Газ быстро сделал свое дело. Толпа крикунов, еще минуту назад роившаяся у памятника Минину и Пожарскому, превратилась в обездвиженные тела. Вниз с землелетов полетели веревочные лестницы, по ним сбежали брадобреи в противогазах с чемоданчиками. Рассредоточившись по площади и окрестным улочкам, они набросились на обладателей всевозможных бород. Вгрызлись бритвами в окладистые веники, эспаньолки, бесформенные мочалки, шкиперские полудужия и прочую растительность. Обливаясь потом, цирюльники спешили состричь всю эту разнообразную волосню. Выбившихся из сил сменяли их коллеги в противогазах.
За полчаса они не управились. Некоторые недобритые очухались, их окатили новой порцией газа.
Всех, кто был на Красной площади и на Тверской, Неглинке, Петровке, Большой Никитской, благополучно добрили. Сияя гладкими и розовыми на морозе лицами, кое-где с порезами, недавние смутьяны словно очнулись от морока. Сконфуженно озирались они по сторонам. Кто-то просил закурить, кто-то в недоумении поднимал с мерзлой брусчатки клок чужой бороды.
Вздыхая, выбритые люди побрели по домам с чувством неизъяснимой печали и недосказанности.
Весь центр города теперь усеивали разномастные бороды – темные, пегие, седые, светлые, рыжие. На улицы выехали грязесосы-утилизаторы.
Аналогичную операцию провели в других кварталах города, где бесчинствовали бородатые смутьяны. Правда, кое-где организаторы массового бритья дали маху. Один землелет задел хвостом семнадцатиэтажку и рухнул, расплющив пилота, брадобреев и нескольких бородачей. А в другом районе газ своровали, и он оказался слабоват – бородачи очнулись раньше времени и набросились на цирюльников. Пришлось спешно открыть огонь. В итоге вместо выбритых покорных граждан получили кровавое месиво из своих и чужих.
Но в целом с задачей справились. В тот же день в Госдуму был внесен и молниеносно принят закон о запрете бород и барбершопов. Отдельной статьей была прописана рекомендация священному Синоду и верховным органам других конфессий – «о приведении внешнего вида представителей клира в соответствие с требованиями, действующими на территории РФ».
К вечеру Баеву доложили, что в Подмосковье разбомблен стратегический объект джугов. По его обломкам установили, что это тот самый транслятор, который вселял беса в бородачей. Была послана разведрота с учеными для проверки полученной информации.
Тем временем гвардия саяров выбила людей в шкурах из центральных и южных районов города. Теперь правительственные войска оттесняли их к северо-востоку.
На подступах к телебашне завязалась яростная схватка. Саяры применили банковские карты: гвардейцы Баева вскидывали их и жали на магнитную полосу. Из голограмм вырывался огонь, который испепелял людей в шкурах. В воздухе пахло паленым и жареным.
Через пять часов жестоких боев Гурухан отдал приказ джугам отступать.
Одиссея двух офицеров
Много дней Суставин с Пантелеевым прятались по подвалам и брошенным зданиям. Какое-то время ютились на АЗС в районе Савеловского вокзала. Когда рядом зарокотало и забухало, они переместились в промзону на Дмитровке.
Так они кочевали из района в район, пока не добрались до МКАД. Трофейный «Вольво» Суставин бросил на обочине. Вдалеке маячил шлагбаум блок-поста. Свои? Чужие? Для полицейских-дезертиров хрен редьки был никак не слаще.
У разбомбленного торгового центра они по-партизански залегли в кювете. Убедившись, что никого нет, рысцой махнули через шоссе.
Непривычно было нестись через пустынный МКАД, обычно густой от пробок. Неподалеку от указателя на Лианозовское кладбище находился блок-пост, но их не заметили. А может, просто решили не размениваться на водевильную парочку – тощего человека в лыжном комбинензоне и пузатого в желтых лосинах.
Приятели рывком углубились в лес. Присели на поваленное дерево отдышаться. «И что дальше?» – одним взглядом спросил Пантелеев.
– Отдохнем, – вслух ответил Суставин, закуривая.
Он залюбовался сосной, которая выделялась на фоне чахлых и кривых елей, словно ее тут кто-то специально посадил. Прямо королева среди уродцев. На сосновом лапнике живописно покачивались белые островки снега.
– Красиво, – кивнул он.
– Лучше б это был бутерброд с маслом, – отозвался Пантелеев.
Суставин вытащил из сумки хлебный батон и кусок колбасы. Они погрызли задубелые продукты. Глотнули водки, немного согрелись.
– Пора, – сказал Суставин.
Часа три они брели по лесу. Машинально ели, глотали водку. Пантелеев затеял петь, но вскоре засипел и осекся.
К вечеру они набрели на деревянный домик. Пробрались сквозь бурелом и увидели перед избушкой человека. Тот стоял у крыльца в странной позе. Слегка присев, как заяц, обеими руками он стискивал голову в меховой, видавшей виды шапке. У него была окладистая седая борода и полоумный взгляд.
Увидев Суставина и Пантелеева, бородач совершил необъяснимое: ринулся к ближайшей осине и боднул ее головой. Офицеры оцепенело переглянулись. Мужик сбросив шапку и целенаправленно, неистово задолбил лбом дерево.
Они бросились к сумасброду, повалили его на снег. Дядька заревел белугой.
