— Что я могу для вас сделать, мисс Арундел? Полагаю, вы пришли за помощью. Вам нужны деньги? Новое имя и возможность уехать из Англии для вас и вашего… поклонника? — Он машет в сторону Йори.
Йори багровеет.
— Он не мой поклонник, он священник. Будущий. И нет, мне не нужны деньги, и я не хочу уезжать. От вас я ничего не хочу. Я приехала помочь вам.
— Интересно… — Кейтсби поднимает бровь — И чем же?
Все, что я придумала по пути сюда, все, кем бы я могла стать — служанкой, посыльным, оруженосцем, белошвейкой — сейчас все это никуда не годится. Кейтсби кажется прямолинейным человеком, и ему нужен честный ответ.
— Я знаю о вашем плане и хочу помочь.
Часом позже мы с Йори сидим в гостиной Норт-хауса за закрытыми дверями и ставнями. Нас окружают люди, о которых я раньше только читала в отцовских письмах.
Томас Уинтер, которого я про себя зову Томом Первым, — кузен Кейтсби. Он сидит рядом с Джоном и Кристофером Райтами, братьями, близкими друг к другу по возрасту и так похожими, что они кажутся близнецами — но мне сказали, что это не так. Томас Перси, Том Второй, высок и красив, не хуже Кейтсби, но постоянно чешется, что его сильно портит. Даже сейчас он трется спиной о дверной косяк, как паршивый пес. Это пять из восьми человек, участвующих в заговоре. Джон Грант и Френсис Трешем живут в своих поместьях. И, конечно, был еще отец.
— Катерина и Йори вчера прибыли из Корнуолла, — объясняет Кейтсби. — И сообщили, что Ричард убит, а Мендоса в плену.
— Мендоса? — переспрашиваю я.
— Это его настоящее имя, Антонио Мендоса. Райол — кличка, — поясняет Кейтсби. — Катерина считает, что его привезли в Лондон, и мне тоже так кажется. Мы должны выяснить, здесь ли он, в какой тюрьме и о чем он успел рассказать… если рассказал хоть что-то.
— Вы разве не собираетесь его вытащить? — спрашиваю я. — Вы же не бросите его в тюрьме?
— Слишком опасно, — отвечает Том Первый. — И он этого не ждет. Мы все приняли такое решение в самом начале.
— Роберт, с вашей стороны было очень рискованно принять ее, — говорит Том Второй. — Она может привести погоню прямо к вашим дверям. Ни верности, ни укрытия, помните?
— А что мне оставалось делать? — Кейтсби разводит руками. — Оставить ее на улице? С учетом того, что она знает? Это еще более безрассудно.
— Погони не было, — говорю я.
— Или вы о ней не знаете. — Том Второй снимает красивую, отороченную соболем куртку и продолжает чесаться. — Королевским шпионам платят за то, чтобы их не замечали.
— Ее искали по всему Ланхерну. — Йори впервые открывает рот. — Но я отпустил одну из лошадей, чтобы их обмануть. В сторону Плимута. Погоня пошла за ней. Лошадь боевая. Если даже ее каким-то чудом и поймали, то не сразу поняли, что Катерина не скакала на ней. А если не поймали, то вообще будут искать ее в другой части страны. Вряд ли они считают, что мы здесь.
Это их, кажется, устраивает. Во всяком случае, они не возражают.
— И что вы предлагаете с ними делать? — вопрошает Том Второй. — Они слишком невинны, чтобы стать гонцами, да и Лондона не знают. Чем они могут нам помочь?
Кейтсби кивает, как будто долго об этом думал.
— Отошлем девочку изучать город. В тавернах, трактирах, на рынках, в борделях. Ее никто не знает, и она выглядит безобидно. Она сольется с толпой. Она будет глазами и ушами, каких у нас еще не было.
— К чему мне прислушиваться? — спрашиваю я.
— К чему угодно. Ко всему. Ко всему, что касается королевы, ее двора, ее любовников и даже слуг. Я хочу знать все. — Он улыбается. Взгляд тяжелый, но добрый. — Вы справитесь, Катерина?
С одной стороны, я четырежды заблудилась лишь за одно утро, когда вышла из пансиона. С другой — я давно подслушивала сплетни слуг в Ланхерне, узнавая то, чего мне знать не следовало. И нашла письма, которых тоже не должна была находить.
Я киваю.
— А Йори… я не знаю твоей фамилии.
— Джеймсон.
— Йори — священник, хоть и недоучившийся. Он может благословить наше дело.
Это вызывает одобрительный гул. Заговорщики поворачиваются к Йори, как будто он уже рукоположен, крестятся, бормочут молитвы.
— Я… я не имею духовного сана. — Йори багровеет. У меня нет права…
— Сейчас сложные времена, — отвечает Кейтсби. — Все мы делаем, что можем. Рукоположение рукоположением, но готов ли ты, Йори, принять на себя эту ношу?
Йори склоняет голову, будто в самом деле дает обет:
— Да.
— Тогда решено.
Кейтсби — я начинаю понимать, что он успевает подумать обо всем — достает из-за пазухи небольшой мешочек с монетами и протягивает мне. Я прикидываю на вес — там около фунта, хватит оплатить крышу и стол еще на шесть недель.
— Я знаю, что вы пришли ко мне не за деньгами. Но ваш отец был бы рад, если бы вы ни в чем не нуждались.
— Спасибо.
Я убираю мешочек поглубже, пока Кейтсби не передумал на этот счет — и не только на этот — и не отобрал деньги.
