Мне вспомнилось, как в десять лет арахессы проверяли мою способность выдерживать боль. Я готовилась к испытаниям, убеждала себя, что если выдержу уродование глаз, сломанные кости и потерю пальца, то впоследствии выдержу любые трудности.
А сейчас, закусив язык там, где был рубец шрама, я думала, что эта боль меня сломает.
Но я не позволю, чтобы эта боль сломала его.
– И где же тот кинжал?
Я не успела даже возразить. Зрящая мать протянула руку, и вдруг кинжал оказался там. Ножны у бедра опустели.
Я всего несколько раз видела, как сражается Зрящая мать. Впрочем, это были не столько сражения, сколько убийства.
Обычно я чувствую движения других заранее. Но не движения Зрящей матери. Я лишь уловила, как кинжал по воздуху двигался прямо к сердцу Атриуса.
– Он отмечен богиней! – крикнула я.
Лезвие замерло в воздухе. Зрящая мать по-птичьи наклонила голову. Ее сущность редко выдавала эмоции, поскольку она безупречно умела их скрывать. Однако сейчас я ощутила промелькнувшую искорку интереса.
– Прости меня, – произнесла я, выдавливая слова. – Я сама была… ошеломлена, когда узнала. Я бы сообщила раньше. Я пыталась связаться с крепостью, но мне никто не ответил.
– Отмечен богиней.
Зрящая мать суровым тоном приказала кинжалу вернуться, и тот послушно влетел ей на ладонь.
– Он был отмечен самой Ниаксией, – торопливо продолжила я. – Представляешь? Ниаксией. Это же такое приношение Аседже.
Боги Белого пантеона ничто не ценили так высоко, как принесение им в жертву другого приверженца, в особенности приверженца бога-соперника. А еще лучше – приверженца ненавидимой всеми ими богини Ниаксии. Да, Аседжа относилась к Ниаксии терпимее всех, однако терпимость – это не союз. Подобный дар был очень значим для нее.
Зрящая мать замерла, не опустив руки с кинжалом. Ее лицо и сущность были непроницаемы. Другой рукой она взяла Атриуса за подбородок и развернула лицом к себе. Атриус не оставлял попыток вырваться из-под ее магии, но безуспешно.
И вдруг она резко отдернула руку.
– Проклят, – сказала она. – Он проклят Ниаксией.
– Но Ниаксия заключила с ним сделку. Он действует от ее имени. Забирает земли, принадлежащие Аседже, чтобы угодить своей богине-отступнице. Прядильщица наверняка обрадуется такому приношению.
Зрящая мать задумалась.
Я склонила голову и протянула руки с раскрытыми ладонями – знак благочестия и послушания.
– Прости меня, Зрящая мать. Я… я действовала слишком поспешно и необдуманно. Ты многократно указывала мне на это. И если своими действиями я заслуживаю смерти, я…
– Довольно.
Она быстро подошла ко мне и обеими руками коснулась моего лица. Мое тело отозвалось на ее прикосновение двояким образом: одна часть меня хотела прильнуть к ней, как я это делала все пятнадцать лет, другая – отпрянуть. Каждое желание было одинаково сильным.
– Силина, я же вырастила тебя, – тихо сказала она, и ее голос слегка дрогнул. – Мне прекрасно известны все твои слабые стороны. Пятнадцать лет я стараюсь защитить тебя от них. Ты ведь всегда обладала такими задатками…
Зрящая мать не договорила. Ее ладонь соскользнула с моей щеки, а сама она надолго замерла.
Мне было тяжело набраться храбрости, подавить свой гнев и заглянуть в щелочку, открывшуюся для меня.
– Я хочу сделать Аседже приношение, – пробормотала я.
Зная, что Зрящая мать способна чувствовать мои нити, я постаралась сделать эти слова как можно правдивее. До чего же тошнотворно легко это было – показать ей, как сильно я люблю богиню и орден, хотя на самом деле меня бесило их предательство.
– Зрящая мать, позволь мне искупить свою вину. Прошу тебя.
Моя мольба прозвучала так убедительно. Наверное, это делало меня настоящей лицемеркой, хотя мысленно я не раз упрекала в лицемерии Зрящую мать.
Глаза Атриуса жгли мне спину, словно два полуденных солнца. Я глушила в себе эти ощущения, запретив себе думать о нем.
Зрящая мать долго смотрела на меня. В ее сущности я заметила то, чего раньше не было, – неуверенность. Внутреннее противоречие. До этого мне и в голову не приходило, что Зрящая мать может в чем-то сомневаться. Я всегда думала: раз она достигла высокого уровня веры и обрела большую силу, Аседжа собственноручно освободила ее от всех сомнений. К чему служительнице неведомого испытывать сомнения? Зачем сомневаться в правильности решений?
Забавно, что ясность наступает в самые ужасные мгновения. До этого меня не посещало осознание, почему из всех богов Белого пантеона я выбрала именно Аседжу.
Она была единственной, кто обещал утешение в неведомом.
Но даже это являлось ложью, ибо сейчас я убедилась: Зрящей матери присуща такая же неуверенность, как и любому смертному.
Она наклонилась ко мне, почти касаясь лбом моего лба.
– Ладно. Ты заработала второй шанс, – сказала она, превращая каждое слово в увесистый дар.
