Они знали, что их ищут по старому делу. Когда же в полицейском управлении зашел разговор о преступлении в Пузе, Уоттс замкнулся и начал начисто отрицать все подряд. Не признавал даже своего имени и фотографии.

Бек давала показания явно по версии, придуманной Уоттсом. Позже выяснилось, что он приказал ей никогда ни в чем не признаваться и никогда никому не верить, что будто «раскололся» он. До тех пор, пока она не услышит этого из его собственных уст.

После долгих допросов, первой запутавшись во лжи, начала сдаваться Бек. Потом «поплыл» и Уоттс, ответивший на прямой вопрос об убийстве девочки: «Я был пьян. А когда я пьян, я не помню ничего из того, что я делаю».

После первых допросов преступников перевезли в Нузу. Там их поместили вместе в камеру, где с разрешения Верховного суда были скрытно установлены микрофоны звукозаписывающего устройства. Это дало кое-какую информацию. Но больше всего успеху следствия содействовал допрос Бек сержантом Эткинсоном, который умно сыграл на женских, материнских струнках ее души. Он уже знал к тому времени, что у Бек было от разных браков шестеро детей. «И как могли вы, — воскликнул детектив, — женщина и мать, не воспротивиться тому, что в вашем присутствии и с вашей помощью делал с Шиан Барри Уоттс!»

И гут она «сломалась». Попросила воды и, обливаясь слезами, начала рассказывать все с самого начала. Ее исповедь, записывавшаяся на магнитофон, началась в десять часов вечера и закончилась в 7 часов 33 минуты утром следующего дня.

Во всех подробностях рассказала она о той самой страшной сцене в лесу. О том, как, кончив свои сексуальные издевательства над девочкой, Уоттс сказал: «Вот и все кончено. Все!»

«Ну, теперь-то мы можем, наконец, оставить ее и ехать домой?» — спросила Бек, на что Уоттс, матерно выругавшись, ответил: «Дура! Как же я могу оставить ее здесь живой? Для того, чтобы она меня выдала?»

Уоттс заставил Шиан одеться. После этого связал веревкой ей руки и ноги и положил на землю лицом вниз. Взял у Бек ремень и, накинув девочке на шею, стал его затягивать.

«Мне больно!» — сказала она. Уоттс стал коленом ей на спину и затянул ремень изо всех сил.

«Я не смогу забыть этого никогда! — всхлипывала Бек, говоря о последних секундах жизни Шиан. — Этот страшный звук! Он будет преследовать меня до конца дней!..»

Перевернув задушенную девочку лицом вверх, Уоттс взял нож и начал исступленно кромсать уже безжизненное тело.

Устав, встал, отряхнул грязь, отволок труп Шиан в сторону и бросил в кусты…

Когда протокол этих показаний предъявили Уоттсу, он сказал: «Все это слова. Вам нужно будет еще доказать, что это правда».

С тайным агентом полиции, которого под видом арестанта-сокамерника подсаживали к Уоттсу, чтобы получить какую-нибудь дополнительную информацию, после окончания его миссии произошел нервный срыв. Он раньше срока подал в отставку по причине полного расстройства здоровья. «Главная причина этого, — сказал он, — это то, что я узнал и пережил в ходе следствия по делу об убийстве Шиан Кинги».

Приговор суда гласил: Велмэ Бек — 3 года тюрьмы за похищение, 10 лет за изнасилование, пожизненное заключение за умышленное убийство.

Барри Джон Уоттс — 3 года тюрьмы за похищение, 15 лет за изнасилование и пожизненное заключение за умышленное убийство. На тюремном деле Уоттса, кроме того, поставлен штамп: «Не подлежит освобождению никогда».

(«КОД», 1995, N 41)

РОДНАЯ КРОВЬ

Еще не было девяти часов утра, а Олег Свиридович уже «остаканился». Поднесла родная матушка. Очевидно, на радостях, что сыночек остался дома, не пошел на работу, вняв се просьбе помочь убрать картошку. Сама родительница тоже хватила спиртного. А потом, доказывая свой вовсе не жадный характер, налила чарочку и муженьку.

Начало уборочной страде вроде бы было положено. Однако какой тут к черчу картофель, когда батя, хитро подмигнув, достал… бутылку неразведениого спирта. Процесс пошел активно и был остановлен волевым решением главы семейства лишь когда на донышке бутылки осталась всего пара капель горячительного. Довод вроде бы выдвигался убедительный: пусть, мол, сохранится на опохмелку. Так или иначе, вся благородная семейка (исключение составила только невеста Олега Галина, наотрез отказавшаяся пить с утра пораньше) была достаточно заправлена спиртным и готова вести битву за урожай.

Однако в тот день ни один клубень так и не был выкопан.

Олег утверждает, что первым ссору затеял отец, а он только защищался. Отец же… Отец хранит глубочайшее молчание, покоясь на глубине полутора метров на деревенском кладбище.

Спор разгорелся, как говорят, на ровном месте. Когда мать вышла из дома готовит!) к уборке мешки, отец с сыном стали выяснять, кто из них более уважаемый человек. Выходило, что отец. Родитель в этой связи приводил веский аргумент он ни разу не сидел на парах в отличие от Олега, который трижды садился на казенные харчишки. Разговор принял крутой поворот, и, чтобы стереть нанесенные оскорбления, сыночек пнул папашку в пах. Тот согнулся пополам, после чего отпрыск, очевидно, прошедший хорошую практику в известных местах, врезал совсем не детской ножкой в челюсть близкого человека. Как потом установила экспертиза, ударчик получился такой, что у бедного папаши были сломаны хрящи гортани и подъязычная кость. Так что молить о пощаде родитель уже не мог.

Мать бегом возвратилась в избу, услышав истошный крик Олега: «Я тебя убью!» Вслед за этим следовал набор не ахти оригинальных словосочетаний.

Картину мать увидела страшную. В крови, не в состоянии повернуться и уклониться от ударов, на полу лежал муж, а сын исступленно наносил один за одним удары беспомощному телу.

— Сыночек, остановись, что же ты делаешь? — завопила она, в отчаянии бросаясь на защиту мужа,

Родная кровиночка не остановилась. Олег схватил разломанный стул (надо думать, об отца) и со всей сыновней нежностью врезал матери в лицо. На помощь будущей свекрови бросилась Галя. Однако потенциальный муж с завидной легкостью и изяществом врезал ей в левое ухо, а затем ногой в лицо. Двух ударов для молодой женщины был более чем достаточно, чтобы оцепить ситуацию и спасаться бегством. Однако Олег проявил незаурядную прыть и в сенях догнал свою жертву, нанеся при этом еще три удара, как будет написано позже в протоколе «в область головы и спины». Галина с трудом вырвалась от разъяренного жениха.

