На нижнем этаже Курчо последовал указателям с надписью «Следственное управление», постучал в третью дверь – единственную, за матовым стеклом которой еще брезжил свет, – и, не дожидаясь приглашения, вошел. Сантини поднял глаза от компьютера и, узнав его, удивленно поднял брови:
– Господин Курчо! – Он поднялся и пожал ему руку. – Похоже, ваш первый день на службе все никак не подойдет к концу.
– Не представляю, что будет завтра.
– У вас какие-то проблемы? – спросил Сантини.
– Всего лишь хотел занести вам отчет карабинеров из Модены, – сказал Курчо, протянув ему бумаги. – Там видели Каселли и Торре.
– Спасибо. Не стоило вам беспокоиться. – Удивление Сантини сменилось настороженностью. Он понимал, что это не настоящая причина визита.
– Захотелось размять ноги, – сказал Курчо.
Сантини пробежал глазами отчет:
– Это подтверждает наши догадки. Торре помогает Каселли. Модена находится по дороге в Кремону, где проживает семья Торре.
Не проявляя никакого интереса к словам Сантини, Курчо сел и принялся рассеянно поигрывать ручкой.
– Могу я вам чем-то помочь? – спросил Сантини.
Курчо улыбнулся.
– Как вам понравился Неаполь? – как бы из праздного любопытства спросил он.
Застигнутый врасплох, Сантини в свою очередь снова сел за стол.
– Простите?
– Как вам понравился Неаполь? Ведь вы же там служили?
– В Скампии шли разборки мафиози. Настоящая бойня.
– Пару лет назад мне довелось поработать с одним судьей из вашей команды. – Он назвал имя судьи, и Сантини понимающе кивнул. – Так вот, он отзывался о вас с большим уважением. Говорил, что вы отлично сработали.
– Приятно слышать… – Сантини скривился. – Господин Курчо, что вы хотите мне сказать?
Начальник спецподразделения улыбнулся:
– У нас с вами есть кое-что общее. Во-первых, оба мы носим усы, хотя мои, разумеется, красивей. Во-вторых, мы оба отличные полицейские.
– Я стараюсь, как могу.
– Правда?
Сантини раздраженно развел руками:
– Могу я спросить, на что вы намекаете?
– Думаю, вы и сами знаете.
– Не я возглавляю следствие по делу Каселли, – сказал Сантини. – Я лишь выполняю приказы магистрата.
– Вы пляшете под чужую дудку, – впервые посуровев, сказал Курчо. – Вот только дудочник заведет вас в тупик. Госпожа Каселли невиновна.
– И вам хватило одного дня, чтобы это понять?
– Каселли работала под началом господина Ровере. Она вмешалась в расследование в Пратони не по собственной прихоти. И если Ровере дал ей подобное поручение, а она его приняла, значит они друг другу доверяли.
– Возможно. Также возможно, что, выполняя это поручение, она попросту сошла с ума.
– Или же их вмешательство пришлось кому-то не по нраву. Поэтому и погиб Ровере.
– Скажите это Де Анджелису, – отчетливо проговорил Сантини.
– Я говорю это вам. Потому что вы мой коллега. И я знаю, что вы мне верите, несмотря на все ваше уважение к Де Анджелису и личную неприязнь к госпоже Каселли.
Сантини стоило большого труда не потерять самообладания.
– Благодарю за ценные указания, – сквозь зубы процедил он. – Я их обязательно обдумаю. Могу я еще чем-то быть вам полезен?
Курчо поднялся:
– Нет, ничем. Спасибо за беседу. Подумайте. Мне не хотелось бы видеть, как это дело утянет вас на дно. Способных коллег нечасто встретишь. К тому же усатых.
Он вышел из кабинета. Сантини несколько секунд смотрел на дверь, а потом разломил ручку, с которой играл Курчо, напополам и швырнул ее в мусорное ведро.
– Да пошел ты на хрен! – тихо сказал он. Но впервые с начала всей этой истории у него возникло неприятное предчувствие, взбирающееся по позвоночнику ледяной сороконожкой. Он встряхнулся и занялся подготовкой поездки в Кремону.
Коломба проснулась на рассвете. Она давно отвыкла спать рядом с другим человеком и, хотя Данте свернулся клубком на узком диванчике у окна, всю ночь ощущала его присутствие и спала лишь урывками. Ей снился Отец, парижский взрыв, сослуживцы, берущие ее под арест, снова Отец и силосная башня. В восемь утра ей надоело вертеться, и она встала. Данте спал, приоткрыв рот и тихонько похрапывая. Он лежал лицом к пропускающему свет окну с поднятыми рольставнями. Из соображений скромности он облачился в спортивный костюм покойного мужа Ванды, которой был ему одновременно короток и слишком широк.
Коломба переоделась в ванной, а выйдя на кухню, нашла на столе записку от Ванды. Та предупреждала, что вернется к обеду: они с Валле уехали за покупками по просьбе Данте, который накануне вечером, по возвращении из поездки в карьер, составил список необходимых приобретений. Коломба понятия не имела, каким образом он убедил их снова им помочь, но ему это удалось.
Позавтракала она в полном одиночестве. Перекусив черствыми сухариками с медом и выпив целый кувшин кофе, она принялась, как львица в клетке, мерить нервными шагами дом. В жилище Ванды обнаружилось едва ли не полное собрание книг из серии «Избранные романы „Ридерс дайджест“ и несметные скопища всевозможных безделушек и резных статуэток, большинство из которых изображало диких животных. Коломба подумала, что они, должно быть, остались ей в наследство от мужа-охотника или были подарены Валле. Кругом виднелись следы его присутствия: мужские очки, пара шлепанцев, достаточно большой, чтобы вместить его телеса, домашний халат и собирающая пыль стопка выпусков экономической газеты не слишком органично сочетались с сокращенными изданиями знаменитых романов.
