Заметив проезжающее мимо такси с включенной шашкой, он неожиданно для себя остановил его взмахом руки. Когда он назвал таксисту адрес, тот недовольно поморщился, не желая ехать в такую даль, но все-таки согласился.
Данте плюхнулся на заднее сиденье и прислонился щекой к окну. Мимо пролетал смазанный пейзаж, разглядеть который он даже не пытался. Они свернули с бульвара и выехали на дорогу, проходящую через разбросанные между Кремоной и Мантуей поселки. Вскоре сплошные стены палаццо уступили место разрозненным группкам приземистых домишек, кофейням «Мокарабия» и «Сегафредо» и церквям с примыкающими к ним игровыми полями. Все это сменилось одинокими виллами и сельской местностью. Когда начало смеркаться, показались первые фермы, первые белые металлические силосные башни, первые поля, уставленные стогами сена. Когда машина достигла съезда на дорогу к Аккуанегра-Кремонезе, Данте дал подробные указания таксисту. Он прекрасно знал маршрут. Поначалу он возвращался сюда сотни раз, как ревностный паломник, но вот уже более двадцати лет он здесь не бывал. Эти воспоминания, относящиеся к периоду после побега или, скорее, освобождения, принадлежали ему самому.
На закате Данте попросил водителя остановить такси на обочине грунтовой дороги, которая вела к развалинам фермы с заколоченными окнами и заросшей мхом кровельной черепицей.
– Вы точно хотите выйти здесь? – спросил таксист.
– Да. Как раз сюда мне и нужно, – расплачиваясь, ответил Данте.
– Если захотите вернуться, здесь такси нет.
– Зато есть поезд, – сказал Данте. – По крайней мере, в мои времена был.
– Не знаю, ходит ли он до сих пор. В любом случае город в той стороне. – Мужчина указал дорогу. – Далековато на своих двоих.
– Я люблю гулять пешком.
Данте со сжимающимся сердцем вышел из машины и направился к ферме, позади которой садилось огромное раздутое солнце. Стены были покрыты граффити и тэгами местных банд, неприличными надписями и гимнами Марко Пантани – погибшему в цвете лет местному велогонщику. Воняло ирригационной канавой и гниющей листвой. Запах ничуть не изменился.
«Я вернулся домой, – подумал он. – В единственный дом, который у меня когда-либо был».
Но возможно, это не дом. Это лоно, породившее его на свет после одиннадцати лет гестации. Прежде была только пустота.
Данте подошел к забору и прислонил глаз к трещине в закрытой на цепь деревянной калитке. Сквозь щель виднелся какой-то старый хлам, рухлядь, очередные граффити и карабкающиеся по стенам лозы. С левой стороны испещренных черными мазками пожара каменных руин зиял проем, в котором раньше находилась дверь в дом Бодини. Справа когда-то располагалась комната его матери, где после ее смерти никто не жил. Бодини вышиб себе мозги здесь, на нижнем этаже. Хлев отсюда видно не было. Данте помнил доносившееся из-за стен башни мычание и блеяние телят.
Обойдя ферму, он оказался на просторной, как футбольное поле, бетонной платформе, пошедшей трещинами от влажности и лет. Когда-то здесь высились силосные башни, в которых жили он и его матрица, его близнец. Пятнадцать лет назад новый мэр распорядился их снести: местные устали от нашествия мальчишек, рассказывавших о ферме леденящие кровь страшилки. Согласно их россказням, если в полнолуние произнести имя ребенка из башни, очевидцам являлся его призрак – что-то вроде Кэндимэна из долины По. Узнав о разрушении башен, Данте, не возвращавшийся сюда с тех пор, как покинул Кремону, целый день пытался разобраться в собственных эмоциях. Он чувствовал, что над ним совершено насилие, хотя и не смог бы объяснить почему.
На сером бетоне платформы темнели почти черные пятна – следы круглых оснований башен. Данте подошел к месту, где раньше находилась его башня, и снова ощутил гнет его стен, увидел свою кровать, отхожее ведро. Память безошибочно подсказывала, где все стояло. Он опустился на корточки в том месте, где когда-то читал принесенные Отцом отрывки и учил уроки. Внезапно послышался шум двигателя, и Данте заметил, что к платформе подъезжает белый фургон. Он подумал, что это, должно быть, какой-то местный фермер или сторож, нанятый муниципалитетом, чтобы разгонять любителей чернухи, которые до сих пор приезжали сюда ночью в поисках даровых острых ощущений.
Данте поднял здоровую руку в знак приветствия.
– Не беспокойтесь, я уже ухожу, – сказал он.
Человек за рулем не пошевелился. Уже почти стемнело, и Данте не видел за стеклом его лица.
Но неподвижность мужчины вызывала у него тревогу. Он снова помахал:
– Уже ухожу! Я ничего не сломал.
Данте спустился с платформы с дальней от фургона стороны. Он решил, что пойдет в обход, через заросли высокой травы, а потом выйдет на тропинку, ведущую к дороге. Перемазаться он нисколько не боялся.
Фургон коротко просигналил, и ему показалось, что мужчина за рулем ему помахал.