Изгнав с поля боя женскую половину, Олег Свиридович запер дверь изнутри и вернулся к своей изначальной жертве. Нога бойца бить устала. В ход пошла деревянная палка. Все это «действо» наблюдали через окошко Галина и мать истязателя.

Милиция и врач прибыли незамедлительно. Однако они лишь констатировали смерть старика. Олег нанес ему, как подсчитала экспертиза, 51 удар.

Милицию в дом Свиридович не впустил. И вовсе не потому, что боялся. Добив отца, он разыскал недопитый, спирт, употребив который, спокойно улегся спать на печке. Извержение Везувия не могло бы разбудить «богатыря», не то что крик: «Откройте, милиция!»

Олег проснулся, лишь когда люди в форменных фуражках стали тормошить его.

…Отец лежит, сын сидит, мать и невеста рыдают. История всколыхнула все село. Вздыхают крестьяне и… тихонько продолжают употреблять хмельное, правда, без вышеприведенных последствий. Равнодушным остается только картофель, который так и не убрали. Да и как его уберешь без этой чертовой «пляшки»?

Следующая история зимой.

— Нешта доуга ешць Сымон, — говорила соседка Андросиков, проходя мимо их избы.

Уж дело к обеду, а свиньи визжат — некормленные, корова голодная мычит. Выпавший за ночь снежок не тронут истоптанными валенками старика, да и Вольки, дочки его, следов не видать. Уж не случилось ли чего?

Любопытствующая соседка не решилась (как чувствовала!) в одиночку идти к затихшему дому. Позвала с собой для смелости подругу. Через окошко увидели: на кухне горит свет. Дверь была заперта изнутри. Кумушки выставили из оконной рамы веранды стекло и проникли в дом. Увиденное заставило женщин зайтись истошным криком. На полу, вся в крови, лежала мертвая Ольга, а рядом в петле, вдетой во вьюшку печи-стояка, висел старый Сымон Андросик…

Ольга приехала в деревню из Минска, чтобы ухаживать за парализованной матерью, которая после появления дочери в родительском доме ненадолго задержалась на этом свете. Возвращаться назад в столицу к мужу Ольга не сочла нужным. Была на то причина. Крепенько любила она выпивку. Сколько ни уговаривал ее Сымон бросить это «непотребное» дело, оставалась глуха к увещеваниям старика.

Как «воспитывал» отец свою непутевую дочь, можно только догадываться. Похоже, процесс шел не только с помощью брючного ремня. Соседи свидетельствовали, что Ольга не однажды прибегала к ним с окровавленным лицом и руками, спасаясь от гнева отцовского. А вот от мужа, время от времени появлявшегося в деревне, побои скрывала. Мол, оступилась, упала…

От батьки ей доставалось частенько, но она ни разу не заявила в милицию. Ольга уже не могла бросить пить. А щепетильный Сымон не Мог до бесконечности прощать ей беспрестанные возлияния и связанные с ними дурно пахнущие похождения. Стыдно было перед людьми за такую дочь.

В тот вечер Ольга снова ослушалась отца. Напилась изрядно. В последний раз, как оказалось. Многочисленные резанные и колотые раны на голове, шее и руках свидетельствовали, что родительскому терпению пришел конец. Сымон действовал «розочкой» — горлышком разбитой бутылки, из которой его доченька употребляла спиртное. Как показала экспертиза, в его крови не было ни грамма водки, значит, действовал сознательно. Судя по порезам на руках, дочь пыталась сопротивляться. Соседи вспоминали, что Сымон Андросик прилюдно грозился убить дочь, если она не бросит пить. Слышать-то слышали, но не придавали большого значения словам. Мало ли что выскажет в сердцах отец в адрес непутевого дитяти.

Никто не узнает, что думал, что говорил Андросик после убийства Ольги. Ясно одно: загубив собственную кровинку, целомудренный Сымон не мог жить на этом свете… И он решил уйти.

Как установило следствие, Сымон Андросик свел счеты с жизнью со второй попытки. Первый раз вес его тела не выдержал потолочный крюк. Вьюшка печки-стояка оказалась прочнее…

(«Частный детектив», 1994, N 23)

«ЕСЛИ БЫ Я БЫЛ ВЗРОСЛЫМ — МЕНЯ БЫ РАССТРЕЛЯЛИ»

В тот роковой день 4-летний Сережа в 14 часов ушел играть с младшей сестрой на улицу. Вскоре девочка прибежала домой и сказала, что братик ушел играть с большими ребятами в лес. Через два часа мать начала разыскивать сына. Не найдя нигде, обратилась за помощью к соседям. Стечение обстоятельств: первыми, к кому зашла мать, были семьи, где родились убийцы. Преступники были дома. О ее сыне ничего не сказали. Одного из них очень испугали заплаканные глаза матери. Позднее жители укажут именно на него — «главного преступника».

Ночью на ноги были подняты милиция, рабочие совхоза, учащиеся школы, преподаватели. «Помогали» разыскивать и убийцы…

Поиски успехом не увенчались и назавтра возобновились. А вскоре в УВД Минской области поступило печальное сообщение «В заброшенном карьере на окраине деревни Новые Зеленки Червенского района был обнаружен труп малолетнего Луговского Сергея, 1987 г. рождения, с признаками насильственной смерти».

Изуродованное, присыпанное песком голое тело. Рядом — мокрая одежда. Голубая куртка, сапожки, футболка с нарисованным корабликом и львом. На рубашке — значок с изображением котенка.

В полдень окончилась репетиция в музыкальном ансамбле, и Артур Байрамов вышел из клуба. По дороге встретил Славу Алешкевича и Гришу Размысловича. Последний был выпивший.

— У меня бутылка «Азербайджанского» есть. Добавим? — спросил Гриша.

На территории детсада втроем из горлышка выпили вино. Перебросились несколькими фразами, и Размыслович направился домой, а ребята — в клуб.

Через пару часов Артур Байрамов, выйдя на улицу, в парке увидел Гришу Размысловича — тот играл с малолетним Сережей Лутовским. Подошел к ним.

— Давай заведем Сергея в карьер и поиграем в машинки, — предложил Размыслович.

На ухо шепнул, что собирается изнасиловать мальчика.

— Но он же не девка! — попробовал возразить Байрамов.

— Не послушаешься, сделаю это с тобой, — пригрозил Гриша.

Из характеристики «главного убийцы»:

Ученик 5-го класса Воложинской спецшколы-интерната для детей с задержкой психического развития Размыслович Григорий за учебный год пропустил 329 уроков. Все свободное время пропадал в клубе, где играл в музыкальном ансамбле, Его руководитель часто выпивал, и случалось, дети отводили его домой в общежитие. В школе-интернате обижал ребят, обманывал взрослых. Был замешан в воровстве чужих вещей, конфет, денег. В городе Воложине по сговору с малолетним учеником совершил кражу велосипеда и 3-литровой банки с компотом из сарая пенсионерки. Его часто видели пьяным, с сигаретой в руках. За непослушание жестко наказывал младших ребят. А вот сам боли не выносил. Однажды обварил кипятком ногу. «Кричал сынок нечеловеческим голосом», — пыталась вызвать сочувствие у судей мать-алкоголичка.

