– Только не вставай на моей линии огня, хорошо?
– Ясно.
Данте подошел к Немцу и принялся стягивать его щиколотки скотчем. Вблизи он заметил, что молоток Коломбы пробил тому ступню насквозь. В окровавленной ране поблескивали осколки костей. Данте отвел глаза, боясь, что его стошнит. Ему казалось невероятным, что этот человек не кричит от боли.
– Почему ты сказал, что он не Отец? – спросила Коломба.
– Потому что это не он. Он ходит не как Отец, и у него совсем другие повадки. Тогда возле больницы я этого не заметил, но сейчас вижу совершенно точно.
Голова у Коломбы пошла кругом.
– Хочешь сказать, мы преследовали не того человека? Разве не его ты видел в щель силосной башни?
– Его.
– Ничего не понимаю.
Стянув Немцу щиколотки, Данте скрестил руки мужчины у него на груди. Немец не сопротивлялся и продолжал лежать, глядя на небо. Опасаясь, что мужчина внезапно кинется на него, Данте поспешно начал обматывать ему запястья.
Поняв, что его тревожит, Коломба подошла к ним и прижала дуло пистолета ко лбу пленника.
– Будь паинькой, – сказала она.
Немец как будто ее и не слышал.
– Я сказал, что он не Отец. Он тот самый человек, которого я видел той ночью. Но это не он приходил ко мне в капюшоне и темных очках, чтобы со мной позаниматься. Этот ниже ростом и уж точно более крепкого телосложения. Увидев его сквозь в щель в стене, я принял его за Отца. Неудивительно, что я ошибся, ведь он был первым человеком, чье лицо я увидел за одиннадцать лет в заточении. – Данте закончил и поднялся, чтобы полюбоваться результатом своих трудов. – Он не заботился о пленниках вроде меня. Теперь мне ясно, что у него была другая работа.
Коломба всмотрелась в невыразительное лицо Немца:
– Киллер. Так, значит, все твои рыдания были для показухи?
– Ну, скажем, только начиная с определенного момента. Пока он считал меня совершенно беспомощным, ему незачем было терять на меня время. – Он повернулся к Коломбе. – Что мы теперь будем с ним делать?
– С ним – ничего. Давно пора вытащить цистерну.
Данте кивнул:
– А мы точно сможем ее вытащить, если ты не будешь следить за тросом?
– У нас нет выбора. В баллоне не осталось воздуха, да и потом, я все равно не в состоянии погружаться. Остается лишь надеяться, что трос ни за что не зацепится.
– Тогда ладно. Пойду заведу лебедку.
Не успел Данте взобраться на платформу грузовика, как ночную тьму прорезали лучи фонарей. Кто-то закричал, и по карьеру разнесся пронзительный визг полицейской сирены.
Они слишком долго провозились с Немцем: полиция уже приехала.
Коломбу и Данте, трясущихся от холода и забрызганных грязью и кровью, обыскали и сковали наручниками за спиной. Тем временем со стороны петляющей среди деревьев дороги на берег высыпали полчища кремонских и миланских полицейских, а патрульные автомобили встали полукругом, чтобы осветить фарами место событий.
Когда местность была оцеплена, Сантини распорядился оказать первую помощь лежащему на земле связанному мужчине и вызвать «скорую».
Коломба с досадой думала о том, что они почти успели вытащить со дна цистерну. Не хватило всего десяти минут, а может, и того меньше. Столько трудов – и все ради того, чтобы сойти с дистанции на финишной прямой. Она потупилась скорее от тяжести поражения, чем от стыда, что ее арестовали. Данте замкнулся в себе. Он мог думать лишь о том, что его бросят в темную камеру и он никогда больше не увидит неба.
Сантини, держа руки в карманах, подошел к ним. Ему так и не пришлось доставать табельный пистолет. Вид у него был почти такой же изможденный, как у Коломбы и Данте.
– Каселли, кто этот полумертвый здоровяк?
Коломба с напускным спокойствием подняла лицо:
– Его называют Немцем. Он работает на Отца.
– Опять этот Отец… Каселли, завязывай. Никто не поверит, что ты такая же чокнутая, как твой дружок.
– Тогда что, по-твоему, он тут забыл?
– Не знаю. Но я понял, что меня это не волнует. Я свое дело сделал.
Коломба сжала стучащие от холода зубы:
– Как у тебя все просто.
– Тебе и самой надо было бросить это дело. Причем давным-давно. – Один из агентов передал Сантини упакованный в прозрачный пластиковый пакет «глок». – Твоя пушка? – спросил он Коломбу.
– Нет, его, – ответила Коломба. – И он в нас из нее стрелял. Сделай тест на следы пороха, и сам убедишься.
Сантини повернулся к Немцу. Полицейские уже перебинтовали ему раны, но из стопы сквозь марлю сочилась кровь.
– Слышали, что они сказали? Вы действительно пытались их убить?
– Я не знаю, кто эти люди, – прошептал Немец. – Они на меня напали.
Сантини запросил удостоверение личности мужчины. «Пьеро Фрабетти», – прочитал он.
– И что же вы здесь делали, господин Фрабетти?
– Гулял.
– Посреди ночи?
– Прошу вас… Мне плохо. Вы не могли бы меня освободить, пожалуйста? – Он был все еще по рукам и ногам связан скотчем.
– Может быть, позже, – сказал Сантини. – Где долбаная «скорая»? – прокричал он.
– Уже едут, будут через десять минут, – отозвался сопровождающий его инспектор следственного управления – тот самый, что говорил на северном диалекте. – На дороге неподалеку произошла жуткая авария, и все машины «скорой» сейчас заняты там.