Наконец из гостевой спальни появился бледный как полотно Данте, до сих пор щеголяющий в своем нелепом спортивном костюме. Вид у него был такой, словно он не проснулся после безмятежного сна, а восстал из могилы.
– Я так больше не могу, – сказал он. – Есть в этом доме кофе?
– Да. Но не такой, какой ты любишь, – с натянутой улыбкой сказала Коломба.
– Не важно. Я готов пойти на жертвы. В тюрьме будет даже хуже, а меня уже ломает похлеще, чем наркомана…
– Я сделаю тебе кофе, а ты пока иди умываться, – сказала Коломба и вскочила.
Данте озадаченно посмотрел на нее:
– Все нормально?
– Просто надоело сидеть без дела.
– Ты нервничаешь.
– Конечно нервничаю. А ты нет?
– Нет, у Ванды есть куча ксанакса. Или, лучше сказать, была.
Пока Данте сидел за поздним завтраком, во дворе послышался шум грузовика. Подав Данте знак молчать, Коломба опасливо выглянула из-за штор. Возле дома остановился бортовой грузовик, на платформе которого была установлена огромная электрическая лебедка, каких не встретишь даже на тягачах. Трос, в свою очередь, был тоньше и заканчивался двумя крюками, крепившимися к прочным с виду цепям.
– Все в порядке? – спросил Данте, застывший, не успев поднести ко рту печенье.
– Похоже, доставка приехала, – сказала Коломба. – Но я не вижу, кто за рулем.
Дверца с пассажирской стороны распахнулась, и на подножке грузовика показалась Ванда. Она явно не решалась спрыгнуть вниз из высокой кабины. Водитель – марокканец лет пятидесяти в сером костюме и красном галстуке – подбежал к женщине и помог ей спуститься.
– Посмотри, – сказала Коломба. – С Вандой приехал какой-то хмырь.
Отложив печенье, Данте, словно изображающий воришку мим, с преувеличенной осторожностью подкрался к окну и выглянул из-за шторы. Увидев марокканца, он улыбнулся:
– Это Андреа, правая рука отца. Его мальчик на побегушках и, пожалуй, единственный друг.
– Ты ему доверяешь?
– Да, но я не знаю, что ему известно. Лучше, если ты показываться не будешь.
– О’кей, – сказала Коломба и спряталась в комнате Ванды.
Она оставила дверь приоткрытой, чтобы иметь возможность наблюдать за входом. В комнате витал аромат одеколона «Колониали». Тут и там на виду лежали предметы мужской одежды, а к борту кровати был прислонен кислородный баллон с маской, необходимый Валле, чтобы не задохнуться во сне.
Ванда и Андреа вошли в дом. Данте был искренне рад видеть мужчину и заключил его в объятия.
– Ты нагулял жирок, – сказал Андреа. – Еще немного – и станешь похож на папашу.
– А тебе только того и надо. Будешь тиранить нас обоих.
Андреа коротко рассмеялся и тут же посерьезнел:
– Я пригнал лучший грузовик, который только можно было достать на стройке. У лебедки двадцатипятиметровый трос. Ребята говорят, он выдерживает пару тонн, но сам я не проверял.
– Пожалуй, это как раз то, что нам нужно.
Ванда что-то неслышно сказала Андреа. Должно быть, предложила ему выпить или перекусить.
Тот вежливо отказался.
– Мне пора возвращаться на работу. Но сначала надо разгрузить остальное барахло. – Он нерешительно повернулся к Данте. – Твой отец просил передать, что предложение еще в силе, – с некоторым смущением сказал он.
– С чего он взял, что за пару часов я могу передумать?
– Он знает, что ты парень непостоянный.
– Похоже, в последнее время я изменился… – с ноткой грусти сказал Данте. – Я бы помог тебе с разгрузкой, но не хочу показываться на улице.
– Понятно. – Андреа поднял руки в знак капитуляции. – Ну тогда я пошел.
Он открыл входную дверь, и Коломба отодвинулась, чтобы ее не было заметно. Она задела коленом стопку сложенных у стены журналов об интерьере, и они соскользнули на пол. Нагнувшись, чтобы их подобрать, она увидела среди журналов старый фотоальбом с переложенными пергаментом листами. Чувствуя, что сует нос в чужие дела, Коломба все-таки не удержалась и с любопытством его раскрыла: как она и думала, первая фотография запечатлела венчающуюся пару, одетую по моде семидесятых годов. Женщина нисколько не походила на Ванду, но ее жених… В разодетом в узкий пиджак мужчине, который серьезно глядел на священника, она узнала Аннибале Валле. Только вот парень у алтаря был моложе на сорок лет и стройнее минимум на сотню килограммов. Значит, брюнетка в белом платье – мать Данте.
Пока Андреа, перешучиваясь с Данте, разгружал грузовик, устроившаяся на краю кровати Коломба листала семейный альбом Валле. На паре черно-белых фотографий был изображен курортный городок – то ли Римини, то ли Риччоне. Женщины были поголовно облачены в закрытые купальники, а Валле играл в пляжный теннис. Еще через три снимка на балконе, с округлившимся животом, курила мать Данте. Уже на следующей фотографии на одеяле лежал голенький полугодовалый Данте. Коломбе не терпелось ее ему показать, хотя его реакции она немного побаивалась. Силосная башня начисто стерла его память о родне и друзьях, и их фотографии – например, та, где близкие аплодируют его первым попыткам ползти, – могут стать для него потрясением. Данте уверен, что все его снимки и детские вещи уничтожены при пожаре. На деле же кое-что уцелело, но отец забыл ему это показать.