– Ничего нет, видишь? Коробку снесли после взрыва ядерного реактора. Ты сам мне об этом говорил.
Поначалу Данте не верил. Воспоминания казались слишком реальными – гораздо реальнее палатки, ставшей ему домом. Но когда его связь с реальностью окрепла, он быстро понял, что Коломба, скорее всего, права: ему все приснилось и все полтора утраченных года он провел во сне. Не было ни героического побега, ни поглотившей его радиации, ни подвигов, ни встречи с человеком, называвшим себя его братом. Однако Данте был уверен, что его сон что-то значит, – а может, просто надеялся на это, стараясь найти в своем несчастье хоть что-нибудь хорошее.
Высунув голову из палатки в холодный сад и глядя на теряющуюся в зимней серости луну, Данте спрашивал себя: а может, и это лишь галлюцинация? Может, он еще в Венеции – застыл во времени, узнав в Лео мужчину, который следил за ним годами? Может, его и правда заперли в сундуке и он сошел с ума, а Коломба продолжает его искать, потому что никакого Томми, указавшего ей верный путь, никогда не существовало?
Или ни сундука, ни массового убийства, ни Лео никогда не было.
Возможно, он все еще заперт в силосной башне – узник Отца, придумавший жизнь, которой у него никогда не было.
Глава вторая
В слишком теплой шерстяной шапке и солнечных очках Коломба поднималась по ступеням битком набитого собора Портико. Почтить память Меласов – жертв единственного двойного убийства, произошедшего в округе с каменного века, – собрались чиновники со всей провинции и полицейские в парадной форме. Поскольку патологоанатомическое исследование трупов было окончено, а все анализы, включая анализ ДНК, взяты, магистрат санкционировал проведение похорон. Хотя Коломба отсутствовала в Портико целый месяц, да и прежде нечасто здесь бывала, она смотрела в пол, чтобы не столкнуться взглядом с кем-нибудь, кто мог ее узнать.
Еще до начала похорон полил дождь. На площади открылись десятки разноцветных зонтов, и человеческий прибой понес Коломбу внутрь собора. Остановиться ей удалось только у похоронных носилок в центральном нефе. Цветочные венки на крышках не скрывали неумелой работы плотника, – казалось, Деметра выбрала самые дешевые гробы в каталоге.
Сама Деметра, на шее которой красовалось ожерелье из десяти ниток жемчуга, стояла в первом ряду. На лице ее читалось скорее раздражение, чем печаль. Расследование смерти ее брата и его супруги еще не подошло к завершению, и покинуть Италию она не могла. Действие ее паспорта приостановили, а магистраты и карабинеры подвергли ее допросу, заставив рассказать о мельчайших подробностях биографии.
Рядом с Деметрой теснились представители городских властей, включая Лупо, четверых его подчиненных в парадной форме и безногого мужчину на костылях, который отвечал на звонки в участке.
Зайдя за колонну, Коломба разглядывала присутствующих. В толпе она узнала доктора Тира, гика из магазина электроники, в кои-то веки не наряженного в футболку с надписью на клингонском, и даже продавщицу-кореянку из Монтенигро. Пришел на церемонию и Пала, разумеется облачившийся в черное с головы до ног. Он стоял в стороне и в ожидании начала службы любовался фреской, вполголоса что-то обсуждая с Катериной. Коломба продолжала наблюдать за собравшимися в поисках кого-то подозрительного, надеясь, что Лео с наклеенными усами объявится на похоронах, чтобы посмеяться над своими жертвами. Умом она понимала, что это практически невозможно, но, оставшись дома, сошла бы с ума от тревоги.
Священник начал службу. Коломба перекрестилась, прочла «Отче наш» и обернулась в поисках выхода. В этот момент в собор вошел Томми.
Его сопровождала седая женщина с резкими движениями – должно быть, социальная работница из интерната, куда его перевели. Парень, одетый в синий шерстяной свитер с горлом и лопающиеся на бедрах коричневые кордовые брюки, казался спокойным и еще больше потолстевшим. Он озирался, быстро, по-птичьи, вертя головой, ломал руки и с каждым шагом повторял последовательность звуков, заглушающих голос священнослужителя. Все головы волной повернулись к нему, и священник смолк. Чувствуя себя выставленной на всеобщее обозрение, Коломба, ускорив шаг, двинулась к дверям, но выбраться из толпы оказалось нелегко. При виде ее Томми взвизгнул так пронзительно, что задрожали витражи. Сбив свою сопровождающую с ног и обнажив верхние зубы в широкой улыбке, он бросился к ней.
– Спокойно, Томми, – мягко сказала Коломба. – Не опрокинь меня на пол.
Томми взял ее за руки, изобразив в сутолоке неловкое подобие балета. Коломба увидела, как стоящие в глубине собора Лупо и его подчиненные повернулись к ней. Узнав ее, фельдфебель побагровел.
– Томми, мне нужно идти, – сказала она, мягко высвобождая руки. Меньше всего ей хотелось, чтобы Лупо подошел к ней.
Взбудораженный Томми начал лихорадочно крутить головой. Коломба погладила его по волосам.
– Я скоро заеду тебя проведать, обещаю, – сказала она и, предоставив его заботам сопровождающей, вышла под ливень.
