– Широкоплечий? – спросила Коломба.
– И с небольшим животиком.
– Возраст? – спросил Данте.
– Я бы сказала, лет шестьдесят. Может, чуть старше. На нем был пиджак и галстук, а в руке чемоданчик. Портфель.
– Глаза?
– Голубые. Очень светлые.
Здоровая рука Данте дернулась так сильно, что он выронил карандаш. Он замер, глядя в пустоту.
Незаметно для женщины Коломба сжала его ногу под столом.
– Мы такие неотесанные, Данте. Даже не предложили госпоже Пачифичи выпить. Почему бы нам не взять ей что-нибудь освежающее?
– Не отказалась бы от колы, – сказала та.
– Мы мигом, – отозвалась Коломба, еще сильнее сжав бедро Данте.
Он очнулся и поднялся вместе с Коломбой, которая, напустив на себя любезный вид, поддерживала его под руку.
– Внутрь не пойдем, – еле слышно проговорила она, когда они отошли на пару шагов. – Слишком много народу.
Она потащила его за угол. Данте забила нервная дрожь. Он прислонился к стене. Коломба взяла его за здоровую руку:
– Все хорошо. Данте…
Голос Коломбы доносился из бесконечной дали, ее лицо исчезло, и между ними выросла серая стена. Стена силосной башни. Трещина. Отец, глядящий на него с лужайки с ножом в руке.
– Это он, КоКа, – сказал Данте так тихо, что сам не слышал собственного голоса.
Коломба бережно взяла его за подбородок, вынуждая посмотреть на нее:
– Будь со мной, Данте.
Он все еще дрожал. Лоб взмок от пота.
– Ты можешь, Данте. Оставайся со мной, – повторила Коломба.
Данте на миг прикрыл веки, потом снова открыл глаза и вернулся в реальность.
– Я здесь, – с пересохшим горлом произнес он.
– Молодец. Хочешь, я разгоню всех посетителей кафе, чтобы ты мог зайти и умыться?
– Ты это умеешь, – слабо улыбнулся он.
– Я еще не то могу.
Данте согнулся, держась за живот и медленно дыша:
– Спасибо. Лучше возвращайся к ней, я сейчас успокоюсь и поищу официанта, о’кей?
– Могу я на тебя положиться?
– Иди спокойно.
Коломба вернулась за столик, а Данте продолжил размеренно дышать, чувствуя себя все лучше. Отец больше не абстрактная сущность, не призрак, незримо парящий вокруг него. Он простой смертный из плоти и крови, который дышит, говорит по телефону, носит галстук. Он человек.
Он может ошибаться.
Данте встал, нашел официанта и заказал напитки, а затем вернулся за столик и в следующие полчаса рисовал, следуя указаниям женщины. Коломба поражалась выверенности его движений – так рисовали преступников полицейские портретисты до появления графических программ. И его умению отстраняться от процесса: Данте не добавлял деталей, не приукрашивал, не добавлял ничего от себя. Когда рисунок был готов, человек, смотревший на нее с листа бумаги, обрел конкретность реальности: мужчина за шестьдесят с мощной шеей, брылями, впалыми щеками, носом с горбинкой и жестким выражением лица. Коротко стриженные седые волосы поредели на лбу, который пересекали три глубокие, как шрамы, морщины. Данте нарисовал даже руки, которые женщина хорошо запомнила: сильные, с выступающими на тыльной стороне ладони венами и длинными большими пальцами с квадратными ногтями. Руки крестьянина, рабочего – уж точно не утонченного интеллектуала, каким его считал Данте. Руки человека, способного отрубить голову или перерезать глотку.
Когда Данте закончил, Коломба поблагодарила женщину и попрощалась, пообещав держать ее в курсе событий. Она настоятельно попросила никому не рассказывать о расследовании. Казалось, мать все поняла, но Коломба была уверена: стоит ей добраться до дому, она обзвонит всех своих подружек.
Дождавшись, пока Пачифичи уйдет, Коломба заказала кофе со льдом для себя и стопку водки для Данте, который не доверял качеству местных коктейлей.
– Знаешь, почему эта курица еще жива? – спросил Данте. – Потому что Отец не знает, что она его видела. Иначе у нас было бы уже три трупа. Если, конечно, он не прикончил еще кого-то и нам об этом просто неизвестно.
Коломба не могла оторвать глаз от портрета.
– Не такая уж она и курица, если действительно его узнала, – сказала она. – Но возможно, этот мужик просто ждал поезда, а мы уже построили вокруг него целую историю.
Данте извлек из кармана сложенный листок бумаги. Это был сделанный кремонской полицией портрет человека, которого он видел сквозь трещину в башне. Он положил его возле портрета человека со станции. Сходство было столь велико, что у Коломбы перехватило дыхание. Тот же овал лица, те же маленькие уши, а главное, те же глаза. Хотя остальное было не прорисовано, а время наложило на старый портрет свой отпечаток, его едва намеченные линии идеально совпадали с новыми. Это был тот же человек, постаревший на двадцать пять лет. Данте был прав с самого начала.
Через час Коломба припарковала машину на проспекте Мартина Лютера Кинга, напротив одного из входов на виллу Дориа-Памфили[11], и заглушила двигатель.
