Воцарилось молчание. Монотонно гудели двигатели самолета. Из кабины пилота доносились обрывки радиообмена.
– Как вы считаете? – Руцкого, похоже, тяготила пауза в разговоре. – Вы будете с ним говорить? Есть такая возможность, Михаил Сергеевич?
– Товарищ Руцкой, – Горбачев, заметно побледнел. – Кем принято решение арестовать Крючкова? Указ об интернировании членов Комитета я планировал подписать сегодня. Это все должно быть централизованно. Вы сами понимаете, как важно сейчас сохранить процедуры и порядок. Я не позволю раскачивать опять…
– Михаил Сергеевич, но уже подписан ордер на арест Крючкова.
– Кем?
– Прокурором. Генеральным. Степанковым в смысле… Российским.
Желваки заиграли на лице Горбачева. Руцкой примирительно заулыбался.
– Михаил Сергеевич, мы думали, так лучше, чтобы время не терять. Вам же проще будет.
– Думали так лучше? А какие еще указы и распоряжения вы дали, имеющие отношение к компетенции союзных органов? Быть может, мне уже нет резона возвращаться в Москву?
Руцкой ничего не ответил, только потупился. Крайняя степень раздражения Горбачева его не удивила, поскольку была, с его точки зрения, вполне объяснима. Он и сам не до конца понимал скоропалительность решений, принимаемых российской властью, однако Ельцину верил и, сделав выбор, с дороги не сворачивал.
– Где я могу поговорить с Крючковым, но так, чтобы никто из пассажиров, а я гляжу, вы и журналистов тоже пригласили, чтобы никто нас не видел и про эту беседу не знал? – наконец решился Горбачев.
– Есть одно местечко…
Горбачев удивился, как сразу постарел Крючков. Обычно бодрый и решительный, теперь он выглядел ужасно. В глаза старался не смотреть, коленки сводил вместе…
«Вот ведь как ломаются люди», – подумал Горбачев, дивясь переменам, произошедшим с Крючковым.
Казалось, можно было на вполне законных основаниях торжествовать, лицезрея поверженного врага, но он почему-то испытывал жалость и угрызения совести.
– Владимир Александрович, – сухо произнес президент, – с тобой все в порядке? Доктора позвать? Ты бледный…
Крючков вздохнул, да так громко, что вздох его был отчетливо слышен даже при работающих двигателях самолета.
– Все нормально, Михаил Сергеевич.
– Так, ну, о чем хотел погутарить?
– Я понимаю, что говорить не о чем. Меня наверняка арестуют уже во Внукове. Я просто хотел, чтобы вы знали: я сделал все, чтобы не пролилась кровь, чтобы с вами ничего не случилось недоброго.
Михаила Сергеевича так и подмывало съязвить, но он лишь отметил про себя что-то наподобие: «Да что ты говоришь?!», а вслух сказал:
– Не очень верится в последнее.
– Отчего? – искренне удивился Крючков.
– Слышал я, будто мой самолет, что вчера утром отбыл в сторону Средиземного моря, не должен был долететь до пункта назначения, будь я на его борту.
– Чепуха. Я был в курсе ваших намерений и с самого начала все делал, чтобы ни один волосок не упал с вашей головы. Что же до басен о заговорах с целью физического устранения первого лица, то это именно басни для дурачков. Я знал и про бегство из «Зари», и про песни у костра, даже про домик лесника. У меня в Бельбеке было несколько десятков бойцов, которые и мухе не дали бы взлететь, будь на то моя воля, однако я… Прошу это учитывать.
– Володя, скажи мне, какого хрена вы начали всю эту заваруху?
– Михаил Сергеевич, насколько мне помнится, мы с вами обсуждали такую вероятность и в 1990-м году, и этой весной… Да и уезжая в Крым, вы сказали Язову, что…
– Я подписывал какие-то распоряжения? Я давал вам прямые указания? О чем ты говоришь? Хочешь все с больной головы свалить на здоровую?
Будто не услышав, Крючков продолжил:
– А еще кое-кто хотел сбить самолет, на котором мы сейчас летим. Причем одни считали, что надо сделать это на маршруте Москва – Крым, а другие – как раз сейчас, на обратном пути.
Мурашки побежали по спине Горбачева, но он испугался по-настоящему только когда взглянул в глаза Крючкова. Те были холодны и пусты, как два маленьких кусочка льда. Горбачев понял – это правда.
– Что же не сбил? – он пытался показать, что эта новость его мало трогает. Но тут же вспомнил, как Руцкой, рекомендуя взять с собой в самолет Крючкова, а остальных заговорщиков отправить бортом, на котором они прибыли для переговоров в Крым, сказал: «С Крючковым на борту нас точно не собьют».
Председатель КГБ пару минут смотрел в иллюминатор, потом заговорил:
– Прогонят они тебя, Михаил Сергеевич. Надо было нас поддержать. И Союз мы просрали вчистую. У меня и слова даже другого для этого акта вандализма в отношении великой, нашей собственной страны нет. Ты слышал, что вчера Латвия провозгласила независимость? А что Украина готова затеять территориальные споры с Россией? Как ты собираешься со всем этим поступать? Лекции читать в Верховном Совете? Звонить, ругаться? Шанс упущен. В Москве тебя, вот увидишь, никто не ждет. Волки уже делят добычу. Глядишь, в кабинет свой войти не сможешь. Дали бы вещи забрать. Это тебе не мы с Янаевым, ангелы небесные, тут церемониться не будут…
Они сидели друг напротив друга, и тягостное молчание висело в воздухе. Монотонный шум реактивных двигателей лайнера усугублял возникшее напряжение, давил на уши, заставлял напрягать связки, поэтому президент охладел к продолжению бессмысленной беседы.