В доме сыскались зубровка и соленые грузди, они налили ему сто грамм. Подбросили полешек в печку, скучковались у огня. Малость обогрелись.
Человек с разбитым лбом представился егерем Егорычем. Пару недель назад с ним приключилась натуральная чертовщина.
– Какая еще чертовщина? – спросил Суставин.
Егорыч всплакнул и рванулся на улицу, заорал, что прибьет себя. Его насилу удержали. Налили еще. Он закусил, размяк и продолжил излагать:
– Где-то числа 10-го на меня затмение нашло. Проснулся я, как обычно, рано. Умылся, сходил до ветру, прогулялся. В двух местах лосиные следы заметил, еще в одном кабаньи. Пришел, значит, домой. Согрел себе каши. И вдруг чую, что-то не так со мной. Давление думаю, что ли? Только хотел померить, тут бац – в глазах потемнело. Ну, все, думаю, каюк тебе, старый хрыч.
Но вместо «каюка» Егорыч ощутил вдруг такую буйную силу, какой и в юности в нем не гуляло. А вместе с этой силой почуял и обиду, и злость лютую, и горечь, что в этой дыре зазря прозябает, в ту пору как другие-некоторые сладко едят, пьют и всяко-разно жируют.
– Так отмстить мне захотелось, что спасу нет, – страстно зажмурился захмелевший Егорыч.
В порыве крамольной ярости он сорвал со стены портрет президента и немедленно спалил его в печке. Но портрет что? Детские шалости. Распиравшая его сила требовала иного. «И аз воздам!» – поклялся он перед фотографией своей покойной Матрены, схватил охотничье ружье, патронташ и помчался в Москву.
С удивительной легкостью для своих семидесяти восьми годков Егорыч дорысил до столицы. Здесь лютый егерь примкнул к первому попавшемуся отряду таких же бородатых мстителей. У кого были вилы, у кого топор. Егорыч со своим дробовиком сразу был избран командиром отряда.
Неделю они вели партизанские бои, пробиваясь к центру. Там отряд Егорыча соединился с еще одним таким же. В течение последующих дней Егерь участвовал в штурме Белого дома, оборонял только что захваченную джугами Красную Пресню.
– Многие из наших там полегли, – покачал головой лесник. – А заради чего? Уж и не понимаю теперь. Может, вы мне объясните?
Он поднял на дезертиров глаза, в которых гнездилось недоумение.
После тех боев за Пресню Егорыч очнулся в каком-то подвале. Взрывной волной его туда зашвырнуло. Уже не чувствовал ни злости, ни мстительности. Была лишь огромная усталость и стыд за то, что наворотил.
Лесник рассказал, как выглянул из подвала и увидал нескольких таких же бородачей. Их куда-то вели со связанными руками. Егорыч решил, что на расстрел (на самом деле их вели бриться).
Не выпуская из рук верной двустволки, егерь стал пробиваться на север. Город от Пресни до самого Молжанинова был изрядно порушен. Под прикрытием развалин ему удалось выбраться из Москвы.
– А там и стемнело. К утру добрался до своей избушки. Замерз страшенно, еле отогрелся. Думал поспать, а тут вы, – заключил он свой диковинный рассказ.
– А чего на дерево кидался? – спросил Суставин.
– Тоска меня взяла. Хотел показать, мол, раскаиваюсь и готов искупить по всей форме.
Суставин и Пантелеев рассказали ему про свои мытарства. Они еще немного посидели, и Егорыч завалился на печку. Следователи последовали его примеру.
Тройной храп заходил по хате. Задребезжали окна, попугивая лесных пташек, грызунов, лис, а заодно и переодетого в бабку капитана ФСБ, который решил, что дом занят джугами и, скрипнув зубами, обошел его десятой дорогой.
Переворот
Последний день 2035 года прошел в напряженном предчувствии. Баев без конца курил и ходил от одной стены бункера к другой, скреб голову, хрустел крекерами. Наконец пришла шифровка:
Получено подтверждение: уничтоженный объект – действительно биотранслятор.
Следом прилетела новая депеша:
Джуги окончательно вытеснены из города.
Радостный рев вырвался из груди главы Правительства саяров России. В зал бункера ворвались министры и их помощники. А за ними – жены и подруги министров, их дети, племянники, альфонсы, содержанки. Следом в дверях затеснились певуны с целой ватагой кордебалетов, актрисульки с вереницей гримеров и антрепренеров. Где-то там, в гуще, но при этом выделяясь, многозначительно ухмылялся пышноусый мэтр синематографа.
Все враз загалдели, запрыгали. Многоглоточное «ура!» зазвенело под бетонным сводом. Кто-то затянул гимн, его истерично подхватили.
Слуги выкатили стол. В пять минут его уставили яствами и шампанским. До Нового года было всего ничего, а тут такой повод!
Шампанское щедро брызнуло на пиджаки и платья. Владимир Романович произнес два горячечных тоста, в которых блеснул таким красноречием, что сам пышноусый поощрительно зааплодировал.
Баев почувствовал, как кто-то мягко коснулся его плеча. Он обернулся. Постаревшая теледива с уже мятыми, но по-прежнему огромными глазами спешила изъявить ему свое восхищение. Она что-то говорила с маслянистой улыбкой, шрамик на левом виске подергивался в такт ужимкам. Владимир Романович ее терпеливо выслушал и пошел искать Киру.