В день убийства Анатолий Полянский тоже пил самогон: у друга был день рождения. Встретил Размысловича и Байрамова, которые шли с Сережой Лутовским:

— Идем с нами, погуляем, в карьере с мальчиком, — предложили Размыслович и Байрамов.

— Да я пьяный, не пойду, — начал было отказываться Толя, но его быстро уговорили.

Повернувшись к Размысловичу, Байрамов спросил:

— Может, и Наташу (сестру Сергея) возьмем?.

Но девочка, услышав такое предложение, отказалась и пошла домой. Пьяная компания спустилась в карьер в километре от ближайшего дома. Там валялись разные железки, шланги, поилки для коров. Мальчика привлекла какая-то блестящая железка, и он побежал к ней. Размыслович подставил ногу, Сережа упал. Гриша схватил его за одежду, приподнял и ударил кулаком в лицо. Подошедший Полянский прыгнул на грудь. Все трое начали избивать мальчика ногами. Затем решили его раздеть. Размыслович и Полянский стянули одежду. Сережа плакал, вырывался. Но двое насильников крепко держали за ноги, а третий связывал сзади руки.

Металлической трубой и резиновым шлангом озверевшие подоростки-насильники начали бить по голове, спине, ногам и рукам жертвы. За жестокой расправой спокойно наблюдал малолетний Алешкевич.

Из характеристики участника преступления:

Мать 11-летнего Артура Байрамова пьянствовала, вела разгульный образ жизни. В 4-м классе Артур начал курить. Заглядывал в рюмку — выпивал со студентами, школьниками, на свадьбах, с музыкальным руководителем. Однажды его еле откачала «Скорая помощь». Любимое занятие — просмотр фильмов ужасов. Его называли «большим знатоком в интимной жизни, сексе».

Мальчик жалобно плакал, просил отпустить. Тогда Полянский, проявляя цинизм, как это записано в уголовном деле, помочился в лежавшую рядом пластмассовую поилку, вылили мочу на голову и одежду Сережи.

— Что будем делать дальше? — спросил Полянский у Размысловича, устав от избиения.

— Изнасилуем, — предложил Артур.

— Но за это посадят, — резюмировал хитрый Размыслович.

Предупреждение не остановило малолетних насильников: Байрамов и Полянский в отношении 4-летнего Луговского совершили акты мужеложства.

А потом Размыслович начал резать пальцы на ноге мальчика. Один сломал на руке. Сережа корчился от боли, захлебывался в слезах. Чтобы приглушить крики, Размыслович закрывал ему рот.

— Не надо резать, у меня все в душе переворачивается! — закричал Байрамов.

— Если вы не будете бить, насиловать его, то так будет и с вашими братьями и сестрами! — угрожая предупредил Размыслович.

И со злобой бросил нож в тело жертвы. Лезвие воткнулось в спину. Достав нож, Гриша вытер его тряпкой и положил в карман. «Жалостливый» Байрамов нанес еще один удар кулаком в лицо. Изо рта мальчика пошла кровь. Полянский наступил ногой Сергею на шею. Все услышали, как что-то хрустнуло.

Из характеристики участника преступления:

Ученик 6-го класса Новозеленковской CШ Анатолий Полянский родился от внебрачной связи. «Комплекс неполноценности» у мальчика врачи констатировали из-за неблагополучной обстановки в семье. Пьяный отчим устраивал скандалы. Одноклассники замечали у Анатолия примитивность мышления, узость кругозора. Над ним посмеивались. Вот почему Полянский стремился каким-то путем «самоутвердиться» в глазах подростков.

— Он все равно умрет, давай добьем, чтоб не мучился, — предложил Размыслович.

Вместе с Полянским, на глазах Байрамова и Алешкевича, прикатили 25-килограммовый камень, подняли его и дважды бросили на грудь Литовского. Сережа перестал дышать. Труп и одежду засыпали в яме.

Судебно-медицинский эксперт насчитал десятки тяжких телесных повреждений головы, живота, переломы костей рук, ребер, разрывы жизненно важных органов, повлекшие травматический шок, массивную острую кровопотерю, от чего Сергей Луговский скончался.

Около шести вечера преступники ушли из карьера. Назавтра, в половине шестого утра, Байрамов, Размыслович и Алешкевич пришли посмотреть на труп мальчика. Полянский, боясь родителей, к жертве не пошел.

— Ты осознаешь, что сделал? — спросил следователь у Байрамова.

— Совершил убийство. Знаю: если бы я был взрослым, меня бы расстреляли.

Малолетним Артуру Байрамову и Анатолию Полянскому «повезло»: к моменту совершения преступления они не достигли возраста, с которого наступает уголовная ответственность. Чтобы не допустить мести со стороны родственников погибшего, их направили в специальное учебно-воспитательное заведение для подростков-правонарушителей.

Судебная коллегия Минского областного суда приговорила 14-летнего Григория Размысловича к 10 годам лишения свободы с отбыванием наказания в воспитательно-трудовой колонии общего режима. Выслушав приговор, мать убийцы, явившаяся пьяной на судебное заседание, приказала адвокату:

— Пиши жалобу в Верховный, там снизят! Не снизили.

Покидая зал судебного заседания в сопровождении стражи, с наручниками за спиной, «главный убийца» Размыслович улыбался.

(«Частный детектив», 1992)

«ВЕЧНЫЙ ЖИД»

Судя по голосу, в милицию позвонила старушка: Я навещала могилу сына. Там, на кладбище, молодая женщина роет яму. Хочет похоронить ребеночка, прямо в пеленках.

Хорошо, что упросили старушку проехать вместе. Молодой женщины на месте уже не оказалось. Лишь небольшой бугорок свежей серой земли возвышался между оградами,

— Вот здесь она и копала, — уверяла старушка. — А ребеночек лежал вот на этой лавочке.

На всякий случай проехали к ближайшей от кладбища остановке автобусов и троллейбусов.

— Вот она сидит! — заволновалась старушка, тыча пальцем в окно машины. — В синем плаще! Она!

На вид женщине можно было дать лет под тридцать. Она сидела, низко опустив голову. Из черной матерчатой авоськи выглядывала ручка почти игрушечной лопаты, К просьбе пройти в милицейский «уазик» отнеслась совершенно безразлично. Ни тени испуга, волнения.

— Меня зовут Юлия Игоревна Соколова, — отвечала она на вопросы. — 27 лет. Замужем. Не работаю. Муж? Сейчас спит…

— Что значит спит? Где спит?

