Собаки тоже всю неделю сидели без горячей пищи. Теперь надо приготовить им кашу, рыбу да накормить, а то достанется ей за нерадивое отношение к ним.
От усердия шапка у Елены Моисеевны сбилась набок, а на лоб и уши, выбившись из-под нее, упали взмокшие от пота пряди волос. Это с неприязнью отметил Зверстр. Возвращая ей ключи, он пропустил мимо внимания пару опасливых мыслей, не оставивших после себя ни разумения, ни поступка — лишь выжавших в кровь каплю адреналина, от которого гулче забилось сжатое, как пружина, сердце.
Закрывая за посетительницей дверь, он проглотил подступивший к горлу нервный комок и это ему, на удивление, удалось. Давящий шарик спустился вниз по пищеводу, процарапал его когтями острой спазматической боли, и провалился в желудок, разлившись там подрагивающим холодком.
Зверстр посмотрел на часы, отметил, что в запасе у него уйма времени, которое он, все взвесив и ко всему приготовившись, не знал, куда деть. Он снова сел в кресло и, даже не поглядывая больше на экран телевизора, вперил бессмысленный взгляд куда-то повыше него, в стенку.
Ему следовало хорошо отдохнуть, тем более что он заработал сам у себя это право. Он привычно вытянулся в удобном кресле во весь рост, отбросив далеко вперед напряженные ноги и заведя за голову сцепленные замком руки. Все его тело, опиравшееся затылком, точкой седалища да пятками о твердь предметов, приобрело неестественную, устрашающую окаменелость.
На торжественно убранном поле его ожиданий приплясывали мелкие чертенята, выраставшие от его неудержимых мечтаний прямо на глазах. Он вызвал в своих ощущениях гамму прикосновений, прошелся по ней от самых легких, еле заметных, до резких и жалящих, после которых его руки обагряла яркая липкая жидкость, поглощаемая затем разгоряченным ртом. Он создавал из этих осязаний такие диковинные букеты, которые можно было сравнить только со смесью тончайших ароматов или пряных насыщенных запахов, или терпких волнующих благоуханий, какими одни духи отличаются от других. Мысленно он записывал формулы этих сочетаний, создавал новые формулы и опять претворял их в наборы прикосновений, расширяя возможности своих ощущений за пределы того, что могли дать пять каналов, связывающих его с внешним миром. Он творил различные комбинации, варьируя касания не только по интенсивности, но и по длительности. Вот он исполняет глиссандо первого знакомства, пробегаясь подушечками пальцев сверху вниз по обнаженному телу. И замирает, упиваясь страхом жертвы. Теперь прижался передней частью туловища к покрывшейся испариной боли спине, и вонзился в мякоть чужого живота. Далее, не ослабляя захвата, впитывает в себя толчки конвульсий, подстегивая их медленными движениями рук в развороченной утробе.
Зверстр поднимался над воображаемой картиной и созерцал ее астральным зрением со стороны, откуда грудь, спина и бока его несчастного партнера виделись под прямым углом.
Для него не существовало ни дня, ни ночи, ни тьмы, ни света, не было ни снегов за окном, ни цветущих лугов в памяти о прошлом, отсутствовали ароматы, потеряли вкус вещи, ахнув от ужаса, отлетели прочь звуки. Во внутреннем мире Зверстра обитали только прикосновения, их причудливые смеси, их неестественные соединения, мелькающие калейдоскопом впечатлений. Там перемежались разрозненные точки, переживаемые сначала по отдельности, затем они увлекались в вакханалию осязаний большими участками тела, которое затем погружало туда себя целиком.
Так он тешился и час и два, пока в душе не возникло состояние то ли усталости, то ли пресыщения. Оно было подобно окончанию горячего южного дня, проведенного у моря: вот наступил момент, когда истомленное солнцем оцепенение медленно спало, замершая под раскаленным небом жизнь проснулась и продолжается дальше. Прелюдия яростного жара закончилась, волна нетерпения отступила, скопище скачущих демонов угомонилось.
Внутренняя битва, гладко и мягко обволакивающая его судорожной сладостью во всех концах разбухшего, налившегося похотью тела, отгремела. Зверстр наполнился одуряющим душевным спокойствием.
Он поднялся и стряхнул с себя усладное наваждение, расправил плечи, гордо и высокомерно озирая свое отражение в зеркале, свой уютный уголок, свои владения. Ему казалось, что кромешная тьма, воцарившаяся за окном, отменила над миром не только власть других людей, но и власть законов природы. Внезапно стены его квартиры раздвинулись вдаль, и он увидел созданную и покоренную им беспримерную империю, разрушающуюся к утру и вновь возводимую к ночи его прихотью, расширенную потеснившимся солнцем до неизмеримости и огражденную полной разрухой и нищетой общества от любого посягательства. Здесь не имело значения ничего, кроме его воли, воли бога ли, изгоя ли — все равно. В эти минуты он не хотел выверять себя ни требованиями внешней морали, ни внутренней нравственностью, истребив на время миазмы пресного, лукавого прошлого, доставшегося его памяти от бабушки.
