Обезвоженные останки Венды. Тут тоже проявилась нормально функционирующая преемственность формы. Последняя форма подошла к концу, к исходу, и за ней — никакой новой формы, никакой следующей фазы, ничего того, что мы называем развитием. На этом, наверное, и основана старость — отсутствие новых форм, ведущее к деградации и огрублению. Разве что в этом случае все произошло неожиданно, в течение нескольких часов.
Но разве еще Платон[6] не утверждал, что есть некий внутренний элемент, неподверженный распаду? Это древний дуализм, согласно которому тело и душа были разными элементами. Тело пришло к концу, как в случае с Вендой, и душа вырвалась из него, как птица из клетки, направляясь в какое-то другое место. Возможно, — подумал он, — чтобы возродиться заново, согласно тому, что говорит тибетская книга мертвых. Господи, — думал он, — я надеюсь, что это правда. Должны же мы когда-нибудь встретиться снова? Как в „Винни-Пухе“: существует другая часть леса, в которой мальчик и его медвежонок всегда смогут играть вместе… Это неуничтожаемая категория, — решил он. — Так же, как все мы. В какой-то момент любой из нас вдруг обнаружит себя вместе со своим медвежонком в новом, более светлом, более устойчивом мире».
Из чистого интереса он включил доисторический приемник. Желтая целлулоидная панель осветилась, динамик громко забормотал, а потом сквозь свист и помехи пробилась какая-то станция.
— Сейчас в программе: «Семья Пеппера Янга», — объявил диктор. Послышалось бульканье органной музыки. — Программа подготовлена фирмой, производящей мыло «Кэмэй», — мыло для прелестных женщин. Вчера Пеппер узнал, что его длившаяся вот уже несколько месяцев работа подошла к неожиданному концу, в связи с…
В этот момент Джо включил радио.
«„Мыльная опера“ до начала второй мировой войны, — изумленно подумал Он. — Ну что ж, это вполне согласуется со смещением во времени явлений, характерных для этого мира, заменяемого квази-миром, если так можно выразиться».
Осматривая комнату, он заметил кофейный столик со стеклянной крышкой и ножками в стиле барокко. На нем лежал номер журнала «Либерти», также относящийся к временам до второй мировой. В нем был помещен очередной фрагмент научно-фантастической повести «Ночная молния», описывающей грядущую атомную войну. Он бессмысленно перелистал страницы журнала, а потом принялся осматривать комнату в поисках остальных перемен, которые в ней произошли.
Место твердого бесцветного пола заняли широкие доски из мягкого дерева. Посреди комнаты лежал выцветший турецкий ковер, набитый пылью, скопившейся за годы.
На стенах осталась лишь одна картина: эстамп в раме под стеклом, изображающий индейца, умирающего на спине лошади. Джо никогда раньше не видел его. Картина не вызвала в нем никаких воспоминаний. И кстати, ему не нравилась.
Место видеофона занял укрепленный на стене черный телефон с висящей трубкой — тех времен, когда еще не существовало диска для набора номеров. Джо снял трубку с рычага и услышал женский голос:
— Назовите нужный номер, сэр. — Он тут же повесил трубку.
Так же исчезла и регулируемая при помощи термостата система центрального отопления. В углу гостиной Джо обнаружил газовый камин с большой жестяной трубой, идущей вдоль стены чуть ли не до потолка.
Он прошел в спальню, распахнув шкаф, проверил его содержимое. А потом выбрал для себя черные полуботинки, шерстяные носки, брюки гольф, голубую хлопчатобумажную рубашку, спортивный пиджак из верблюжьей шерсти и кепи с козырьком. Потом выложил на кровать набор, предназначенный для более торжественных случаев: темно-синий двубортный костюм, подтяжки, широкий галстук в цветочек и белую рубашку с жестким целлулоидным воротничком. «Господи! — воскликнул он про себя, обнаружив в шкафу сумку с набором клюшек для гольфа. — Это еще что за древность?»
Он вернулся в гостиную. На этот раз его взгляд остановился на том месте, где раньше находился комплект полифонической радиоаппаратуры: регулятор радиоволн по УКВ, высокочастотный адаптер на невесомой подвеске, динамики, колонки и многоканальный усилитель. Все эти предметы исчезли, на их месте оказалось высокое сооружение из темного дерева. Джо заметил ручку для заводки и даже не стал откидывать крышку, чтобы убедиться, из чего состоит эта звуковоспроизводящая аппаратура. Пакет игл из бамбукового дерева лежал на полочке рядом с граммофоном марки «Виктпола». Там же находилась десятидюймовая пластинка фирмы «Виктор» на 78 оборотов с черной этикеткой: «Оркестр Рэя Нобла играет „Восточные сладости“». Вот и все, что осталось от его коллекции лент и долгоиграющих пластинок.
«Утром, — подумал Джо, — здесь окажется, наверное, предшественник патефона с зубчатыми передачами и записью на валике, на котором будет запечатлена шумливая мелодикломация Молитвы Господу».
Его внимание привлекла к себе свежая, как ему показалось, газета, лежащая на другом конце мягкой софы. Он взял ее в руки и взглянул на дату: вторник, 12 сентября 1939 года. Бросил взгляд на заголовок.
«ФРАНЦУЗЫ УТВЕРЖДАЮТ, ЧТО ОНИ ПРОРВАЛИ ЛИНИЮ ЗИГФРИДА, СООБЩАЮТ, ЧТО ПРОДВИГАЮТСЯ ВПЕРЕД В РАЙОНЕ СААРБРЮКЕНА».
«Любопытно, — подумал Джо. — Как раз началась вторая мировая война и французам казалось, что они побеждают».
Он прочитал следующий заголовок:
«ПОЛЬСКИЕ ИСТОЧНИКИ СООБЩАЮТ, ЧТО НЕМЕЦКОЕ ВТОРЖЕНИЕ ОСТАНОВЛЕНО. ПОЛЯКИ УТВЕРЖДАЮТ, ЧТО АГРЕССОР БРОСАЕТ В БОЙ ВСЕ НОВЫЕ СИЛЫ, НО НЕ ПРОДВИГАЕТСЯ ВПЕРЕД».
Стоила газета три цента. Это тоже показалось ему интересным. «Что теперь можно купить за три цента? — спросил он себя, отложив газету и еще раз обратив внимание на ее свежий вид. — Ей не больше одного-двух дней, — подумал он. — Значит, я знаю точно, до какого момента дошел процесс смещения во времени».
Бродя по комнате в поисках дальнейших преобразований, он добрался до стоящего в спальне комода с одеждой. На нем он увидел ряд фотографий в стеклянных рамках.
Все они изображали Ранкитера. Но не того Ранкитера, которого знал Джо. На них был малыш, мальчик, наконец молодой мужчина. Ранкитер из прошлого, но все еще доступный для узнавания.
Достав бумажник, он нашел в нем лишь фотографии Ранкитера — ни одного снимка своих родственников или знакомых. Ранкитер был везде! Он сунул бумажник назад в карман и неожиданно сообразил, что он изготовлен не из пластика, а из настоящей буйволовой кожи. Что ж, все совпало. В те времена кожа была легко доступна. «Ну и что из этого?» — спросил он себя. Потом еще раз достал бумажник и внимательно присмотрелся к нему. Потер пальцем кожу, прикосновение к ней было для него совершенно новым, однако очень приятным ощущением, куда как лучше, чем пластик, пришел он к выводу.
Вернувшись в гостиную, он обвел ее глазами в поисках так хорошо ему знакомой почтовой ниши в стене, в которой должны были находиться сегодняшние письма. Исчезла, уже не существовала. Он принялся напряженно размышлять, пытаясь представить себе древний способ доставки корреспонденции в квартиру. Просовывали под дверь? Нет, опускали в какой-то коробок. Он смутно припомнил непонятное выражение: «почтовый ящик». Отлично, это может быть в ящике, только где эти ящики устанавливались? У главного входа в дом? У него была смутная уверенность, что именно там. Почта могла находиться в вестибюле, в двадцати пяти этажах под ним.
— Прошу пять центов, — сказала дверь, когда он попытался ее открыть.
Кто бы мог подумать, что сопротивление платных дверей продлится дольше всего остального? Что они все еще будут функционировать, хотя все остальное во всем городе сместится во времени? А может быть, не только в городе — во всем мире.
Он бросил монету в отверстие и быстро прошел через холл, направляясь к эскалатору, с которого сошел всего несколько минут назад. Однако коридор уже приобрел форму неподвижных бетонных ступеней. «Двадцать пять этажей вниз, — подумал Джо. — Ступенька за ступенькой. Это невозможно, никто бы не смог спуститься по такой лестнице». Он двинулся к лифту и неожиданно вспомнил, что привиделось Элу. «А если на этот раз я увижу то же, что почудилось тогда ему? — подумал он. — Старая железная кабина, висящая на металлическом тросе, и обслуживающий ее седой дегенеративный старикашка с фуражкой лифтера на голове. Но это был эпизод не из 1939 года, а скорее из 1909 года. На этот раз процесс смешения во времени зашел гораздо дальше, чем во всех тех случаях, которые довелось наблюдать мне.
Лучше не рисковать и воспользоваться лестницей», — решил он.
Смирившись, он начал спускаться по ступеням.
Он был уже на половине пути, когда неожиданно осознал зловещий факт: никоим образом ему не удастся вернуться наверх — ни в свою квартиру, ни к ожидающему его на крыше такси. Когда он окажется в вестибюле, он будет обречен остаться там, может быть, навсегда. Разве что «УБИК» будет достаточно силен, чтобы возвратить к реальности лифт или эскалатор. «Наземные средства транспорта, — подумал он, — как они, черт бы их побрал, будут выглядеть в тот момент, когда я окажусь внизу? Поезд? Крытый конный экипаж?»
Махнув на все рукой, он продолжал спускаться, торопливо перескакивая через две ступеньки. Менять решение было уже поздно.
Спустившись вниз, он оказался в просторном холле. В нем стоял очень длинный стол с мраморной крышкой, на котором были установлены керамические вазы с цветами — скорее всего, это были ирисы. Четыре широкие ступени вели вниз, к затянутым портьерой входным дверям. Джо повернул рифленую стеклянную ручку и открыл их.
Снова ступени. С правой стороны находился ряд запертых на ключ медных почтовых ящиков; на каждом из них была написана фамилия. Так что он был прав: почта доставлялась только до этого места. Он отыскал ящик с прикрепленной к нему полоской бумаги: «Джозеф Чип, 2075», а также звонок, который, вероятно, раздавался в его квартире, если нажать кнопку.
Ключ. Ключа у него не было. А может быть?.. Обшарив карманы, он отыскал колечко, на котором позвякивали многочисленные металлические ключи разных форм; он изумленно присмотрелся к ним, пытаясь определить их назначение. Замок почтового ящика казался необычно маленьким, значит, к нему должен быть ключ такого же размера. Выбрав самый маленький из тех, что были нанизаны на кольцо, он сунул его в отверстие и повернул в замке. Медная дверца отскочила. Джо заглянул внутрь.