Соколова сжалась всем телом и замолчала. Взяли понятых и возвратились на кладбище. Импровизированная могилка оказалась неглубокой. Уже сантиметров через двадцать лопата зацепила пеленку. Осторожно разгребли землю руками, извлекли небольшой сверток, укутанный в цветную простыню. Развернули. У новорожденной девочки было перерезано горло. До позвоночника. Еще одна окровавленная рана зияла на животике. Позже судмедэксперт установит, что у девочки вырезана печень. О том, что Юлия Соколова — мать ребенка, не приходилось сомневаться. Гинекологи, осмотрев Соколову, без труда установили, что роды были примерно 2 — 3 дня назад. Однако женщина не отвечала ни на один вопрос. Отказалась от еды. Никакие уговоры не помогали. Вызвали психиатра, тот назначил уколы, а кормить пришлось едва не силой.

— Это не акция протеста, — успокоил всех доктор. — Это болезнь.

Самое несуразное то, что невозможно было установить место жительства Соколовой. При ней не оказалось никаких документов. Разумеется, через газеты, телевидение обратились за помощью к населению. Пошли звонки, однако о других похожих женщинах.

Помогла жалоба. Жильцы одной из квартир по улице Тополиной были возмущены ужасным запахом, который шел от соседей.

— Семейка еще та! — клокотала толстая миловидная дама. — То газ забудут закрыть и уедут на неделю, то краны водопроводные гремят так, что весь подъезд с ума сходит.

— А кто в этой квартире живет?

— Парочка, Муж и жена. Ну, знаете, очень странные люди. Ни с кем не здороваются, хотя мы с ними на одной площадке живем уже восьмой год. Она чаще всего дома сидит. Не работает. А он, как красное солнышко, появится на 2 — 3 дня, потом неделями не бывает.

Взломали дверь. В нос ударил тошнотворный трупный запах. В кухне, упав головой на тарелку, сидел мертвый мужчина. Из раскроенного темени торчал топорик для рубки мяса.

Приметливые на лица оперативники узнали в портрете, висевшим на стене, женщину, которую показывали по телевизору. Соколову. Однако, заглянув в паспорт Соколовой, они обнаружили, что это ее девичья фамилия. Паспорт был выписан на Гвоздеву Юлию Игоревну. Установили и место работы Гвоздева.

— Нет, это не его жена, — глядя на фотографию Соколовой-Гвоздевой, замотала головой сотрудница. — У Сергея Остаповича жена Лена. Ей 45. Она брюнетка. А это уж больно молодая, нет.

— Вы уверены?

— Мы дружим семьями. Перезваниваемся.

— А где сейчас Гвоздев?

— Он взял отпуск за свой счет. На десять дней. Хотел подлечиться.

— Дома?

— Нет, он останавливается у целителя.

Тогдашний следователь по особо важным делам Могилевского УВД Николай Халецкий без труда установил, что Сергей Осипович Гвоздев — двоеженец. Ему было 52 года, хотя выглядел Гвоздев намного моложе. Стройный, мускулистый, с густой шевелюрой, необыкновенно свежей, чистой кожей лица. Иначе как «молодой человек» к нему не обращались.

Однажды Гвоздев на спор с приятелем легко подружился с 18-летней студенткой, выдав себя за 23-летнего выпускника института.

— Гвоздев не дожил каких-то три месяца до серебряной свадьбы с первой, вернее, «старшей» женой, — рассказывал Халецкий. — У него было двое взрослых детей. Сын и дочь. Они жили отдельно, своими семьями. Подарили дедушке с бабушкой троих внуков. Разумеется, жена и дети не подозревали и о наличии второй семьи у Сергея Остаповича Гвоздева. И ему легко было это скрывать.

«Младшая» жена Гвоздева, Юлия Соколова, была не совсем нормальна. Единственная дочка, запоздалый ребенок двух сельских учителей, она появилась на свет, когда матери исполнилось 43 года, а отцу — 54. Эти два любящих человека объездили множество врачей и потеряли всякую надежду иметь детей, и тут, словно в насмешку, судьба послала им дочь. Как быть? Специалисты советовали сделать аборт. Годы и здоровье забеременевшей женщины грозили тяжелыми осложнениями. И все-таки они решились. После родов продали нажитое и переехали в город. Девочка росла здоровой, жизнерадостной. Казалось, счастье уже не оставит этих троих. Однако в 11 лет у девочки на фоне полного благополучия произошел первый психический срыв. Юлия пыталась повеситься. Пошли бесконечные консультации, поездки по врачам, знахарям. А где-то с 13 лет — новая беда. Девочка буквально на глазах начала отставать от сверстников в умственном развитии. Появились причуды, странности в поведении. Точнее сказать, странности были и раньше, но на них не обращали внимания.

После семнадцати лет Юлия все чаще замыкалась в себе, сутками, а то и неделями молчала. Отказывалась от еды. Временами же возвращалась к нормальной жизни. Была общительна, ходила по магазинам, готовила. В эти редкие периоды Юлия почти не отличалась от окружающих. В одно из таких просветлений она и познакомилась с Сергеем Гвоздевым. На остановке автобуса. Юлия прочитала объявление о пропавшей собаке и громко рассмеялась, нисколько не стесняясь толпы. Гвоздева заинтересовала столь раскованная девушка. К тому же Юлия Соколова внешне очень привлекательна. Высокая упругая грудь, тонкая талия, соблазнительные бедра и нежное белое личико.

Часа три они гуляли по городу. Разговаривали, А вечером того же дня Гвоздев просил руку и сердце Юлии у ее родителей. Те растерялись. С одной стороны — старики тревожились за будущее дочери. Что с ней будет, когда оба умрут? Кто с ней станет возиться? Законопатят в психбольницу или в дом инвалидов. С другой стороны — отдать дитя в чужие руки… Не будет ли еще хуже? Кто знает, какие намерения у этого молодого человека.

— Ну, я не такой уж и молодой, — Гвоздев — постарался расположить к себе недоверчивых родителей. — Мне 44 года. Но, как видите, я ни разу не был женат. И решил, что женюсь только по любви. Вашу дочь я полюбил. Но с росписью, свадьбой я вас не тороплю. Присмотритесь ко мне. Месяц, два. Сколько скажете, столько я буду ждать. Не лишайте нас только свиданий. И чтобы вы ничего плохого не подумали, мы будем встречаться с Юлией только у вас дома.

— Знаете, у Юлечки не все в порядке со здоровьем, — намекнула мать. — Боюсь, что у вас ничего не выйдет…

— Я догадываюсь, о какой болезни идет речь. Но хотел, чтобы вы первыми начали разговор. Я обо всем подумал. У Юлии есть главное — доброе, отзывчивое сердце, непосредственность и прямодушие. Болезнь лишила ее хитрости, изворотливости, лживости… Может, она как раз здорова, а мы все больны? Говорим не то, что думаем, обманываем друг друга, лицемерим. Зачем?

Гвоздев был так пылок, убедителен, что Соколовы ему поверили. К тому же знакомство, свидания хорошо повлияли на саму Юлию. Приступы болезни стали реже и короче. Гвоздев появлялся у Соколовых 2 — 3 раза в неделю. Несмотря на состояние Юлии, был терпелив, заботлив. Читал ей книжки, старался вовлечь в разговор. «Может, и правда — любовь», — тешили себя Соколовы. Иначе что же? Денег они за дочерью никаких не давали. Все, что было, ушло на лечение, подарки врачам, целителям. Однокомнатная квартира? Так Гвоздев предложил оформить ее на Юлию, без права передачи ее любому другому лицу, учитывая болезнь. Даже после смерти. Квартира должна перейти государству. После семи месяцев колебаний, сомнений, споров Соколовы все-таки решились на брак дочери и Гвоздева. Знали бы они, с каким дьяволом собираются обручить дочь…

Однако роспись пришлось отложить. Соколова свалил инсульт, Через неделю он умер. В 74 года. Мать Юлии ударилась в набожность и раньше чем через год не соглашалась на бракосочетание дочери. Юлии было все равно. Похоже, она не совсем и понимала, что такое замужество. Но и не прошло и полгода, как мать Юлии вновь завела разговор.

— Если вы, Сергей Остапович, не передумали — женитесь, — объявила она. — Нездоровится мне, боюсь скоро умру.

Поженились. Гвоздев уговаривал тещу, чтобы она позволила увезти Юлию, жить отдельно, на квартире. Однако та заклинала новоиспеченного зятя не разлучать ее с дочерью, не отравлять ей последние дни. И действительно, через 4 месяца после замужества Юлии мать умерла. Гвоздев похоронил 63-летнюю тещу и тут же сменил квартиру. На такую же однокомнатную, но в другом районе города.

Гвоздев приступил к реализации той задумки, ради которой и обзавелся вторым паспортом, а потом — и второй женой. Именно такую, как Юлия, он и искал. Она была полностью в его власти. Гвоздев с детства был помешан на своей внешности. Он во что бы то ни стало хотел оставаться молодым и красивым. А прожить собирался 111 лет. Где-то вычитал о магическом сочетании трех единиц.

— Когда пришли с обыском, нашли целую библиотеку по долгожительству, — рассказывает Халецкий. — Книги по всякой чертовщине. И несколько исписанных общих тетрадей. Все — на одну тему как питаться, дышать, чтобы больше прожить, быть молодым. А всяких трав, кореньев… Целые шкафы! Но если бы только этим ограничился. Он же, чтобы продлить свою жизнь, принялся уничтожать чужие…

В тарелке, на которую Гвоздев упал лицом, лежала… печень ребенка.

На стенках 2-литровой кастрюли и стакана была обнаружена засохшая кровь девочки.

Все держал в холодильнике. Дольками ел живую печень, пил кровь. Подробно описывал свое самочувствие. Делал анализы крови до приема «ингредиентов» и после. Записи шифровал.

— Беременной я ее ни разу не видела, — рассказывала про Юлию словоохотливая соседка. — Ходила она все время в каком-то балахоне, навроде сарафана. Попробуй разберись, беременная она или нет… И плача детского никогда не слыхала.

Разобраться в секретных дневниках Гвоздева было несложно. Судя по записям, «родил» и убил для своих дьявольских экспериментов троих девочек и четырех мальчиков. Вероятно, дети рождались с болезнью Дауна. Во всяком случае, у девочки, которую откопали на кладбище, были явные признаки умственной и физической отсталости. Но это мало волновало Гвоздева. Ему требовались «живые ферменты» долгожительства. Плацента роженицы, кровь и печень новорожденных, женское молоко. Из плаценты делал спиртовые вытяжки и по каплям употреблял весь год. Молоко отсасывал прямо из груди.

Коллеги по работе в шутку называли его «Вечным Жидом». Гвоздев не обижался. Кличка ему даже нравилась. Людского суда Гвоздев избежал, а вот вечного — нет, потому что чем еще объяснить «просветление» Юлии Гвоздевой, в момент которого она и всадила топор в голову мужа?

(«Частный детектив», 1994, N 24)

КОШМАРЫ НОЧНОЙ ДЕРЕВНИ

— Шевелись, шевелись, зятек, — старший, ловко управляясь в полной темноте, подгонял младшего. В заранее припасенные мешки аккуратно ложились бутылки водки, летели пачки сигарет и папирос, плитки шоколада. Потом старший ловко ковырнул ящик кассового аппарата, солидная пачка денег тут же перекочевала в карман его потертой телогрейки. Еще мгновение, и подельники, согнувшись под тяжестью мешков, неспешно потрусили по вымершей ночной улице.

— Ты, это, слышь, водяру и шоколад запрячь понадежней и приходи ко мне — отметим это дело, сказал на прощание старший младшему.

Тот утвердительно кивнул и, открыв калитку своего дома, тихонько прокрался в сарай: вскоре мешки с наворованным были надежно спрятаны под грудой всевозможного хлама. Пили, закусывали шоколадом, курили хорошие сигареты. К команде присоединилась, тяпнув пару рюмок, жена старшего. Вышла глянуть на импровизированное застолье и дочь. На предложение выпить брезгливо поморщилась и вскоре увела в комнату младшего. Хлопнула дверь, потом скрипнула кровать.

— Зятек опять улегся с Оксаной, гужеваться будут, — пьяно хохотнул старший, наливая щедрой рукой очередную дозу спиртного.

Вот так прозаично и буднично начался тот кошмар, который несколько месяцев держал в постоянном напряжении жителей деревни Холмечь, что в Речицком районе Гомельской области. Началось все с банального ограбления местного магазина. Придя утром на работу, продавцы увидели, что кто-то основательно похозяйничал в магазине. Сигнализация не сработала — и кто когда ее чинил в богом забытом сельмаге? Не «взяла след» и оперативная группа милиции, ничего существенного не могли сказать жители близлежащих домов. Увы, если бы кто-нибудь из сельчан навел милицию на след, если бы один из грабителей — Сергей Старовойтов, так называемый «зятек» — был арестован сразу, то ни в коем случае не случилось бы то, что случилось буквально через два дня после ограбления.

Именно тогда в горрайотдел милиции обратилась с просьбой отыскать пропавшую 14-летнюю дочь Татьяну продавец того самого магазина Анна К. Поиски поначалу ничего не дали. Правда, за одним из сараев была найдена цепочка и косынка девушки, но самой ее и след простыл. И лишь на третий день страшная новость облетела деревню — из заброшенного колодца на краю Холмечи был извлечен обезображенный и обнаженный труп девушки с привязанным мешком цемента.