Горбачев не верил Крючкову, не разделял его страхи. Просто находился в другой системе координат, созданной его собственным представлением о положении дел в стране и в эшелонах различных ветвей власти распадающегося геополитического колосса.
– А «спасибо» я от вас так и не дождался, – печально вздохнул Крючков.
– За что спасибо, Володя? Ты же свою задницу подстраховывал, когда понял, что фокус не удался. Ладно, разговор наш закончен, до свидания.
Крючков усмехнулся.
– Факир был пьян и фокус не удался, – прошептал он.
– Что? – строго переспросил Горьбачев. Он уже разговаривал с низложенным председателем КГБ как с арестованным, даже забыл, что арестовать его собирались даже не по его приказу.
– Михаил Сергеевич, знаете во что трансформировался комплекс задач нашего выступления с точки зрения некоторых наших коллег, после того, как вы пошли на попятную и отказались нас поддержать? – вместо ответа спросил Крючков.
Президент молчал, глядя в сторону. Председатель КГБ пожал плечами и сам ответил на собственный вопрос:
– Убить Горачева. Например, при попытке несанкционированного пересечения воздушной границы СССР. Мне достаточно было одного слова, да что там – жеста… Но я бы не сделал этого никогда. Другое дело, у нас теперь такая вопиющая децентрализация… Кто знает, сколько их и где они бродят, те самые, кому кто-то отдавал какие-то приказы? Кстати, в который раз вы меня удивили вашим даром предвидения, когда отказались лететь на Кипр. Жаль, что этот дар просыпается только когда дело касается вашей собственной жизни, а не судьбы страны.
Горбачев сверкнул глазами и сделал еле заметный жест рукой, дескать, аудиенция закончена. Крючков встал, протянул Горбачеву руку для рукопожатия и тот, на удивление, пожал ее крепко. Рука у президента была сильная.
«Еще всех нас переживет», – подумал Крючков.
– Ну, давай, – кивнул Горбачев.
– Михаил Сергеевич! – Крючков постарался перекричать шум двигателей. – Вы знаете, мне стыдно за все, что произошло.
– Наконец-то, – прошептал Горбачев.
– У меня просьба: не обижайте моих родных. И если можно, помогите избежать позорной старости в тюрьме. Поговорите с Борисом Николаевичем…
– И ты туда же, Володя, – Горбачев взорвался. – Как я решу, так и будет! Мне не надо отпрашиваться у Ельцина, чтобы в сортир сходить или советоваться, кого подвести под амнистию. До свидания.
Когда самолет шел на посадку, Руцкого попросили пройти в кабину пилотов для сеанса экстренной связи с Москвой. На линии был Борис Николаевич Ельцин.
– Подлетаете? – спросил он.
– Так точно. Скоро будем. Расчетное время прилета – через тридцать минут, – отрапортовал вице-президент РСФСР.
– Александр Владимирович, что там Михаил Сергеевич решил: поедет к Дому Советов?
– Пока не понял его намерения. Думаю, поедет. Там же народ ждет, да мы и договаривались.
– Ну, понятно. Он, наверное, отдохнуть захочет. Ну, вы решайте по обстановке. Думаю, острой необходимости нет…
Руцкой почувствовал: Ельцин явно не договаривает.
– Какие-то еще вводные будут, Борис Николаевич?
– Нет, у меня все. Жду тебя, Саша. Все распоряжения по Внуково даны. Мягкой посадки.
* * *
После беседы с Крючковым Горбачев застал жену бодрствующей, с чашкой кофе в руке. Его успокаивающий аромат укрепил хорошее настроение президента, вселив в него оптимизм, который своими угрожающими намеками пытался испортить шеф Комитета.
– Ты где ходил? – поинтересовалась Раиса Максимовна.
– Прогуливался по салону, с Руцким беседовал. Говорит, надо ехать сегодня к Дому Советов. А я думаю, незачем – ночь на дворе, толпа, скорее всего, рассосалась, а вот завтра днем…
Раиса Максимовна поставила кофе на стол и твердо сказала:
– Миша, о чем ты? Тебе обязательно надо быть там! Тебя ведь люди ждут, они за тебя три ночи стояли под открытым небом!
Горбачев задумался.
– Не уверен, что они стояли только за меня. Скорее, за демократию, перестройку, против возвращения в прошлое, в застой, в маразм этот.
Он заметно помрачнел. Раиса посмотрела на него с грустью:
– Миша, народ у нас все видит и все понимает – его не обмануть. И я уверена, он тебя теперь в обиду не даст.
– Рая, знаешь, по-моему Крючков и компания хотели меня ликвидировать, – президент нервно усмехнулся.
– Чушь! Даже эти старперы понимают, что это привело бы к конфронтации с целым миром, к блокаде…
– Мы не преувеличиваем с тобой значимость моей персоны в текущей ситуации?
– Миша, ты очень устал за эти дни, я ведь все вижу. Спинка твоя как? А я ужас как по дому соскучилась. Так что действительно, поедем-ка лучше домой. На твой век еще политики хватит.