нания, помимо смазанных вспышек памяти, относящихся к периоду после освобождения. Неужели он никогда не забирался верхом на этих львов? Не ходил к мессе в местный собор? Данте не имел ни малейшего понятия. Кремона казалась совершенно чужой, хотя то немногое, что он успел увидеть, ему вполне понравилось – в особенности центр города, сохранивший на себе отпечаток древнеримской архитектуры.
– Кто ему позвонит? – вырвал его из раздумий вопрос Коломбы.
– Он скорее станет слушать женщину, чем мужчину, – сказал Данте. – Особенно если у этой женщины красивый голос.
– Так у меня красивый голос?
– Только когда ты не говоришь приказным тоном.
– Зато ты лучше умеешь врать. Звони ты.
– Есть советы и напутствия?
– Не спугни его. И найди предлог для встречи.
– О’кей.
Данте набрал на мобильнике Ванды номер Ноггини и включил громкую связь.
– Тухлоногий? – дождавшись, пока мужчина снимет трубку, спросил он.
Коломба подпрыгнула: она никак не ожидала, что Данте попрет напролом.
Ноггини на секунду заколебался.
– Да. Кто это? – осторожно спросил он.
– Меня зовут Данте Пинна. Я сын Фабрицио Пинны.
Коломба снова вздрогнула и попыталась выхватить у Данте телефон, но тот отдернул руку и повернулся к ней спиной.
– О! Жаль, что так вышло с вашим папой. Мои соболезнования. Как я могу…
– Я бы хотел встретиться, – перебил Данте. – Мне срочно нужно с вами поговорить. Могу я заскочить к вам домой через десять минут? Я с подругой.
– Простите, но я сейчас ужинаю с семьей. Я не могу…
– Будет лучше, если вы освободитесь.
– Это почему же?
– Иначе я позвоню в полицию, и тогда вам придется объяснить, почему вы не сообщили, что мой отец связывался с вами перед самоубийством.
Коломба закрыла глаза. Секунд десять Ноггини молча дышал в трубку.
– Так вы просто хотите меня увидеть? – наконец спросил он.
Данте победно вскинул кулак:
– И поговорить. Скажем, это займет около часа вашего времени. Так я заеду?
– Нет, я сам к вам подъеду. Скажите куда.
– Ко входу в баптистерий. Это всего в двадцати метрах от вашего дома. Я на пикапе.
– Хорошо. До скорого.
Данте с триумфальной ухмылкой повесил трубку и закурил сигарету, чтобы отпраздновать успех.
Коломба опустила стекло: теперь, когда ей наконец удалось принять душ, ее снова начал раздражать запах дыма.
– Как ты узнал, что Пинна с ним связывался?
– Если ты не слышал о человеке четверть века, то не отреагируешь с такой готовностью, когда тебе назовут его имя. Он же явно вспоминал Пинну, и, судя по его тону, с немалой тревогой. Значит, Ноггини общался с ним перед тем, как Отец его повесил, и боялся, что рано или поздно с него за это спросят.
– Он мог прочитать о нем в газете.
– Он и на кличку свою слишком быстро отозвался. Тут я пошел ва-банк, но, если бы он не вспомнил собственное прозвище, можно было бы не терять на него время.
Данте показал ей на переходящего улицу мужчину лет сорока пяти в стеганой твидовой куртке. В Кремоне было гораздо холоднее, чем в Риме, особенно по вечерам, когда воздух становился сырым и промозглым.
– Ты знаешь его в лицо? – спросила Коломба.
– Нет, но ты только взгляни на его обувь. Такие перфорированные ботинки носят больные гипергидрозом. Неспроста его звали Тухлоногим.
Мужчина направился к пикапу, и Коломба поняла, что Данте попал в яблочко. Она вышла из машины и протянула ему руку.
– Господин Ноггини? Приятно познакомиться. Садитесь, пожалуйста, – сказала она и открыла перед ним заднюю дверцу.
– Может быть, лучше посидим в баре? – спросил он, указывая на кафе-мороженое на углу. – Там почти пусто.
– Здесь нам будет удобнее. Прошу.
Ноггини пожал плечами и сел в машину. Коломба расположилась рядом с ним. Данте остался впереди, но развернулся на сиденье, чтобы иметь возможность поучаствовать в разговоре.
– Вы, должно быть, Пинна, – сказал мужчина.
– Вы на удивление проницательны. Но все, что нужно, вы можете обсудить с моей подругой, – отозвался Данте.
– Клянусь, я понятия не имею, что происходит.
Данте ухмыльнулся:
– Это называется беседа.
– Господин Ноггини, почему Пинна с вами связался? – спросила Коломба.
Ноггини повернулся к ней:
– Если позволите говорить откровенно, у него было неладно с головой.
– Продолжайте, – подбодрила его Коломба.
– Фабрицио помешался на радиации. Утверждал, будто заболел раком из-за военной службы. Просил, чтоб я связался с нашими бывшими сослуживцами из Аннони и узнал, кто еще заболел. Но к тому времени я давно потерял их из виду. Впрочем, как и его самого. Когда он позвонил, я порядком удивился. – Он помолчал. – Стоит ли говорить, как я был удивлен, когда прочитал в газетах, что он отсидел в тюрьме и водил дружбу со взорвавшим парижский ресторан террористом.
– Белломо.
