Еще через месяц дирижабль приобрел боевую черно-бело-зеленую раскраску. Врачи настояли на том, что в роддом нужно лечь заранее. В силу серьезности заведения в палату к беременным никого не пускали, и приходилось довольствоваться общением через окно.
Никто не рисковал высовываться туда без одеяла — зима была на диво холодная. Тинкино одеяло, как вы догадались, было именно таким — в черно-бело-зеленую клетку, рисовал их по шерсти какой-то полуслепой великан, от того вышли они огромными и чуть косоватыми.
— Тебе что-нибудь нужно? - кричали под окнами девчонки, задирая головы, дабы увидеть потешную фигурку подруги в окне третьего этажа.
— Матюгальник бы очень пригодился! — не выдержала однажды Тина, уставшая по поводу и без повода напрягать связки.
Друзей и знакомых было много, и почти каждый день кто-нибудь да приходил ее навестить. Подобные визиты сильно скрашивали монотонные больничные будни.
— Пока, пока! — она рискнула оторвать одну руку от подоконника, изображая прощальный жест. И осеклась на полуслове, в палату заглянул врач, и увиденное его явно не порадовало.
— Нам-то все равно! — рявкнул он громовым басом так, что стекла во все еще открытом окне тихонько зазвенели, а обитавшим в больничном парке воронам пришлось пожалеть, что они не перелетные птицы. — Мы, понимаешь, объяснительную напишем, а тебя, молодую и красивую, будет жалко! Марш с окна, и чтоб я там тебя больше не видел, роди сначала, а потом альпинизмом займешься, если время останется... - Раскаты становились все тише по мере его удаления по коридору.
— Да, да... первым делом мы испортим самолеты... — пропела себе под нос Тина и принялась увлеченно чесать остро заточенным карандашом в затылке. Дабы не сойти с ума, она стала разгадывать кроссворды.
Вскоре в процесс была вовлечена вся палата — молоденькие, совсем зеленые, рожающие только потому, что вовремя не сделали аборт, и в возрасте, ждущие второго или даже третьего ребенка, — беременные женщины и сами не заметили, как увлеклись. Кроссворды были солидными по размеру, две газетных полосы как минимум. Дело дошло до того, что однажды у того самого, грозного на весь роддом, врача, посмели выспросить что-то касающееся медицины, уж больно сиротливо выглядело на сплошь исписанном бумажном листе последнее неотгаданнное слово.
— Когда-нибудь... я выйду отсюда! - Молодой женщине уже самой в это не верилось. — И тогда, тогда я напишу книгу, напишу сама, соберу все услышанные здесь истории... Талмуд выйдет потолще, чем «Капитал» Маркса, - мечтала она хмурым февральским утром, глядя, как дождь чертит по стеклу чьи-то линии жизни.
Не хотелось никакой манной каши, душа требовала жаренного на углях мяса и свежих помидорчиков - не более и не менее.
Потом она почти всю ночь вдыхала запах хлорки, которой больничный коридор был пропитан насквозь, бездумно меряя его шагами в сто первый раз, периодически тяжело приваливаясь к стене, пытаясь сосчитать, с какой частотой идут схватки.
Сын был такой же упрямый, как и папа. Его категорически не устраивали пеленки. После самого тщательного, тугого пеленания из кроватки раздавалось кряхтение, а еще через пару минут наружу торчали маленькие кулачки, а Денис довольно улыбался.
Однажды молодая мама не выдержала и пожаловалась патронажной медсестре.
— Надевайте сразу распашонки, никаких проблем, мальчик у вас крупный! — бойко посоветовала та профессиональным тоном.
— Да уж... — озадаченно протянула Тина, — сама бы я ни за что не догадалась, жертва стандартов и стереотипов.
Вот уж кого-кого, а ребенка жертвой стандартов и стереотипов было назвать трудно. Он постоянно путал день с ночью первые полгода жизни и не любил музыку, предназначенную для младенцев, хотя аннотация на диске утверждала, что это специально подобранные для детей звуки. Впрочем, он довольно легко засыпал под Джо Дассена. «Хорошо хоть, что не под «Рамштайн», — усмехалась про себя Тина, в седьмой раз включая один и тот же компакт-диск.
Мама ласково звала его Колокольчиком, и впрямь, Динь номер два оказался на редкость голосистым. Каждый раз, вставая к нему ночью, Тина тихо радовалась, что живут они не в хрущевке с почти картонными стенами.
Массаж, гуляние, купание и, конечно, кормление — ей пришлось пережить то странное ощущение, когда не принадлежишь себе больше, а пуп земли смещается в сторону вон того, пахнущего ромашкой и молоком самого любимого существа на свете.
Иногда она чувствовала себя измочаленной кожурой от банана, на которой, ни разу не споткнувшись, краснознаменный ансамбль песни и пляски имени Александрова в полном составе станцевал гопак.
— И еще одна распашонка, их необходимо гладить с обеих сторон! - мурлыкала под нос очередную инструкцию мамочка, бойко орудуя утюгом.
Тина страшно боялась, что сделает что-нибудь не так и, пожаловавшись однажды Dixi, получила в подарок роскошную «Энциклопедию для пап и мам», в которой имелась таблица, где описывалось, что ребенок должен уметь делать в возрасте одной, двух, трех и так далее недель. С дивной периодичностью мамочка засовала туда свой любопытный нос и убеждалась, что с Динькой все в порядке и развивается он хорошо, лучшего и желать нельзя.
Она ни о чем не жалела и только изредка, катая коляску по просторной комнате туда-сюда под музыку французского шансонье, позволяла себе тихонько пореветь вполголоса, глядя в такие родные малахитовые глаза...
Динь маленький был точной копией большого, не считая ушей. Уши были типично мамины — данный факт признавали все.
Изменились приоритеты. Офис, Интернет — все казалось таким далеким и призрачным, будто и было когда-то, а то и не было, а если и было, то не с ней вовсе.
Случалось так, что ей хотелось почувствовать себя, как и прежде, свободной личностью. