— А я вас в окошке видела, — сообщила она, внимательно оглядывая покупки в руках незнакомого дяди.
— Ты зачем поднялась, Аня? — встревожено попеняла ей Софья, — Тебе еще полежать надо…
— Скучно лежать, — сказала девочка.
— Смотри, температура опять поднимется, в садик не пойдешь, — пригрозила Софья.
— Очень нужен мне этот садик, — сказала Аня, внимательно разглядывая Самеда, — а этот откуда взялся?
— Аня! — укоризненно воскликнула Софья, — как ты разговариваешь!?
Самед рассмеялся.
— Меня твоя мама нашла на остановке, — сказал он, подлаживаясь под тон девочки.
— Такой большой и потерялся? — сказала девчушка.
— Знай наших, — сказала Софья, — Ей пальца в рот не клади.
— Да уж, заметил, — сказал Самед.
— Ты так и будешь стоять посреди комнаты?
— Анна, помолчи! — прикрикнула на дочь Софья. — Уже поняли, что ты язва. Поди ложись в постель.
— Ну, ма…
— Живо!
Девочка, ворча, поплелась в свою комнату.
— Не дадут пообщаться с новым человеком…
— Пообщаешься, когда выздоровеешь, — успокоила её мать.
— Сколько ей? — спросил Самед, когда Аня скрылась в своей комнате, откуда тотчас послышался скрип кровати, на которую девочка укладывалась.
— Пять… с половиной…
— Не по годам смышленая…
— Любит вопросы задавать, — сказала Софья, накрывая на стол. — Вы садитесь, я немного на кухне повожусь, ладно? Не очень проголодались? Потерпите?
— Да, да, конечно…
Но когда через несколько минут она внесла в комнату разогретое с восхитительным ароматом жаркое на сковороде, Самед почувствовал, как моментально проснулся в нем волчий голод. Некоторое время они ели молча. Он заметил её взгляд на себе.
— Извини, проголодался…
— Ешь, ешь, — проговорила она, — я не оригинальна, и как все женщины люблю смотреть, как с аппетитом ест мужчина мою стряпню. Чувствую при этом огромное удовлетворение. Ну, как, вкусно?
— Потрясающе! Давно такой вкуснятины не ел.
— Ну, еще бы! Станут там кормить вас разными разносолами. Ешь, ешь…
Помолчали. Потом Самед нерешительно произнес:
— Можно один нескромный вопрос?
— Знаю я твой нескромный вопрос…
— Нет, нельзя! — раздался из соседней комнаты крик Ани и вслед за тем она залилась звонким смехом.
— Она уже совершенно здорова, — сказал Самед, — Как смеется!
— Конечно, здорова! Ма, я встать хочу!
— Лежи, я сказала! Подниму тебя к обеду. Поспи.
— А вы что, не обедаете?
— Это внеочередной обед. Тебя не касается. Утихни.
— Я утихла. Давай свой нескромный вопрос.
Самед рассмеялся от души.
— Вот это девчонка!
Софья промолчала, потом спросила:
— Ты, верно, про отца Ани хотел спросить, да?
— Да, — сказал Самед.
— Такая же простая история, как твоя. Обычное дело. Развелись, как половина России разводится. Уехал в Новосибирск, там работу предложили, там и семью новую завел. Анне пол годика было, когда развелись. Ничего, наверно, не помнит.
— Очень даже помню!
— Спи! — прикрикнула Софья в сердцах в приоткрытую дверь.
За дверью моментально послышался усиленный, издевательский храп.
— Но помогает, — продолжила Софья, поднимаясь и плотно прикрывая дверь в Анину комнату, откуда тут же раздался крик девочки:
— Не закрывай! Я послушать хочу!
— Ты у меня сейчас получишь! — пригрозила Софья, усаживаясь за стол.
— Алименты вовремя поступают, — продолжила она. — Жаловаться грех, по-людски расстались, без обид.
Она немного помолчала, потом проговорила:
— Я поздно вышла замуж, в двадцать шесть, все подружки уже детей имели…
Видно было, что ей хочется выговориться, рассказать о себе, чтобы этот пока еще малознакомый, но уже становящийся ей симпатичным, человек — тоже немало хлебнувший в жизни — послушал, посочувствовал, поговорил бы с ней о ней; нет, ей не нужны его советы, просто хотелось, чтобы он нашел для нее слова поддержки, одобрил бы её шаги, сказал бы: да, ты была права…
— Через год Аня родилась, и почти тут же у нас с мужем разладилось… Ничего особенного, бытовуха обычная…
Она встала, тихо прошла к двери в соседнюю комнату, бесшумно приоткрыв дверь, заглянула и прошла на свое место за столом.
— Спит… Вы ешьте, ешьте… Вон вы какой здоровый, вам много есть надо, небось там наголодались по хорошей пище…
— А можно еще один нескромный вопрос? — спросил он.
— Попробуйте.
— А лет вам сколько?
— Вы давно бы уже могли подсчитать ответ на ваш нескромный вопрос, — усмехнулась Софья. — Анечке — пять, в двадцать шесть вышла замуж… Забыли арифметику?
— Ах, да… я не подумал… Тридцать один.
— Тридцать два, — поправила она.
— Мы почти одногодки, — сказал он, помолчал и потом выдавил из себя, отводя взгляд, — А можно еще один нескромный?
— Это что, вечер нескромных вопросов? — Она улыбнулась. — Ну, давайте. Гулять так гулять.
— Вы вот столько лет без мужа… У вас что, никого… никого нет?
Она внимательно посмотрела на него, потом просто, без тени кокетства ответила:
— Нет. У меня никого нет!
Он вдруг почувствовал, что стало легче дышать.
— Эх! — молодецки воскликнул он, — Такая женщина! Куда только мужики смотрят?!
— Мужики… — повторила она, улыбнувшись, — где они, эти мужики? Одна только рвань да пьянь… Мальчики с пятнадцати лет становятся алкоголиками, как им в мужиков вырасти… А те, что есть, за них жены держатся руками и ногами… Даже похмеляться дают, не ворчат… Вон подруги мои, кто с мужьями — нарадоваться не могут, хотя на стороне, конечно, находят на что посетовать…
— Давайте выпьем за вас… за тебя, — сказал он, — Я уже не знаю, на «ты» мы или на «вы», — он наполнил бокалы шампанским, поднял свой, — Чтобы у тебя жизнь с этой минуты была бы удачливой.
— Спасибо, — сказала она, — А ты, между прочим, совсем не как зэк разговариваешь.
— Ну, не знаю, — сказал он, допив бокал и ставя его на стол, — Я старался избегать блатных слов, но все равно прилипали… Век воли не видать… Часто говорю… А вообще-то, в детстве, в юности я много читал, может потому?..
— Я тоже читать люблю, — сказала Софья, — И Аня в меня пошла, в четыре года читать научилась, и теперь её от книжек не оторвешь…
— Скажи, Софья, — начал он, но тут же замялся.
— Что, очередной нескромный вопрос? — улыбнулась она подбадривающе.
— Да, вроде… А что ты делала на той остановке утром, возле тюрьмы?.. Это ведь далеко от твоего дома…
— Какой ты любопытный, — проговорила она шутливо, но тут же поменяла тон, — Хожу уколы делать… Моя частная практика. Подрабатываю. Не могу сказать, что нам не хватает, но на будущее… Надо Анну ставить на ноги. Собираю потихоньку ей на сберкнижку. Ну, еще какие нескромные вопросы у тебя, молодой человек? Кстати, как ты сказал, тебя зовут?
— А я разве говорил?
— Нет? Не помню… Не говорил, кажется… Ну?
— Самед, — сказал он, помолчал, посмотрел на дверь соседней комнаты, посмотрел на Софью.
— Даже не думай, — сказала она, покачав головой. — А если все же думаешь — забудь.
Он помолчал, не отвечая, потом произнес тихо:
— Но мне негде оставаться.
— Не надо врать, — сказала она, глядя ему в глаза, — А семья твоего друга по армии?
— Ну что ты! Исключено. Они меня ненавидят. Сама понимаешь. Ты бы тоже ненавидела, — он помолчал, потом продолжил, — Считают, что из-за меня их сын загремел в тюрягу. Хотя совсем наоборот…
— Как бы там ни было, здесь оставаться тебе нельзя, — сказала она твердо. — Пойди в гостиницу. Правда, у меня в этой сфере знакомых нет, но я могу заплатить за тебя.
— Я сам могу заплатить за себя, — сказал он, уже держа её в объятиях, — В тюрьме зэки работают и заколачивают кое-какие бабки. За годы заработок образует солидные деньжата.
— Солидные деньжата? — тихо, чтобы не разбудить дочь в соседней комнате и стараясь выскользнуть из его жестких объятий, повторила она бессмысленно, — Солидные… говоришь…
— Да, говорю, — бессмысленно повторил теперь уже он, сжимая ее в объятиях и стараясь поцеловать в губы.
Удалось. Хоть и вырывалась изо всех сил, отворачивалась и шепотом грозилась:
— Я тебя исцарапаю!
— Ничего, царапай.
— Ты мне делаешь больно… Синяки останутся…
— Извини, извини, — торопливо проговорил он, продолжая стискивать её в объятиях.
— Да, погоди! Погоди ты, чего скажу… — шипела она тихо, угасающее в его мощных, но в то же время нежных объятиях, если только такое сочетание возможно. У него получалось, становилось возможным: сливались сила и нежность, накопленные за последние годы хамства и грубости.
— Чего скажешь, — тихо пыхтел он, чувствуя счастливую развязку борьбы этих двух союзников, словно со стороны смотрел на себя и на Софью.
— Один… Один… нескромный вопрос… можно? — пыхтела она, отпихивая его из последних сил, но уже сознавая, что победа будет не за ней и что с таким же успехом можно отпихивать от себя скалу, к которой её приковали.
— Нескромный? Нет, не надо… Ты можешь разбить мое сердце…
Тогда посреди этой тихой борьбы вокруг стола, этого страстного кружения, странного танца животных инстинктов, который оба неосознанно старались очеловечить своими чувствами, с каждой минутой, с каждым мгновением победно приближающимися к обоюдному чувству любви, она вдруг залилась тихим, переливчатым смехом, то ли над его словами, то ли радуясь просыпающемуся к нему чувству, так похожему на любовь. Тогда он расслабил объятия, чтобы она посмеялась вволю.
Утро застало их в постели, и её голова покоилась у него на плече. Они одновременно открыли глаза и первое, что увидели перед собой — Анна в ночной пижаме, строго уставившаяся на Самеда.
— Похоже, теперь я должна звать вас папой? — сказала она, сердито глядя на него.
— Это как ты пожелаешь, — улыбнулся он ей.
— И не мечтайте, — сказала девочка и круто развернувшись, вышла из комнаты.
Софья, торопливо набросив на плечи халат…