– Сможешь посидеть один минут десять? – спросила она Данте.
Тот растянулся почти во весь рост, до предела опустив спинку сиденья. На глаза он положил галстук, чтобы защититься от света, и впечатление производил скорее комическое, чем трогательное.
– Иди, – сказал он.
– Не объедайся таблетками.
Он показал ей язык, на котором лежала двухцветная капсула:
– Поздно.
Коломба захлопнула за собой дверцу, вошла в парк и полной грудью вдохнула запах свежескошенной травы. В детстве она приходила сюда, чтобы покормить черствым хлебом нутрий. Грызуны напоминали толстых крыс, но она их нисколько не боялась. Она читала, что теперь их переместили в другую часть парка. Это ее немного расстраивало. Она добралась до пересекавшего один из прудов моста Понте-Нанни одновременно с группой бегунов с айподами в ушах. Посреди моста, повесив голову, курил прислонившийся к ограждению Ровере. Он казался еще более постаревшим и разбитым, чем когда она увидела его в Пратони. Заметив Коломбу, он с напряженной улыбкой помахал ей рукой. Коломба подошла к нему, предусмотрительно встав с наветренной стороны от его сигареты.
– Спасибо, что позвонила, – сказал Ровере. – После вчерашнего я боялся, что ты на меня злишься.
– Так и есть. Я злюсь, что вы впутали меня в это дерьмо. Но не могу продолжать расследование в одиночку. Тем более сейчас. – Она протянула ему портрет. Глаза Ровере округлились. На мгновение Коломбе показалось, что он испуган. – Вы его знаете? – спросила она.
– Нет… Просто ты застала меня врасплох. Кто это? – спросил он, не поднимая глаз от листка бумаги.
– Человек, похитивший сына Мауджери. Это он держал в заточении Данте Торре.
Ровере лихорадочно уставился на нее:
– Ты уверена?
– Да. Он использовал Монтанари, чтобы найти жертву, а потом от него избавился. Его ник в Сети – Зардоз. Он мастер исчезновений и разгуливал на свободе тридцать пять лет, творя бог знает что. Перед побегом Данте видел, как он убил какого-то мальчишку.
– Помню, – пробормотал Ровере. – Но это так и не было доказано.
– Либо наши коллеги, расследовавшие это дело, были кончеными идиотами, либо Зардоз, Отец, или как вы хотите его называть, действительно гениально прячет трупы.
Ровере оправился от удивления:
– Похититель детей не может быть гением. Это душевнобольной.
– Если и так, то это самый здоровый больной, о котором я когда-либо слышала. Он знает, чего хочет, и берет это.
– Расчетливый серийный убийца, – сказал Ровере. – Он такой не первый.
– Расчетливый до такой степени, что мы и в учебниках о подобном не читали. Он использует сообщников, выдает себя за врача, ориентируется в интернете как профессионал, осуществляет инсценировки на местах преступлений… И все для того, чтобы поиграть с детьми в свои садистские игры и убить их, как только они станут слишком взрослыми. – Коломба покачала головой. – Все не слишком сходится, но лучшего объяснения у меня нет.
– Кто его видел? – спросил Ровере.
– Одна из мамаш, с которыми он связывался в поисках сына Мауджери.
– Он знает, что его заметили?
– К счастью, нет. Что будем делать?
Ровере сложил листок и убрал в карман пиджака:
– Я пробью портрет по базе и гляну, что из этого выйдет. А вы с господином Торре пока ничего не предпринимайте.
– Что, простите? – спросила Коломба.
– До сих пор мы опирались исключительно на теории, но теперь точно знаем, что на свободе разгуливает убийца. Я не хочу подвергать тебя опасности.
– Ловить убийц – моя работа.
– Это было твоей работой.
Коломба не верила своим ушам:
– Вы точно тот же человек, который убеждал меня не сдаваться, пока я подыхала на тротуаре? Что с вами стряслось?
– Ничего. Я просто за тебя волнуюсь. Позволь мне заняться розыском самому.
– Мы должны опросить остальных матерей, Мауджери, соседей, туристов, отдыхавших в Пратони… – настаивала Коломба.
– Я об этом позабочусь. А ты пока будь хорошей девочкой, ладно?
Коломба в приступе бешенства ударила ладонью по ограждению:
– Поверить не могу! Вы втягиваете меня в эту историю, а как только в ней забрезжил хоть какой-то смысл, требуете, чтобы я держалась подальше!
– Коломба, проблема не только в твоей личной безопасности. Сегодня меня о тебе спрашивал начальник полиции. Де Анджелис уже прожужжал ему все уши, и он пытался выяснить, что мы с тобой замышляем. Да и ребята из почтовой полиции интересуются, что тебе такого известно, чего не знают они.
– Какое мне дело до почтовых и начальника полиции! У нас появился шанс его поймать!
– Только если мы не будем действовать опрометчиво. Передохни пару дней. Это не просьба, а приказ.
Несколько секунд Коломба, ничего не говоря, смотрела на него, потом развернулась и, оттолкнув попавшегося ей навстречу бегуна, размашистыми шагами пошла прочь.
Когда она вернулась к машине, Данте уже разлегся на капоте.