– Долбаное захолустье! – пробормотал Сантини. – Увезите Каселли и ее дружка. Прямо в Рим, ясно?
– Понял. А с ним что? – спросил тот, показывая на Немца.
– Передай его нашим кремонским коллегам. Пусть разбираются.
Инспектор отдал распоряжения подчиненным. Коломбу трясло от холода и злости.
– Сантини… в озере доказательство наших слов! – закричала она. – Просто поднимите его лебедкой! К тросу привязана цистерна.
– А в цистерне Отец? – рассмеялся Сантини.
– Это займет всего пять гребаных минут…
– Лишних пять минут. Чао, Каселли.
Он отвернулся от арестованных, подошел к кромке воды и закурил. У него болел желудок, и хотелось ему одного – хорошенько выспаться. Но сначала ополоснуться в душе, а еще раньше – опрокинуть стаканчик чего-нибудь покрепче. А может, и больше, чем стаканчик.
– Неужели они просто бросят все здесь? – растерянно спросил Данте, пока агенты подталкивали их к припаркованным у деревьев полицейским машинам.
– Они оставят здесь постовых и дождутся приезда кремонского магистрата, – объяснила Коломба. – А тот уже распорядится вытащить цистерну. Может быть.
– И что с ней сделают?
– Отвезут в криминалистическую лабораторию и откроют.
– Она исчезнет при перевозке, – заметил Данте. – Или в лаборатории. И пройдет слишком много времени. Мы должны вытащить ее сейчас, КоКа. Прежде чем Отец поймет, что должен избавиться от улик. То есть от детей…
– Данте… мы сделали все, что могли…
Данте взволнованно оглянулся по сторонам. Его взгляд остановился на Сантини. Как он ухитрился его не заметить?
– У нас есть еще один шанс, – кивнув на Сантини, сказал он.
– Вы двое, хватит болтать, – приказал один из конвойных.
– Захлопни варежку, пингвин, – сказала Коломба. Ее голос прозвучал так властно, что полицейский замолчал. – Сантини – шестерка Де Анджелиса, – сказала она Данте.
– Но не Отца, – с нажимом сказал Данте.
– Почему ты так думаешь?
– Посмотри на него. Ссутулился, руки в карманах. Будь он доволен тем, что происходит, он бы колотил себя в грудь, как горилла. Но на нем лица нет. Он знает, что что-то не так. – Данте повысил голос: – Ведь вы это поняли, правда, Сантини? Что-то не так. Вы гадаете, не водят ли вас за нос?
Сантини не обернулся, но Коломба увидела, как напряглась его спина. Агенты, удерживающие Данте, снова подтолкнули его к деревьям. Он начал упираться, и к ним подбежал третий полицейский, чтобы помочь сослуживцам оттащить его к машине.
– Может, вы даже не любите детей! – снова закричал Данте. – Но однажды вы узнаете, что Лука Мауджери и Руджеро Палладино погибли в клетке, и больше не сможете спать по ночам! Они погибнут по вашей вине! Потому что у вас кишка тонка жить по совести!
Сантини, напряженно скривившись, развернулся к нему:
– Кто такой Руджеро Палладино?
Конвойные остановились, чтобы дать ему поговорить с задержанными.
– Еще один мальчик, которого похитил Отец, – ответил Данте. – Такой же, как я. А помогал ему вот этот связанный нами человек. И хотя у меня нет доказательств, я верю, что есть и другие дети, которых мы должны спасти.
– Ваш похититель двадцать пять лет как мертв, Торре. Вы бредите, – сказал Сантини.
Но Коломба снова почувствовала, что в его словах нет прежней непоколебимой убежденности. Данте прав: у Сантини сдают нервы.
– Тогда почему Немец пытался нас убить?
– Мне неизвестно, что здесь произошло.
Данте улыбнулся:
– Однако вам, как минимум, известно, что Немец опасен, иначе вы бы развязали ему руки. А если мы правы насчет него, то, возможно, не ошибаемся и насчет детей. Это вас и беспокоит.
– Меня беспокоит только, как бы поскорей покончить со всем этим дерьмом, – сказал Сантини. Но тон его до неузнаваемости изменился.
– Так что вам мешает? Покончите с ним наилучшим образом. Распорядитесь вытащить и открыть цистерну.
До сих пор Коломба молчала, чтобы не влезать в их разговор, но больше сдерживаться она не могла:
– Я знаю, каково жить с чувством вины, Сантини. И я от всей души надеюсь, что с тобой этого не случится. Гибель детей ты никогда себе не простишь.
Сантини открыл было рот, чтобы ответить, но так ничего и не сказал. Внезапно он словно увидел себя глазами своих людей. Увидел полицейского средних лет в слишком легком для такой холодной ночи плаще. Младшие по званию побаиваются его из-за вспышек ярости, а старшие попросту сторонятся. Никто из них ему не доверяет. А ведь они правы. Самый худший коп – тот, кому стало на все плевать. Плевать, кого арестовывать, плевать, кого отправлять за решетку, плевать, виновен ли задержанный. Плевать, что кто-то может пострадать или погибнуть. Главное – закрыть дело и не нажить геморроя. Как любила повторять его матушка, нужно уметь «плыть по течению». Он с детства мечтал стать полицейским и представлял, как сослуживцы аплодируют очередному его героическому подвигу, а он купается в лучах заслуженной славы – точь-в-точь как в кино. Но постепенно этот герой исчез. Его место занял хмурый, заурядный функционер, который всегда держит нос по ветру и знает, кому польстить, а кого осудить. Но сейчас, понял Сантини, ему стало плевать и на карьеру. Он чувствовал себя старым и измотанным. У него не осталось ни надежд, ни идеалов.