Короткая стрижка на реденьких волосах который день не имела укладки.
Женщина была в трауре, на ней все было черным. Узкая длинная юбка, блузка с претенциозным острым вырезом, кофта, с небрежно расстегнутыми пуговицами, скрывающая и неуместное в данной ситуации декольте, и детали талии — все несло на себе приметы глубокой печали: где-то было подмято, где-то перекосилось на фигуре, где-то испачкалось мелом.
Из всего, что охватывал взор, лишь глаза были безукоризненно ухоженными. Это казалось странным и выдавало, что женщина в охватившем ее оцепенении автоматически делала то, чему раньше уделяла много тщательного внимания. Но и глаза, выделяющиеся на всем противоречивом облике, в соответствии с общей закономерностью не имели цвета, он как будто здесь и присутствовал, и как будто не было его. Потерявшие цвет, глаза широко глядели поверх людей и предметов. Преступив порог, женщина не сделала попытки осмотреться, выбрать место, разместить свои вещи.
Следом за ней показался, а затем, увидев, что мы с Ясеневой одеты, вошел смелее моложавый благообразный мужчина. Он держал в руках свое пальто и пальто женщины. Неяркая, без отличительных черт наружность, невысокий для мужчины рост, такой, что он был почти вровень со своей спутницей, неуловимая благообразность черт, манера держаться оставляли впечатление умеренности, доброжелательности и мягкости. Он был полной противоположностью Елене Моисеевне, ибо это была она, даже терялся на ее фоне, но вместе они составляли какую-то высшую гармонию, хотя и не ту, которую сразу видят и отмечают люди.
— О, кого я вижу, — он положил вещи на стул и пошел в сторону Ясеневой, раскинув руки. — Дарья Петровна, и вы здесь? Сколько же лет я вас не видел?
— Да, поди, уж лет девять, — подымаясь ему навстречу, сказала она. — Да, точно девять. Приятно, что вы меня узнали. Вы ничуть не изменились, дорогой Игорь Сергеевич. Все так же молоды.
Они дружески обнялись. Вновь прибывшая больная стояла, не шелохнувшись, и все так же созерцала что-то недоступное остальным.
— И часто вы здесь бываете? — спросил Дебряков. — Интересуюсь как ваш участковый психиатр, правда, бывший.
— Перемены в деятельности?
— Перешел на работу в частную клинику.
— Понимаю. Я здесь не так часто, как надо было бы. Но раз в два года отмечаюсь. А вы какими судьбами?
— Вот, — он показал на Сухареву. — Привел к вам новенькую, дорогого мне человечка. Прошу любить — Елена Моисеевна. — Он подошел к женщине, взял ее за руку и подвел к Ясеневой.
— Леночка, познакомься. Это моя давняя пациентка Дарья Петровна Ясенева, поэтесса, коллекционер талантов, умница. Тебе рядом с ней будет хорошо.
— Да, — неопределенно отозвалась она, не поменяв выражение лица.
— Занимай эту койку, — он показал ей на свободное место.
Сухарева прошла туда и села, отвернув уголок покрывала.
Дебряков поговорил с Ясеневой на вежливые темы еще минут пять, и стал прощаться.
— Леночка, ты попала в окружение знакомых и хороших людей. Чувствуй себя здесь свободно, я буду приезжать как можно чаще. Хорошо?
Она не ответила. Игорь Сергеевич надел пальто, а ее вещи разместил на вешалке.
— Лена, ты мне что-нибудь скажешь?
— Не уходи, — прошептала она, прижав к себе его руки.
Ее слова прозвучали так горестно и обреченно, что надо было быть именно мужчиной, чтобы не поддаться просьбе.
— Милая, я не могу находиться возле тебя все время. Ты в больнице, возле тебя наши друзья. Тебе нечего опасаться. Ну же, очнись, я прошу тебя.
Она молчала, глядела на него с мольбой и отчаянием, но его руки не отпускала.
— Ты видишь эту женщину? — он показал на Ясеневу.
— Да, — она даже взглянула туда, куда он показал.
— А ее имя запомнила?
— Ясенева. Я знаю ее стихи.
— Что же ты сразу не сказала? — подхватил он. — Помнишь что-нибудь?
Прости.
Я говорю «Прости!»
За скупость слов,
За краткость встреч,
Что удалось тебя найти,
Но не сберечь.
Сухарева декламировала срывающимся на плач голосом и Дарья Петровна увидела в этом надежду. Она незаметно показала Дебрякову знак одобрения и взмахом руки дала понять, что он может спокойно уходить. Подойдя к Елене Моисеевне, Ясенева присела перед нею на корточки и, привлекая к себе ее внимание, сказала:
— Спасибо. Вы сделали мне приятный подарок. Позвольте и мне вам отплатить тем же?
— Как это?
Она отзывалась на текущие события! Ее интерес следовало поддержать.
— Об этом мы поговорим позже. И, поверьте, вы не будете разочарованы. А сейчас давайте отправим Игоря Сергеевича на работу, его ждут пациенты. Мы же займемся своими делами.
— Какими? — Елена Моисеевна отпустила руки Дебрякова.
— О, их у нас много и все они не терпят отлагательств.
