Были тут и совершенно случайные люди. Какого-то парня застукали в кровати с женой майора полиции. «Ты майор?» «Он майор», – с перепугу ляпнула похотливая тетка. На студента молниеносно напялили бронежилет. Как тот ни брыкался, ни бился в истерике, его отправили на защиту государственного строя. И сейчас он, хныча, рассказывал своим соседям о «вопиющей ошибке», твердил, что он либерал и при первом же удобном случае сдастся повстанцам. В конце концов, бздун так надоел своим нытьем, что стоявший сзади ветеран ВДВ хряснул его по лопатке. Студент скособоченно затих, а вэдэвэшник мрачно пообещал:
– Не успеешь сдаться.
Суставин с Пантелеевым переглянулись.
– Готовьсь к бою! – послышалась хриплая команда командира отряда, громадного и губастого.
Бойцы сунули дубинки за пояс и потянули с плеча автоматы.
– Мы стрелять в них будем? – пролепетал студент-капитулянт.
– Отставить р-р-разговоры! – проревел павианистый командир.
Он потрясал увесистым пулеметом. «Уж кто-кто, а этот пальнет в кого угодно, не задумываясь», – подумал Суставин.
Павиан дал команду рассредоточиться и залечь. Суставин с Пантелеевым откатились на фланг, ближе к Александровскому саду. Теперь подходы к Боровицким воротам простреливались отрядом с разных сторон.
Лежать на морозной брусчатке было несладко. «Неужели и впрямь придется стрелять в гражданских?» – подумал Суставин.
Впереди отчетливо заколыхался авангард толпы. Она уже перевалила через мост и плотным фаршем плыла на них. Комок подкатил к горлу капитана. Людей было так много, что даже если стрелять вслепую, накосит он народу преизрядно.
– Паша, ты как? – глухо спросил он.
Пантелеев молча обливался потом, несмотря на мороз. Его терзала плаксивая мысль, что их раздавят, растопчут.
Суставин посмотрел в бинокль.
– Что за чертовщина, они все с бородами.
Бородачи валили плотными рядами. С виду в них не было ничего агрессивного, но чувствовалась неумолимая, обезоруживающая, вселяющая панику неотвратимость.
Пантелеев глянул в свой бинокль, и пот потек даже из-под его ногтей.
– Сектанты, – лязгнул он. И ойкнул, прикусив губу. Пополз в сторону кремлевской стены, под защиту елей.
– Куда ты?
– Ухожу, я ранен.
Пантелеев демонстративно сплюнул. На брусчатке и впрямь осталось кровавое пятно.
Вдруг застрочили автоматы бойцов. Почему? Кто отдал приказ? Видимо, кто-то первый не выдержал напряжения. А за ним второй, третий…
Через несколько секунд тарахтела вся площадь. Суставин видел валящихся бородачей, но их живые товарищи вместо панических метаний продолжали переть вперед. «Если я сейчас не уйду, мне конец», – понял капитан.
Перспектива нарисовалась отчетливая: он схвачен и повешен на лобном месте, благо рукой подать. Ему больно и холодно, воронье противно роется в его внутренностях…
Суставин сорвался с места, краем глаза успев схватить, что добрая половина бойцов тоже улепетывает. Некоторые побросали автоматы и содрали с себя шлемы.
Суставин настиг и обогнал Пантелеева, затем еще двоих бойцов. Так он никогда в жизни не бегал, даже в молодые годы.
Но странно: выстрелы позади не становились тише. Наоборот, рокот автоматической перебранки усилился. Суставин обернулся. На краю Александровского сада маячили вражеские фигуры. Но уже не бородачи, а какие-то двухметровые гиганты набрасывались на стойких бойцов отряда. Те отчаянно палили, однако детины демонстрировали дьявольскую живучесть.
– А-а-аааа! – с нарастающим реактивным воплем пролетел мимо него Пантелеев.
Вслед за ним роем пронеслась гурьба росгвардейцев с перекошенными шлемами. Отшвырнув автомат, Суставин припустил за ними как бешеный.
Вояки миновали лубочное зверье Церетели и выхлестнулись на Манежную площадь. Куда бежать? «Направо пойдешь, налево пойдешь…» Где наши? Что уже захвачено мятежниками?
Несколько человек свернуло направо. Кто-то из них пламенно агитироваал укрыться в Казанском соборе. Мол, в церкви их не тронут, не посмеют.
Глупцы. Они не догадывались, что там их поджидают длиннобородые попы с кнутами и веревками.
Интуиция подсказывала Суставину, что надо скрыться в переулках. Они с Пантелеевым проскочили через Моховую, обогнули отель «Националь» и нырнули во дворы. Петляя, понеслись в сторону Никитского переулка.
Во дворах было тихо. Сотрудники здешних офисов сбежали, причем явно не обошлось без паники. На дороге валялся раскрытый портфель, из которого вывалилились бумаги с печатами.
Тут им невероятно повезло. Возле одного дома они увидели пустую машину с открытой дверцей. Старенький потрепанный «Вольво». Они сунулись в него и завизжали от радости: в замке зажигания торчал ключ.
Пантелеев завел мотор.
– Ого, да тут еще полбака!
– Гони, Паша, ко мне домой, – сказал Суставин.
– Почему к тебе?
– Судя по тому, как они наступают… Боюсь, твой дом уже захвачен.
– Не смей! – ударил по рулю Пантелеев.
– Окей, давай к тебе, – устало сдался Суставин. – Включи радио, а? Только без новостей. Найди какую-нибудь музыку хорошую…
Нос к носу с монстрами
Дом Пантелеева на Пятницкой пылал живописно и отчаянно. С треском лопались стекла, где-то наверху орала кошка.