Ноггини кивнул:
– Да. Когда-то мы с Фабрицио были те еще дебоширы. Все мы были немного бешеными, иначе нас бы не отправили в Аннони. Но потом я изменился. Остепенился, завел семью. А он так и остался прежним.
– Это точно, – сказала Коломба, взглянув на Данте.
Тот незаметно кивнул: Ноггини говорил правду.
– Что еще он вам сказал? – настойчиво спросила Коломба.
– Спрашивал, помню ли я один давний ночной наряд. Он был уверен, что именно там и заразился.
– И вы его помнили, – утвердительно произнес Данте.
Ноггини снова кивнул:
– Да. Это было одно из тех странных армейских поручений, которые запоминаются на всю жизнь. Но домыслы про радиацию – просто чепуха. Я сотрудник муниципальной администрации и занимаюсь общественными зелеными насаждениями. Никакой утечки радиации в Каорсо никогда не было. Радиоактивные отходы представляют опасность несколько миллионов лет, но сейчас все они утилизируются во Франции. Также есть само ядро, которое…
– Расскажите об этом наряде, – перебила Коломба.
– Простите, но вы, случайно, не из полиции? – спросил Ноггини. – У меня складывается впечатление, что вы меня допрашиваете.
– Я тоже похож на полицейского? – спросил Данте.
– Нет, вы не похожи.
– Ну слава богу.
Мужчина улыбнулся:
– Так вот. Точной даты не помню, но было это в декабре, перед рождественскими праздниками. Сержант поднимает всех с коек и отправляет нас шестерых в ночной наряд. Нас грузят в фургон и увозят за несколько километров от казармы. Несусветная глушь, холод собачий. Там находится армейский склад, и нам приказывают избавиться от всего, что хранится внутри.
– И что же там хранилось?
– Мебель, медикаменты, книги, но в основном мешки с одеждой.
Данте напрягся:
– Мешки с одеждой?
– Да. В мешках были ношеные вещи. Гражданские, не военные. Было противно к ним прикасаться, потому что они были грязными и все провоняли. Но бо́льшая часть одежды была в мешках, и мы всю ее сожгли. Помню, Пинна при виде одежды буквально остолбенел.
– Почему? – снова спросил Данте, сверля его глазами.
Ноггини замялся:
– Столько лет прошло.
– Попытайтесь вспомнить, – гипнотизируя его взглядом, как удав кролика, сказал Данте.
– Он потом говорил, что для взрослых вещи были слишком маленькие. Что одежда была детская, мальчиковая.
Коломба и Данте молчали.
Ноггини смущенно продолжил:
– Но скорее всего, он ошибался. Бо́льшую часть мешков мы так завязанными и сожгли. И потом, откуда в армии дети? – Данте и Коломба продолжали молчать, и Ноггини испугался, что ляпнул лишнего. – По телефону Фабрицио сказал, что считает, будто одежда принадлежала облученным детям. А склад служил чем-то вроде секретного госпиталя, поскольку военные скрывали утечку радиации. Но как я вам уже говорил, это бред…
Опомнившись, Коломба достала из кармана поляроидный снимок:
– По словам Пинны, помимо вас, там были и солдаты из другого отряда. В камуфляже без знаков различия. Это они?
Ноггини взглянул на фотографию.
– У меня не слишком хорошая память на лица… Помню, в то время солдаты из другого отряда меня немало напугали, а теперь кажутся обыкновенными малолетними пацанами. Кроме него, – добавил он, показав на Немца. – Он пугает меня и сейчас. По-моему, это был их командир, но я не уверен. Простите. – Он вернул снимок Коломбе.
– Что еще вам запомнилось?
– То, что я сказал Фабрицио. Я видел, как солдаты из другой части загружают грузовик цистернами с керосином. Фабрицио спросил, уверен ли я, что это был керосин, и я сказал «нет». – Он посмотрел на Коломбу, потом на Данте. – Все носился со своей ядерной теорией.
– Он считал, что в цистернах могли находиться ядерные отходы? – спросила Коломба.
– Вот именно, но я сказал, что тогда мы все бы заразились, а это не так.
– Почему? – спросил Данте.
– Потому что я знаю, где они захоронены.
– Откуда вам это известно, господин Ноггини? – спросила Коломба.
Ноггини прислонился к дверце машины. Все это время ему приходилось поворачиваться, чтобы взглянуть женщине в лицо, и у него начинала побаливать шея. Однако, несмотря на ее дурацкий цвет волос, ему было на что посмотреть.
– Как я говорил, я работаю в муниципалитете. Мне довелось составлять список местных гравийных карьеров. В Кремоне добывают гравий и субстрат. Но надо сказать, что бо́льшая часть карьеров уже много лет закрыта. Некоторые из них превратили в свалки для утилизации асбеста или попросту забросили.
– Спасибо за разъяснения, – нетерпеливо сказала Коломба. – Вернемся к цистернам.
– Я слышал, как солдат из другой части говорил с водителем грузовика. Он велел ему ехать к карьеру Комелло, что на реке Адда, между Пьяченцей и Кремоной. Карьер уже тогда был закрыт.
– Это был один из карьеров, что вошли в ваш список? – спросил Данте.
– Я вспомнил об этом только после разговора с Фабрицио. Сами знаете, как бывает: вроде бы напрочь о чем-то забыл, и вдруг оно всплывает в памяти… Я сверился с документами. В восемьдесят девятом вышло постановление превратить карьер в свалку для утилизации промышленных отходов. Тогда это еще не запрещалось законом.