Меня захлестнуло волной облегчения. Я судорожно вздохнула и улыбнулась:
– Благодарю…
Когда я почувствовала усыпляющее действие ее магии, было слишком поздно. Пол дрогнул и стал подниматься.
Последним моим ощущением был вовсе не ее любящий взгляд, хотя я с благодарностью приняла бы его.
Нет, то был взгляд Атриуса: холодный, немигающий, кровоточащий моим предательством.
44
Мне снился Наро. Я видела себя девятилетней, брату было тринадцать. Мы находились за пределами Васая и сидели на камне, еще хранящем солнечное тепло. Близился вечер. Я держала щербатую кружку, наполненную ананасовым соком. Сок Наро украл для меня по пути сюда. Наша жизнь была тяжелой и печальной, но в такие моменты мы испытывали редкое чувство счастья.
Наро в лицах представлял историю кражи сока, добавляя несуществующие подробности. Его тощие руки безостановочно двигались в такт рассказу, а веснушчатое лицо морщилось. Я хихикала. Брат изображал лавочника, пытавшегося нас догнать. Под конец он стал изображать неуклюжий бег того грузного дядьки. Я покатывалась со смеху.
– Осторожно!
Наро ловко забрал у меня кружку с соком, иначе содержимое выплеснулось бы на камень.
– Ви, нас могли поколотить за это, а ты чуть не пролила сок.
Мой смех стих. Наро отхлебнул сока и стал смотреть на заходящее солнце. Брат взрослел, и при соответствующем освещении это было заметнее. Его подбородок стал крупнее, и там появились темные точки – намек на бороду.
– Когда-нибудь все станет не так, – сказал он. – Все изменится.
Я знала: брат говорил о будущем. О таком будущем, где нам не надо печалиться из-за пролитого сока и думать, чем поужинать сегодня и где заночевать. Там уже не придется замирать от страха, что завтрашний день может стать последним, поскольку мы попадемся на глаза кому-то из солдат Таркана. Вроде бы правда, только в ответ на эти слова меня начинало мутить.
Мне вдруг стало холодно, и я поежилась.
– Да. Хорошее время будет. Жду не дождусь.
Наро повернулся ко мне. Его улыбка пропала. Он долго и пристально смотрел на меня, словно забыл, о чем хотел сказать.
Потом на его лице появилась обычная кривая улыбка. Он протянул мне кружку.
– Но не сегодня. Согласна? А когда это случится, нельзя ничего забывать. Все пойдет прахом, если ты об этом забудешь.
– Об этом? – переспросила я, чувствуя, как сладкий сок приятно жжет язык.
– О том, кто мы сейчас.
Он взъерошил мне волосы. Я нахмурилась и щелкнула его по лбу.
– Помни это, Виви. Договорились? – сказал он.
Я не любила, когда Наро заводил такие разговоры. В его облике появлялась печаль, а у меня возникало чувство, что с нами вот-вот случится что-то плохое и страшное.
Я утопила пальцы босых ног в песке и подвигала им, вздымая песчаные фонтанчики.
– Договорились? – снова спросил брат.
– Договорились, – буркнула я.
Стоило произнести это слово, как мне стало не по себе. Возникло тягостное чувство, что я соврала самому важному для меня человеку. Что я не только не вспомню о том времени… однажды я пожертвую свое тело и отрекусь от своего имени ради того, чтобы все забыть, чтобы та, какой я была, исчезла, словно ее никогда и не было.
Меня охватила паника. Я чувствовала: надо сказать брату что-то еще. Пообещать ему то, что он так хотел от меня услышать. Надо это сделать, пока не поздно. Но когда я повернулась, Наро рядом не было. Вместо привычных очертаний Васая я увидела развалины. А вместо ананасового сока кружка до краев была наполнена мерзкой черной кровью.
Я проснулась в Соляной крепости.
Знакомое место вызвало не радость, а щемящую боль. Знакомые запахи и ощущения вызывали желание бежать отсюда.
Я мигом вспомнила все события в замке Короля питоры.
Король питоры.
Зрящая мать.
Я едва успела добежать до умывальной, где меня начало выворачивать, хотя я и не помнила, когда в последний раз ела. Я замерла над лоханью, дрожащими руками упираясь в ее края. Потянулись секунды. Я не чувствовала ничего, кроме паники, страха и отчаяния.
Это все, что я могла себе позволить здесь, в Соляной крепости, где у меня не было ничего личного. Даже эмоций.
Это все, что я могла себе позволить, поскольку надо что-то делать.
Я выпрямилась, прополоскала рот. Потом сбросила с себя одежду – грязную и успевшую истрепаться на пути к замку Короля питоры.
Надо думать, как быть дальше.
Зрящая мать дала мне выспаться и не более того. Она не оставит меня в покое. Знают ли остальные сестры о случившемся? Трусливая часть моей личности сжималась от мысли, что знают. Вдруг они давно знали, и только я пребывала в неведении? Но другая часть, подчинявшаяся разуму, отвечала: нет, не знают. В Арахессии все сведения тщательно контролировались, и каждая из нас знала только то, что ей положено. Случаи, когда нам становилось известно о заданиях других сестер, были редки.
От предчувствий меня снова замутило. Усилием воли я подавила волну тошноты, не дав ей выплеснуться.