Убийство — не банальное ограбление, и машина дознания закрутилась на полную катушку, оперативники один за другим опрашивали сверстников и друзей Татьяны, отыскивая тех, кто видел ее последним живой и здоровой. Истину приоткрыл одноклассник убитой Сергей Жуков:

— В тот день я был на дне рождения у друга, Михаила Белякова. Таня тоже там была. Мы пили, закусывали, мне стало плохо, и я вышел на крыльцо. Из дома вышла Таня, она была сильно пьяна и попросила отвести ее домой. Мы пошли с ней, но несколько раз падали. Потом к нам подошел Олег Мироненко, забрал Татьяну, а я заснул прямо на крыльце. Когда проснулся, никого рядом не было.

Итак, первая фамилия была названа, и вскоре тот самый Олег Мироненко, Сергей Старовойтов, Сергей Колесник и Александр Прокопенко были доставлены в горрайотдел как подозреваемые в изнасиловании и убийстве несовершеннолетней Татьяны Е.

Позже к этим страшным обвинениям в отношении Александра Прокопенко добавилось еще одно — статья за грабеж.

На фоне этого страшного события, взбудоражившего деревню, практически незаметно прошла еще одна кража из того самого сельмага. Никто не видел, как, неуклюже передвигаясь на костылях, мужчина пробрался к задней двери магазина, ловко справился с замком и проник в торговый зал, вскоре выйдя оттуда со стандартным набором ворованного — водка, сигареты, шоколад, деньги. Никто ничего не видел и несколькими днями позже, когда злосчастный магазин был обворован еще раз. Никаких следов не оставил таинственный вор, когда магазин снова был обворован в четвертый уже раз.

Удачливым вором оказался местный житель Николай Котов, 32-летний слесарь колхоза. Впрочем, местным он стал недавно, после восьмилетней отсидки за убийство человека. Прижился у Валентины Савенок. Семейка получилась еще та — и муж, и жена выпивали вместе, часто потом с громкими криками выясняли отношения. Несовершеннолетняя падчерица Котова Оксана участия в застольях не принимала, но зато в открытую сожительствовала с таким же несовершеннолетним Сергеем Старовойтовым, с которым Котов и совершил первую кражу из магазина. Мотив ее звучал довольно благородно — надо добыть спиртное на предстоящую свадьбу. «Зятек», ничтоже сумняшеся, согласился… А потом был тот страшный вечер, ставший последним для несчастной Татьяны Е.

На день рождения к Михаилу Белякову собралась вся деревенская «золотая» молодежь. 17-летний тракторист местного колхоза Олег Мироненко, 16-летний пэтэушник Александр Прокопенко, 20-летний неработающий Сергей Колесник, 14-летний школьник Сергей Жуков, его сверстница Татьяна Е. Сергей Старовойтов тоже присутствовал с такой же несовершеннолетней, но уже беременной «женой» Оксаной. Взрослых никого не было, так что пили — дело для молодых колхозных тружеников с малолетства привычное — вволю, закусывали чуть поменьше.

Опьянели быстро. Перебрала спиртного и Татьяна, вышла на улицу. Не менее пьяный был и ее незадачливый провожатый Сергей Жуков — что получилось из их совместного похода домой, мы уже знаем. А вот как излагает дальнейшие события Сергей Старовойтов:

— Когда мы расходились со дня рождения, меня позвал Олег Мироненко, который стоял рядом с пьяной Таней Е. Я обнял ее и повел к беседке, где хотел вступить с нею в половую связь, но у меня не получилось. Я позвал Мироненко, и мы отвели ее к сараям, где Мироненко остался с ней, а я повел домой Оксану. Вернулся и увидел, что Мироненко насилует Татьяну, а рядом стоят Колесник и Прокопенко.

Подонки насиловали ничего не соображавшую девушку по очереди. Правда, на следствии каждый из них упорно отрицал свою к этому причастность — у меня, мол, не получилось, однако неопровержимо доказано, что участвовали в этом мерзком деле все без исключения. Заметим, что в это время родители Татьяны уже искали ее, даже проходили мимо злосчастных сараев, слышали какую-то возню за ними, услышали от совершавшей прогулку местной учительницы: «Кто-то из молодежи любовью занимается». Но не подсказало родительское сердце, что именно с их дочкой происходит несчастье.

А девушка в какой-то момент пришла в сознание и увидела насильников. Узнала Колесника и Старовойтова, стала называть их фамилии и имена. Подонки испугались грядущей расплаты и, судя по дружным признаниям остальных, именно Сергей Старовойтов предложил «отбить ей голову». Колесник глумливо поддержал его: отобьем, мол, память, чтобы не заложила. Услышав это, распростертая на земле девушка, умоляла отпустить ее, обещала ничего никому не говорить. Увы, насильники уже успели принять решение.

Татьяну били и пинали ногами, прыгали на грудь, круша ребра, душили невесть откуда взявшимся эластичным бинтом. Предсмертные хрипы несчастной только добавляли выродкам охоты, а Колесник, который был старше всех, ревниво следил за тем, чтобы каждый из присутствующих обязательно нанес свой удар. Апофеоз расправы наступил тогда, когда Старовойтов поднял тяжеленный тридцатишестикилограммовый камень и опустил его на хрустнувшую голову девушки: тело несчастной еще несколько раз конвульсивно дернулось и наступила мертвая тишина, нарушаемая лишь тяжелым сопением насильников, в одночасье превратившихся в убийц.

Никакого замешательства после содеянного никто не испытывал. Одежда была аккуратно сложена и передана Прокопенко для последующей реализации, а убитая хладнокровно поднята, отнесена за деревню и сброшена в ручей. Впрочем, укрытие это показалось Колеснику ненадежным — труп был хорошо виден на мелководье. Остывающее тело было извлечено из воды, притащен мешок цемента, и глубокий заброшенный колодец на краю деревни стал последним пристанищем жертвы. Позже, когда тело было обнаружено, эксперты подсчитали: несчастной было нанесено не меньше 120 ударов.

Зверски лишив жизни знакомую им девушку, убийцы как ни в чем не бывало разошлись. Сергей Старовойтов — к ждущей его «жене», остальные — по домам. В последующие дни они сокрушались по поводу пропажи, помогали в поисках. Лишь потом, оказавшись за решеткой, стали наперебой выгораживать каждый себя, валить вину друг на друга. Помогло это мало — следствие скрупулезно восстановило картину преступления, в судебном заседании вина каждого была доказано неопровержимо. Сейчас все названные выше соучастники убийства и их духовный отец, «тесть» Старовойтова, рецидивист Котов на долгие годы отправлены за решетку.