Данте не отреагировал, но водитель снова нажал на гудок. Теперь он ясно видел, что тот ему машет. Похоже, мужчина за рулем подзывает его к себе. Данте с опаской, подволакивая ноги, подошел к фургону. Стекло со стороны водителя начало опускаться.
Увидев, кто сидит за рулем, Данте попытался сбежать, но не успел.
Поначалу Коломба совсем не волновалась. Ну или почти не волновалась. Связаться с Данте она не могла, поскольку они оба выбросили мобильники, еще когда скрывались от полиции, и этот факт ее здорово нервировал. Приходилось каждые десять минут заглядывать в номер Данте, чтобы проверить, не вернулся ли он в гостиницу. Ближе к вечеру она позвонила Минутилло, но оказалось, что Данте не звонил и ему. Наконец она оставила на его двери записку, в которой предупредила, что ужинает в остерии «Ла Биссола» с Робертой из ЛАБАНОФ, и объяснила, как туда добраться.
Коломба приехала в ресторан в восемь вечера. В остерии, расположенной возле романской церкви, подавали отличную паэлью, совершенно не похожую на блюда местной кухни. Однако она едва дотронулась до еды – слишком беспокоилась из-за Данте и причины, которая привела ее на эту встречу. Она собиралась передать Роберте образец ДНК Валле и рассказать обо всем, что узнала. Хотелось бы, конечно, заблаговременно предупредить об этом Данте, но такая возможность ей не представилась, и она заранее чувствовала себя виноватой. К тому же она опасалась, что Роберта примет ее за сумасшедшую. К счастью, та отреагировала вполне нормально и после секундного замешательства сказала, что верит ей, пообещала передать образец коллегам-биологам и гарантировала максимальную конфиденциальность. По крайней мере, до получения результатов, о которых она обязана сообщить Спинелли.
– Ты уверена, что не ошибаешься насчет господина Валле? – спросила Роберта. Когда Коломба позвонила ей, чтобы назначить встречу, а та пригласила ее на ужин, они перешли на «ты».
– Абсолютно, – ответила Коломба. – Он это признал. По-моему, ему давно хотелось обо всем рассказать.
Роберта насадила на вилку кусочек курицы и медленно его прожевала.
– Мне довелось поработать над многими чудовищными делами, да и тебе, думаю, тоже. Но эта история затмила их все. Как поживает господин Торре?
– Не слишком хорошо.
– Я бы удивилась, если бы было иначе. Если увидишь его, передай, что я ему очень сочувствую.
Коломба улыбнулась:
– Он не любит, когда его жалеют.
– Но я его нисколько не жалею, совсем наоборот. У него потрясающая манера мыслить, и, хоть он и худой как палка, мне он кажется очень привлекательным, – откровенно признала Роберта. – Кстати, думаю, ты вправе знать, что госпожа Спинелли запросила разрешение на повторную экспертизу тел погибших во время парижского взрыва.
При упоминании Катастрофы Коломба, как всегда, почувствовала спазм в легких.
– Прокуратура возобновляет дело?
– Спинелли пытается, но это непросто. Насколько я поняла, помимо ваших с господином Торре показаний, нет никаких объективных доказательств существования помогавшего Немцу отряда, будь то в восьмидесятые или сегодня. Все связи, так сказать… теоретические. Думаешь, американские спецслужбы согласятся сотрудничать?
– Нет, – мрачно ответила Коломба. – Как и итальянские. Сама видела, как взвился этот клоун во время брифинга.
– Я не слишком удивилась, – сказала Роберта. – Они всегда так делают.
– Тебе уже приходилось иметь с ними дело?
– Меня как-то попросили провести экспертизу тел подозреваемых в терроризме, – пояснила Роберта. – И мне так и не удалось вытащить из спецслужб хоть какие-то сведения. Коммуникация осуществляется только в одном направлении. В конце концов, это ведь секретные службы.
– Точно. Обструкционизм – их конек, – заметила Коломба. – Девятнадцать погибших и десять похищенных, не считая парижских жертв и убийств, совершенных Отцом и Немцем в Риме за последние дни, но все держат рот на замке.
Роберта поднесла к губам бокал сангрии:
– Я сегодня видела полицейского, который тебя арестовал.
– Сантини? – изумилась Коломба. – Он что, в Кремоне?
– Да, я видела, как он заселялся в отель «Ибис». Я тоже там остановилась. Обычно я езжу в командировки из Милана одним днем, но завтра с утра у меня встреча с криминалистическим отделом, и я предпочитаю хорошенько выспаться.
– И что он тут забыл?
– Мне он об этом не доложил. – Роберта заговорщицки улыбнулась. – Кажется, Спинелли взялась за него не на шутку. Добраться до Де Анджелиса ей не удалось, но у Сантини нет таких влиятельных покровителей.
– Для человека, который вечно торчит в лаборатории, ты неплохо осведомлена, – заметила Коломба.
– Вообще-то, здесь я не слишком много времени провожу в лаборатории, – улыбнулась Роберта. – Приходится целые дни просиживать в суде на встречах с местными прокурорами и экспертами. Признаюсь, от этих встреч я устаю гораздо больше.
К столику подошел хозяин и осведомился, не желают ли они чего-нибудь еще. Женщины заказали кофе и попросили счет.
– Как продвигается идентификация тел? – поинтересовалась Коломба.