Он спустился с высоты, на которую поднялся, чтобы там перестроить, перековать свое творение — себя самого — в того, кто проведет эту ночь не по законам людей, и вновь принял личину, маскирующую его под их внешний облик. Предстояла настоящая бальная ночь, и он испытывал некоторое утомление от подготовки к ней. Он выпил разогревающую его порцию насыщения, чтобы тогда, на балу, не сгореть от первых чувствований, а растянуть их надолго, не спеша, медленно наполняясь экстазом. Он не корил себя, что в последние минуты не прокручивает в голове план замысла, не старается учесть все детали этого дерзкого, беспримерного наслаждения. Нельзя предусмотреть все, исключить момент опасной случайности, нельзя планировать жестко и пытаться провести безукоризненное деяние, потому что тогда оно, как все совершенное, навеет скуку, притупив опьяняющее чувство риска и импровизации. Пусть что-то останется недодуманным, недоучтенным, не вполне подготовленным, пусть будет простор для экспромта, ведь неординарность или хотя бы непривычность обстановки сообщали пикантность его эмоциям.
Соседская дверь вновь загрохотала. Черный морок затаился у глазка, выжидая, когда Елена Моисеевна справится с замками и уйдет на вокзал встречать сыновей. Псы за дверью жалобно поскуливали, срываясь на завывание.
Минутой позже Зверстр выглянул в окно и увидел в свете фонаря, как соседка заспешила к трамвайной остановке. Теперь она не вернется, даже если что-то забыла. Он совсем выключил телевизор и прислушался к звукам, обитающим в доме.
К пожилой чете, жившей наверху, видимо, приехала в гости дочь, у которой были две девочки дошкольного возраста, такие живые и резвые, что своими прыжками и возней над спальней Зверстра доводили его до слез, и он желал им одного — поломать ноги и остаться обездвиженными на всю их дальнейшую бесполезную жизнь. Скоро эти гости будут уходить домой, надо постараться не пересечься с ними в подъезде.
Рядом тоже гостил внук, только-только научившийся ходить, но уже освоивший игры с мячом. Он ударял им о стенку, за которой размещалась гостиная Зверстра, а потом ловил назад, смеясь и шлепаясь о пол. Этого малыша Зверстр любил больше: во-первых, это был мальчик, а во-вторых, потому что в гостиной он проводил время редко и этот шум его не раздражал. Об этих гостях можно не думать — входная дверь той квартиры выходила в соседний подъезд, так что встреча с ними ему не грозила.
С другой стороны, за стенкой спальни, у Сухаревых было тихо, только из коридора через пустое пространство подъезда доносился сначала тихий и жалобный, а затем громкий и безысходный вой Рока и Бакса.
Только сейчас Зверстр подумал о том, что надо что-то сделать с собаками. Выпустить их на волю? Но их, во-первых, будут видеть, что нежелательно, а во-вторых, они никуда не убегут, а будут сидеть на лестничной площадке и проситься в квартиру, что еще хуже, так как переполох поднимется раньше допустимого срока. В квартире же их нельзя оставлять тем более, потому что они своим собачьим умом сразу поймут, что он собирается сделать с их хозяевами, и разорвут его на части раньше первых его телодвижений.
Значит…
Пока он собирался с мыслями как поступить с собаками, у него в квартире раздался телефонный звонок. Он взял трубку.
— Это Лидия Пархомовна тебя беспокоит, — сказала соседка снизу, не выдержавшая душераздирающего собачьего воя. — Что там у твоих соседей происходит, что собаки так воют?
— Не знаю. Наверное, они одни дома. Лена поехала на вокзал встречать мальчишек.
— Они часто остаются дома одни, но обычно так не воют. Что-то там не то.
— Да, вроде, все нормально. Днем я их выгуливал, ничего подозрительного не заметил.
— Ох, не к добру это…
— Ну что вы! Без хозяев они, в основном, остаются днем, а ночью, пожалуй, впервые. Вот и воют.
— С ума можно сойти! Утихомирь их как-нибудь, у тебя же есть ключи от квартиры.
— Нет, Лена забрала, когда с работы пришла, — соседка продолжала молча сопеть в трубку, и он прервал возникшую паузу: — Потерпите немного, они скоро вернутся.
— Когда точно, не знаешь?
— Лена ушла минут десять назад, а вот когда прибывает поезд, я не знаю.
— Выходит, что они вернутся не раньше чем через полтора часа!
— Вы думаете, так долго? — искренне удивился Зверстр.
— Считай: полчаса на дорогу туда да столько же обратно. Ну и накинь полчасика на то, что она загодя поехала.
— Действительно, — произнес он уставшим голосом; ему вдруг показалось, что он перемечтал, перегорел и в результате потерял форму, что ничего у него не получится. — У меня температура, голова раскалывается. Сейчас попробую выйти, поговорю с собаками через дверь. Может, это подействует. А если нет, то заткну уши ватой и постараюсь уснуть. Вы уж меня извините, Лидия Пархомовна, если вдруг не услышу вашего звонка.
— Я больше не буду, звонить выздоравливай с Богом. Если что — сам звони, а то — стучи по батарее, — она заговорщицки засмеялась и попрощалась.
Это судьба, — подумал Зверстр, кладя трубку, только сейчас вспомнив, что у него есть запасные ключи от квартиры соседей. Он тут напланировал, что поступит и так, и эдак: позвонит к ним, Лена откроет и он… А если бы открыла не Лена? Беспокоился: как сделать, чтобы их чертов пронзительный звонок, особенно зловредный в ночной тишине, не зафиксировался в памяти других жильцов; как бы сделать так, чтобы не гремела их дурацкая бронированная дверь, до сих пор не обитая деревом, если он не будет звонить в дверь, а предварительно позвонит по телефону, придумав к тому пр