(«Частный детектив», 1994, N 2)

«СЕРЕЖА — СМЕРТЬ МОЯ»

Несколько раз она брала веревку и подходила к спящему сыну. Долго стояла или сидела у изголовья, всматривалась в его лицо. Такое ясное, безмятежное, ласковое. И чем больше она медлила, тем быстрее исчезала решимость задушить сына. Она боялась, что в самый ответственный момент он откроет глаза, боялась увидеть лицо, искаженное гримасой смерти, боялась, что дрогнет, сжалится и отпустит. Сейчас ему одиннадцать. Она еще в силах сама убить. А когда подрастет…

— После пяти или шести попыток задушить веревкой Сережу я поняла, что, не смогу это сделать, — рассказывала следователю Центрального РОВД Могилева Полина Константиновна Дорошук. — И тогда я придумала, как убить его по-другому.

Дорошук очень хотела третьего ребенка: всю жизнь боялась остаться одна. Родился мальчик, которого назвала Сережей.

— После рождения сына муж четыре месяца не разговаривал со мной, — рассказывала она. — Не желал его появления. Мол, мы уже в возрасте, какие еще дети? Мне было под сорок, муж — на три года меня старше. Немолодые…

— Но ведь у вас уже было двое детей.

— Сын и дочь. Старший женился, отошел от нас. А дочь… Врачи объявили, что она больна неизлечимо. Что возможен и самый страшный исход. С мужем мы к тому времени уже не ладили. Он изменял мне. Не считал нужным даже скрывать. И я с ужасом поняла, что к старости останусь совершенно одна. Никому не нужная. Наперекор судьбе, думаю, рожу. Хоть будет кому воды подать…

Из показаний сестры Дорошук:

— Мы выросли в большой семье. У родителей нас было шестеро. Тяжело жили, часто голодали. Еще в школе у Полины обнаружили болезнь по-женски… Она страшно переживала. А в 20 лет познакомилась с парнем, вышла замуж. Вскоре забеременела. Врачи обследовали: рожать нельзя. Говорят, умрешь сама. И ребенок тоже. Только аборт. Ну, а муж ни в какую. Рожай! Как только ни просила его, в ногах валялась. Боялась рожать. Боялась смерти. Мы, родственники, собрались, уговорили, пошла она к врачу. Сделала аборт. Так муж ее потом чуть не убил. С ножом бросался… Чего только не было. Слава Богу, развелись. Нелегко ей все это далось. Днями, бывало, сидит, плачет. Взяла в голову, что никому не нужна, что никогда не будет детей. И тут подвернулся ей нынешний, второй муж. Родился сын, потом — дочь. Полина успокоилась. На тебе — Коля загулял. Бездушный мужик. Он и Полину ни капельки не жалел. Столько абортов ей пришлось сделать из-за него. Откуда здоровье будет. Вдобавок дочь заболела. И пошло, поехало по-новому. «Меня никто не любит, я никому не нужна». Ночами не спит, похудела. Потом загорелась: заведу ребеночка. Николай был категорически против. Не признал сына, не обращал на него внимания. Мальчик подрос и сразу почувствовал неприязнь отца, замкнулся в себе. Полина старалась быть с сыном ласковей. Кажется, уже в б лет он спросил у матери: «Почему меня папа не любит?» Сережа всех дичился, стал вспыльчивый, упрямый. Да что толковать, при живом отце — сирота. Если не хуже. Полина разошлась с Николаем. Поздновато спохватилась. Но как-то ожила, повеселела. Тем более что и насчет дочери доктора ошиблись. Девочка пошла на поправку. Полина через службу знакомств сошлась с мужчиной. Самостоятельный такой, уважительный. Полина ему нравилась. Однако не зря говорят, что пришла беда — отворяй ворота. Старший сын Полины стал плохо жить, заговорил о разводе. У дочери дела не клеились, но главная боль — мальчик, младший сын Сережа…

— Еще до развода я пыталась обратиться к психиатрам, — откровенно призналась Полина Дорошук — Меня преследовали какие-то страхи, подавленное настроение, хотелось покончить с собой. Но муж запретил идти к психиатрам. Что скажут знакомые! Позор! Я все же тайком сходила на прием. Мне сказали, что надо лечь пролечиться. Легко сказать. Муж такой скандал закатил, а на кого было младшего оставить? Выписали таблетки, пила их постоянно.

Некоторое время ее спасали книги. Другой, иллюзорный мир помогал выстоять в этом. Читала запоем.

— Особенно о сексе, — съязвит муж. — Прямо конспектировала.

Но чем старше становился Сергей, тем больше он досаждал матери. Проблемы навалились прямо со второго класса. Если в первом он учился с охотой, на 4 и 5, то потом заленился, пошли прогулы. И совершенно неуправляемым стал в третьем классе.

Из показаний дочери Дорошук:

— Маму Сережа не слушался. Совсем. Грозился, что убежит из дома. Несколько раз хватался за нож и кричал на маму: «Я убью тебя!». И с такой злостью, даже ненавистью. Уговоры на него не действовали. Школу пропускал постоянно. Любил показать себя взрослым. Он трепал нервы матери с утра до вечера. Мама, бывало, сядет и говорит: «Света, мне так плохо, наверное, я скоро умру. Я не вынесу больше такой жизни. Что-нибудь сделаю с собой».

— Сергей Дорошук — способный мальчик, — рассказывала учительница. — Мог заниматься хорошо, когда не ленился, С детьми дружил. В третьем классе стал часто пропускать уроки, вообще не приходить в школу. Его мать постоянно поддерживала со мной контакт, советовалась. Очень переживала за поведение сына. Говорила: если он меня сейчас ни во что не ставит, что же будет дальше? Хотела сдать сына в интернат. По-моему, ходила в РОНО.

Из РОНО пришла комиссия, обследовала материальное положение семьи. Дурит мамаша. Сын ухожен, сама непьющая. Какой еще интернат? Тут хватает хлопот с детьми, у которых матери лишены родительских прав.

— Подожди, сынок тебе еще такое устроит! — злорадствовал бывший муж, регулярно навещавший семью с требованием раздела жилплощади.

После весенних каникул Сергей не пошел в школу. Проходили неделя, другая, ни слезы, ни угрозы не действовали.

— Тот день выдался солнечным, теплым, — вспоминает Полина Дорошук, уже будучи подсудимой. — Я сказала Сереже, что надо съездить в больницу. Он жаловался на горло.