– Где твоя квартира, Паша? – сочувственно спросил Суставин.
– На третьем слева, – всхлипнул бедняга-лейтенант.
Суставин перевел взгляд туда, где клубился густой черный дым и трепыхалось пламя. Сжал плечо напарника:
– Держись, брат. Радуйся, что у тебя нет родных.
Понял, что сморозил. Но некогда было угрызаться. С тревогой подумал, как там у него на Кибальчича? В сотый раз порадовался, что жену с дочкой перевез в деревню за сто пятьдесят километров от столицы.
Суставин усадил деморализованного товарища на пассажирское сиденье, сам сел за руль. Где-то на северо-западе равномерно бухала артиллерия. Он утешал Пантелеева как мог. Мол, у меня поживешь, потом общагу тебе выбьем. Новые вещи купим, всем отделом скинемся. Главное, живой.
Машин на улицах было аномально мало. Максидроны вообще исчезли. Оно и немудрено: обе воюющие силы рассматривали их как потенциальных разведчиков и штурмовиков, поэтому сбивали нещадно.
Они быстро домчали до «Алексеевской», осторожно доехали до дома на Кибальчича. Во дворе оказалось тихо. Капитан припарковался прямо перед входом в подъезд. Профессионально окинул взглядом двор и нахмурился. Качели на детской площадке были выдраны с мясом.
Дверь в дом не открывалась. Пришлось вывалить замок выстрелом из пистолета.
Их с Пантелеевым встретил сумрачный подъезд, ледяной от ветра, врывающегося в выбитые окна. Лампочка лифта не горела.
Они осторожно прокрались по лестнице, держа наготове пистолеты со снятыми предохранителями, прислушиваясь к звукам у соседей. Суставин невольно задержался у дубовой двери, на которой красовалась вензелистая цифра 18. Здесь, аккурат под Суставиными, жил пузатый тип с вислыми щеками. Он был чиновником не бог весть какого полета, однако в его квартире был сделан дорогой ремонт, ездил он на трэвел-вэне последней модели, его жена и дочка щеголяли в богатых мехах и ни с кем не здоровались. Та еще семейка. Как же их фамилия? Запамятовал, не то Лактюховы, не то Ломтюхины…
Однажды жена Суставина их ненарочно залила. Соседи подняли неописуемый гвалт, требовали компенсаций, грозили судом. Особенно разорялась эта мадам. Суставин с трудом сдержался, чтобы не спустить ее с лестницы.
Обычно из-за массивной двери чиновника доносился угрозливый хрип хозяйского ротвейлера. А тут тишина. Ну, понятно, семейка смоталась из города, а может, и из страны. У этой публики бизнес-джеты всегда под парами.
Суставин с классовой ненавистью пнул дубовую дверь. И застыл с поднятой ногой. Дверь легко провалилась внутрь, открыв шикарные недра чиновничьего гнезда.
В коридоре ярко горел свет. На фоне стены с замысловатым орнаментом, рядом с богатой лепниной театрально раскачивается глава семейства. С потолочной балки свисала веревка, к которой был подвешен этот Лоханкин, с выпученными глазами и по-собачьи высунутым языком. Под ним на паркете распростерлась посинелая жена.
Повинуясь профессиональному инстинкту, Суставин с Пантелеевым исследовали место преступления. Наставляя дуло на все, что торчит и выглядывает, они проникли в огромную гостиную, обставленную резным антиквариатом. Утонули в густом ковре, зажмурились от хрустального блеска люстр.
Сунулись в претенциозный будуар, в котором огромный монитор компьютера был задрапирован кружевами. Там обнаружили еще два трупа, дочери чиновника и собаки. Обе были задушены, на мясистой шее девушки расплылось багровое кольцо.
– Елки-палки, недавно их, – вымолвил Пантелеев.
– Часа два-три, – согласился Суставин, ощупывая тела.
– Линять надо, Серега.
Они вывалились в коридор. Пантелеев ойкнул, задев повешенного. Суставин схватил напарника за руку.
– Смотри!
На шее трупа – как они сразу не заметили? – болталась картонная табличка с криво накорябанной надписью: Он работал в Департаменте строительства и обирал народ.
Суставин сглотнул неприятный комок. Вряд ли смутьяны будут снисходительны и к ним, полицейским. Он живо представил себя и Пантелеева с подобными табличками: Оборотни в погонах. Они душили нашу свободу.
– Серега, может, не пойдем к тебе? – запаниковал Пантелеев.
Суставин разозлился:
– Так и будешь в форме разгуливать, пока тебя на фарш не пустят? К тому же у нас ни еды, ни питья.
Отперев дверь своей квартиры, Суставин киношно отпрянул. Досчитав до пяти, резко нырнул во тьму. Только потом зажег свет.
Постоял в коридоре, зверино озираясь. Сердце колотилось, нервы ходили ходуном. Так, тапки на месте. Пачка сигарет валяется там, где он ее бросил. На линолеуме под зеркалом слой пыли.
– Паша, входи, – шикнул напарнику.
Они торопливо сбросили с себя униформу. Суставин облачился в герметичный лыжный комбинезон и пошел рыться в гардеробе, подыскивая подходящую одежонку Пантелееву. Низенький упитанный напарник создавал проблему. Выходом из положения могли бы стать шмотки жены, дамы похожей комплекции. Какие-нибудь ее унисексовые штанцы и свитер нейтральной расцветки подошли бы. Но эта чертова модница, как назло, все уволокла с собой в деревню. Суставин метнулся к шкафу дочки, девушки тоже крепенькой.