— Не понимаю, почему вы решили за это взяться, — говорит мне Йори.
Мы вернулись в пансион. Парень стоит на столе и пытается приспособить простыню на потолочную балку, чтобы разделить комнату на две части. Он очень серьезно относится к своему новому положению и заявляет, что нам не подобает находиться в одном помещении, раз уж мы не женаты.
Я пытаюсь рассмотреть свое отражение в окне, потому что зеркала в комнате нет. У меня под ногами на тюфяке лежат ножницы, позаимствованные с кухни.
— Я тебе уже говорила. Мне нужно слушать сплетни, а сплетен в приличных местах не услышишь. Ты слышал Кейтсби. Он отправил меня в таверны и бордели. Я не могу идти туда в таком виде.
— Вы вообще не должны туда идти!
— И что мне делать?! Отказаться?! И где я тогда окажусь?! Кейтсби дал нам важное поручение, и я собираюсь его исполнить! Ты от своей задачи не открещиваешься, хотя вообще-то не имеешь права ее исполнять.
Йори заканчивает с крепежом простыни и слезает со стола.
— Кричать было не обязательно.
— Я собираюсь стать лучшей парой глаз, которая у них есть. Я не смогу этого сделать, если на меня будут пялиться или начнут выгонять. Девушек не пускают в такие места, ты же знаешь.
Я беру гребень и расчесываю волосы так и эдак, пытаясь понять, как будет лучше.
— Я уже одевалась мальчиком, когда бежала из Корнуолла. Тогда ты не возражал. Я просто пойду чуть дальше.
— Тогда это было неизбежно. А сейчас — нет. Если вы будете везде расхаживать в мужской одежде…
— Я не собираюсь нигде расхаживать. И вообще, ты слышал Кейтсби. Времена сложные, и все делают, что могут. — Я зачесываю несколько прядей на глаза, пытаясь сделать челку. Получается нехорошо, так что решаю уложить волосы на пробор. — Подойди сюда.
— И так тоже делать не подобает.
Я вздыхаю и встаю. Заглядываю за простыню. Йори устраивает себе постель на полу, а я изучаю, как у него лежат волосы — падают на лоб, едва касаясь бровей, закрывают уши, чуть вьются за ними. У меня волосы тоже вьются.
— Ты всегда так носишь волосы?
— Как? — Рука его взлетает к голове, трогает затылок. — Я… да. Наверное. Не совсем понимаю, о чем вы.
— Они такие длинные и растрепанные, потому что это модно? Или тебе просто все равно?
— Меня не заботит мода, — отвечает Йори. — Господь сказал Самуилу: человек смотрит на лицо, а Господь смотрит на сердце[7].
Я подавляю вздох.
— Надеюсь, что ты прав. Один господь знает, как я буду после этого выглядеть.
Я возвращаюсь за занавеску и снова забираюсь на тюфяк. Устраиваюсь у волнистого треснутого стекла. Беру в одну руку прядь длинных рыжих волос, а в другую — ножницы. И начинаю резать.
Глава 8ТобиТеатр «Глобус», Бэнксайд, Лондон6 ноября 1601 года
На следующий день мы с Кэри наносим Шекспиру еще один визит. Утро воскресенья выбрано специально, ведь в это время нет выступлений и репетиций. Кэри не хочет, чтобы его слова достигли чужих ушей.
Кэри обрисовывает ему план: я должен превратить рождественский подарок королеве в предательскую пьесу, которую сыграют в Двенадцатую ночь. Я исполню главную роль. Шекспир устроит прослушивания, а я подберу актеров, стараясь вычислить среди них возможных заговорщиков-католиков. Я буду наблюдать за ними, следить за их действиями и даже предугадывать их. А потом, во время представления, мы арестуем — а может, и убьем — подозреваемого.
Шекспир очень долго молчит.
— Ее величество благословила этот план, — успокаивающе говорит Кэри. — Разумеется, она щедро заплатит.
Это как будто выводит Шекспира из ступора.
— О-хо-хо. Я и раньше такое слышал.
— Не только слышали, но и делали, — напоминает Кэри. — Это услуга ее величеству. Вы удостоитесь ее покровительства еще на много лет. Ваш театр сделается самым известным в Лондоне, а вы станете самым знаменитым драматургом Англии.
— Я и так самый знаменитый драматург Англии.
— Тогда не мне напоминать вам, насколько драгоценна монаршая благосклонность.
— Это безумие. Все мои пьесы — сумасшествие, которое я не всегда могу облечь в слова должным образом. Почему вы считаете, что у вас получится?
— Вера, — отвечает Кэри. Я улыбаюсь шутке, а Шекспир нет. — Мы не знаем. Так же, как не знаем, подействуют ли прочие меры. Но ведь даже в самом худшем случае у вас всего лишь будет новая пьеса.
— А если я откажусь?
Кэри воздевает руки, как будто упрашивая его.
— Я не хочу вам угрожать, Уилл.
— Однако вы только что это сделали.
— Жалко «Розу», правда? — Кэри опускает руки и бросает притворяться. — Такой хороший театр, но что мы могли сделать? Все эти жалобы горожан… Пришлось его закрыть. Но, учитывая близость к «Глобусу», для вас это должно было стать благом. Две пьесы, шесть представлений в неделю, три тысячи зрителей, тысяча фунтов в вашем кармане и карманах ваших людей. Мне бы не хотелось это менять. Ради вашего же блага.