Мы поехали на автобусе, вышли на конечной остановке, у областной больницы. Рядом — лес. Говорю, пойдем погуляем вначале, подышим воздухом, послушаем птиц. Он обрадовался. Зашли в лес. В самую глубь. Отыскали поляну. Вижу, посреди нее большая и глубокая лужа с талой водой. Ну, думаю, туг я тебя, сынок, и утоплю. Села на бережку, а у самой руки трясутся. Боюсь, что не одолею его. Вымахал ростом чуть не с меня. Крепкий. Часа два сидела, не могла сообразить, как к нему подступиться. А он разжег костер, гонялся за птицами, собирал хворост. И вдруг подходит и говорит: «Мама, у меня голова разболелась. Пошли отсюда». Я вспомнила, что у меня таблетки с собой. Снотворные. Вытащила сразу три таблетки. На, говорю, выпей все, голова пройдет. Он проглотил их. Я рассчитывала, что он уснет, и я его спящего утоплю. Где-то через полчаса таблетки подействовали. Сережа стал сонливым, шатался, когда шел, но не засыпал. Говорю, выпей еще таблеток Не хочет. Вялый такой, все падал. Говорю: сынок, иди, помой руки в луже, вода чистая, покушаем и поедем. Он пошел к луже, наклонился, я подошла следом и толкнула его в спину. Он упал лицом в лужу. Пытался опереться на руки, подняться. Но я прижала его голову и, несмотря на то, что от холодной воды сводило руки, держала его, пока не перестал дергаться.

Перебираю снимки ее мертвого сына. Мокрый импортный спортивный костюм, выпученные глаза мальчишки. Дорошук безразлично наблюдает за мной, молчит.

— И что потом?

— Ничего. Посидела, вышла к посту ГАИ, сказала, что убила сына.

Муж этого ребенка не хотел, вот его и не стало. Правда, я говорила, что сделаю что-нибудь с собой, а сделала с сыном.

— Не сожалеете?

— Сожалею. Но если бы меня вернули в ту обстановку опять, сделала бы то же самое. Невыносимая жизнь. Да и я больная. Нормальный человек такого не сделает. Стыдно признаться, но мне стало спокойнее на душе. Все позади.

— А суда, тюрьмы не боитесь?

— Здесь мне лучше, чем дома.

— Могут же расстрелять…

— Я верю в гороскоп. Сережа по гороскопу стрелец, а я — телец. А там написано, что стрелец для тельца — смерть. Сережа — моя смерть.

(«Частный детектив», 1994, N 22)

СМЕРТЕЛЬНЫЙ УДАР

Труп юной Лены Егоровой обнаружил случайный прохожий. На свалке. Подозрение в убийстве сразу же пало на бравых вояк-десантников, казармы которых расположились буквально в пятидесяти метрах. По городу давно и упорно ходили слухи, что в части на «нелегальном положении» проживают несовершеннолетние путаны, неутомимо ублажая стражей Родины за водку, шоколад и тушенку. Лена же как раз была из тех девушек, поведение которых мягко называют «сомнительным». Она не училась, не работала, любила веселые компании. Причем «задерживалась» не только и не столько у подружек Милиция нередко извлекала ее, например, из номеров гостиниц, где Лена занималась далеко не самыми пристойными вещами.

Пользуясь более чем веским предлогом, милиция провела в воинской части тщательный обыск. Он был результативным. Из военных запаутиненных подвалов на свет божий извлекли несколько разбитных девах, которых там прятала «десантура», периодически используя для плотских утех. Однако по делу Егоровой путанки ничего существенного сказать не могли. Так же, как и их «кавалеры». Все в один голос утверждали, что убитой не знают, в части она никогда не появлялась.

Пришлось отрабатывать другие версии. Поиск был нелегким. И, как бывает нередко, помог случай. В поле зрения работников уголовного розыска попал один местный молодой человек, вроде бы никакого отношения к делу об убийстве Егоровой не имевший, но который после предъявления ему, как говорят, «на всякий пожарный» фотографии покойной заявил, что знаком с ней. Шапочно, правда, — выпивали однажды вместе. На вопрос, когда конкретно, парень назвал день, в который была убита Лена. Потянув за эту ниточку, сыщики без труда размотали и клубочек. Вскоре убийца Елены Егоровой был арестован, а через некоторое время предстал перед судом.

…В тот теплый пряный вечер трое парней — работников одного из акционерных обществ — отдыхали на берегу Мухавца. Отдыхали незатейливо — за бутылочкой горячительного. В это время мимо проходили две девушки. Парни, уже находившиеся в «приподнятом настроении», предложили им угощений Света Захарченко и Лена Егорова долго уговаривать себя не заставили. Это вдохновило парней. Один и них помчался за добавкой. И вскоре притащил еще одну бутылку, приобретенную возле продовольственного магазина, с рук, за валюту.

Время летело незаметно. Света и двое парней решили, что пора по домам. Третий — Михаил Удовенко — остался на берегу. Он домой не торопился. Не торопилась, как выяснилось, и Лена, что Михаила весьма обрадовало.

Молодые люди время зря не теряли. Буквально через считанные минуты они уже были в самой тесной интимной близости. А еще спустя некоторое время, шагая с блаженной улыбкой от реки к улице Набережной, Лена вдруг ошарашила своего нежного ухажера:

— А ты знаешь, что я — малолетка: мне шестнадцати нету.

— Ну? — протянул не «врубившийся» кавалер.

— Вот тебе и «ну». Раскошеливайся, милый. Не то придется мне в милицию идти: за изнасилование малолетки тебя по головке не погладят.

Удовенко удивила не столько наглость юной «любовницы», сколько запрошенная ею сумма (на нее можно было купить, например, мотоцикл). Михаил покачал головой и спросил лукаво улыбающуюся Лену:

— А зачем тебе так много денег?

— На шмотки.

— Угу, — угрюмо промычал незадачливый ухажер. — А где я столько возьму?

— А это меня не интересует. Ты ж сам трепался, что в акционерном обществе работаешь. И за водку марками расплатился…

Михаил Удовенко служил в свое время в десантных войсках. Удар у него был поставлен, отработан до автоматизма. Лена даже не успела охнуть…

Когда первый прилив злости прошел, Удовенко наклонился над девушкой. Она уже не дышала. Он убил ее одним ударом…

Не знаю, о чем думал Удовенко, глядя на мертвую Лену. Но его дальнейшие действия были на удивление рассчитанными и хладнокровными.

На маршрутном автобусе приехал на улицу Смирнова, где размещалось акционерное общество, в котором он работал шофером. Здесь преступнику удалось уговорить сторожа, который выпустил его на МАЗе в город.

Труп Лены был на месте, убийца погрузил его в кабину. Нет, он ехал не в больницу. Михаил Удовенко направлял грузовик к воинской части, в которой когда-то служил.

В общем он все просчитал правильно. Как мы уже знаем, следствие вначале очень активно клюнуло на его «обманку». Драгоценное время было упущено, и если бы не чистая случайность…

Когда Удовенко арестовали, он, давая показания Владимиру Попко — следователю по особо важным делам Брестской областной прокуратуры — сокрушался: всего один раз изменил жене, и такую большую плату придется платить.

Плата и впрямь оказалась немалой. Несмотря на блестящую характеристику с места работы суд приговорил Удовенко к девяти годам лишения свободы. Молодая жена Михаила стала вдовой при живом муже, с крохотным ребенком на руках.

(«Частный детектив», 1994, N 5)