Я приблизительно представляла, о чем говорила Ясенева: в последнее время мы созерцали темное мартовское небо и гирлянды светящихся на нем точек, любовались слегка потеплевшим мерцанием звезд.
— Ох, и огнище полыхает в их недрах! — воскликнула я, проникшись масштабами неба.
— Ха! Не обязательно, — приземлила меня Ясенева. — Вон видишь у самого горизонта, — показала она на запад, где, едва опустилось солнце, загорелась огромная звезда, — это Венера. Она состоит из твердого вещества. И хотя температура там выше, чем на Земле, но огонь все же не полыхает.
— Чего же она светится?
— Она отражает свет Солнца.
— Ха! — подражая ей, удивилась я.
— Венера имеет одну особенность, отличающую ее от других планет Солнечной системы, — я навострила ушки, ожидая услышать что-то таинственное, известное только узкому кругу посвященных. — Она имеет самую плотную атмосферу из всех планет, окружающих наше Солнце.
— Это как-то видно отсюда?
— Нет, отсюда этого не видно.
— А, — разочаровано вздохнула я.
Затем наступил более глубокий вечер, переходящий в ночь, и она показала мне Плеяды, Тельца, Орион. В Тельце она учила выделять Альдебаран, в Орионе — самом замечательном созвездии неба — Бетельгейзе. Она говорила, что эта звезда — красный сверхгигант. Во! Потом показала Ригель, еще более яркую звезду в Орионе, хотя я видела мало разницы между Ригелем и Бетельгейзе.
— В звездах, да, бушует огонь, — рассказывала она.
— А почему тогда планеты мерцают, раз там ничего не горит, и они лишь отражают солнечный свет?
— Потому что этот свет проходит через нашу атмосферу, и она влияет на него.
— И на звездный свет влияет?
— И на звездный.
— Значит, они мерцают не от своего огня, а от нашей атмосферы?
— Конечно.
Это меня совсем разочаровало, но зато заставило в очередной раз пожалеть о пропущенных школьных уроках.
Днем Ясенева подводила меня к деревьям и заставляла слушать движение сока в их стволах. Я прижимала уши к холодной шершавой коре и действительно слышала слабые шорохи, как будто внутри притаился кто-то живой и сдержанно дышал там.
— В марте деревья уже просыпаются и начинают гнать сок из недр земли к самым дальним точкам кроны, ведь именно там появятся ростки новых веток.
Вообще она умела найти в обычном мире растений, животных, даже неживой природы — примелькавшемся, живущем рядом с людьми — интересные детали, то, мимо чего мы проходим, не придавая ему значения.
Когда сошел снег, она водила меня в посадку и показывала, где может вырасти новый муравейник. Я и старый-то найти не могла!
Вечный круговорот рождения и смерти, обретения и потерь — вот что, наверное, она хотела показать Сухаревой. Человек живет этими циклами, отмечая года. Но есть и другие, более длительные по времени циклы. Рождение и воспитание детей происходит в самом замечательном из них — детородном. И пока он не завершен, все еще можно наверстать, все можно повторить.
Да, но я отвлеклась.
— Видишь, как все хорошо складывается! — обрадовался Дебряков. — Ты меня проводишь, Лена?
Она отрицательно покачала головой.
— Иди, — только и сказала.
В это время в палату вошла местная достопримечательность — садистка Ася — с наполненным шприцом и по-хамски, как ей и положено, заорала:
— Кто здесь Сухарева?
Ясенева отошла от Елены Моисеевны, дав ей возможность самой отреагировать на вопрос.
— Я, — чуть слышно ответила та с ноткой страха в голосе.
— Больная, — припечатала ее Ася. — Оголите локоть, приготовьтесь к уколу! — не сбавляла она темп. — Посторонних прошу покинуть палату! — гаркнула в сторону Дебрякова.
— Лена, я завтра приеду, — пятясь к двери, он несколько раз кивнул головой, видимо, по количеству женщин в палате — я не считала — и, наконец, закрыл дверь со стороны коридора.
Внутривенная инъекция седуксена валила Ясеневу в сон ровно на шесть часов по швейцарскому времени, начиная от момента выхода Аси из палаты. Сухарева же сидела еще с четверть часа та том же стуле, на который ее усадила Ася, так же уставившись в одну точку, недосягаемую для остальных смертных. Пришла пора и мне появиться на сцене.
— Меня зовут Ира, — прервала я грезы о прошлом, из которого ее надо было вышибать чем круче, тем лучше. — Я хочу помочь вам лечь в постель.
И тут же хватко взбила подушку, сбросила покрывало, водрузила подушку в изголовье, отогнула край одеяла.
— Вам ведь хочется спать, не так ли? — я таки научилась навязывать свою волю больным и слабым.
— Хочется? — переспросила Сухарева.
— Да, — безапелляционно заявила я. — Вы будете спать долго, почти до вечера. А когда проснетесь, вам захочется покушать, — я замахивалась на самый расчудесный вариант.
Практически так оно и произошло — Сухарева спала часов семь, и все это время мы боялись находиться в палате, чтобы не потревожить ее.
— Как она в таком состоянии продержалась столько дней? — выразила я свое удивление риторическим вопросом, когда мы с Ясеневой устроились в холле, забравшись на диван с ногами и прикрывшись пледами.