За спиной у нее зазвучали торжественные ноты церковного органа, а посреди площади, как по волшебству, материализовался Д’Аморе с большим зонтом расцветки гей-прайда.
– А, и вы здесь. Ну разумеется, – сказала Коломба.
Он улыбнулся:
– Мы вездесущи, но не бросаемся в глаза. Это свойственно нашей натуре. Уже почти время обеда, не хочешь вместе перекусить?
– Сегодня в столовой дают мясной рулет. Я не могу его пропустить.
– Да ладно тебе! Я временно оставил тебя в покое, но ты ведь не рассчитывала, что я про тебя забыл? Я угощаю. – Д’Аморе приподнял зонт. – Не стой под дождем.
Коломба осталась стоять в шаге от него:
– Я лучше утону. Дай пройти.
Они обедали в трактире, который в Портико называли «У фашиста» из-за огромного портрета Муссолини, написанного в двадцатом веке и выдаваемого владельцем за исторический шедевр. Старая официантка поставила перед ними две тарелки тушеной кабанины и корзинку с лепешками, испеченными на гриле. За соседними столиками шумно беседовали, и они могли не опасаться лишних ушей.
– Деметра Мелас потребовала опеки над Томми. Мы пытаемся усложнить ей задачу, но, если не объявятся другие родственники, в конце концов парень достанется ей.
Коломба изумленно подняла взгляд от тарелки:
– Вот уж не думала, что ее волнует его судьба.
– У нее свои причины. Двадцать пять миллионов причин, – сказал Д’Аморе.
– Что, прости?
– Ее брат был очень богат. «Вилла „Покой“» тоже принадлежала ему: он стал мажоритарным акционером обществ, владеющих виллой, через акционерный фонд. Перед смертью Мелас переписал все на Томми. Ему даже не нужно входить в права наследства. Ему и так все принадлежит.
– Он все еще в списке подозреваемых в двойном убийстве, – сказала Коломба. – Почему вы его не оправдали?
– Потому что у нас нет доказательств, что его сделал сиротой Бонаккорсо. Генеральный прокурор с большим пониманием относится к нашему расследованию, но он не намерен снимать с Томми обвинение только на основе отвлеченных соображений. Мы не нашли ни связи между Бонаккорсо и семьей Мелас, ни следов его пребывания в Италии.
– Кроме взрыва в Милане.
– Единственная женщина, которая его видела, получила ожог семидесяти процентов тела. Если он и оставил в доме Ромеро какие-то улики, они сгорели.
– Не думала, что ваше расследование до сих пор так мало продвинулось, – пробормотала Коломба и надкусила лепешку.
– Если у тебя есть предложения, с удовольствием их выслушаю.
Коломба запила хлеб вином.
– Если что придет на ум, я тебе скажу.
Д’Аморе улыбнулся:
– Долго еще ты будешь на нас дуться? У тебя счеты с Бонаккорсо, а нам нужна помощь. Хотя бы для того, чтобы понять, с какой целью он сюда переехал.
Коломба принялась возить мясо вилкой по тарелке.
– Он сейчас, скорее всего, уже на другом конце света.
– Раньше мы тоже так думали, но мы ошибались. – Д’Аморе отправил в рот последний кусочек кабанины. – Мы готовы поддержать тебя, в каком бы направлении ты ни повела расследование, и предоставить тебе все необходимые полномочия. Можешь привлечь оставшихся членов твоей команды. И мы даже тебе заплатим.
– Какая щедрость.
Д’Аморе улыбнулся красными от соуса зубами:
– Ты права. Сомневаюсь, что тебе когда-либо делали более щедрое предложение.
По дороге обратно в «полевой госпиталь» Коломба всерьез раздумывала над предложением спецслужб. Она знала, что в одиночку ей никогда не добраться до Лео, а он стал для нее настоящим наваждением – особенно теперь, когда Данте больше не требовалась постоянная помощь. Он четко произносил слова и мог самостоятельно пройти несколько шагов, хоть и опираясь на ходунки, которые он ненавидел, потому что такие же были у старого педофила из «Гриффинов»[25]. Его голос по-прежнему оставался очень хриплым, и временами Данте терял нить разговора, но у него наблюдались заметные улучшения – если не чудесные, то по крайней мере существенные. Правда, сравнивать врачам было не с чем: в истории отсутствовали задокументированные случаи, когда здоровые пациенты надолго вводились бы в искусственную кому.
– После третьей комы начинаешь привыкать, – сказал ей Данте как-то вечером, когда они ужинали под прозрачной крышей палатки. Он снова исключил из своего рациона все продукты животного происхождения и, хотя врачи морщили нос, запивал минестроне и пюре веганским коктейлем для бодибилдеров.
Коломба же в тот вечер довольствовалась скучной куриной грудкой с салатом. Она наконец начала набирать вес и мышцы, но не хотела отрастить живот.
– Третьей? Ты прикалываешься?
– Передозировка лекарств. Я пытался убедить врачей, что просто экспериментирую, но они сказали, что это называется иначе.
– Брехня! Ладно, я сделаю вид, что тебе верю, потому что ты еще не в себе. – Коломба обглодала вилочковую кость и протянула ему. – Ломай.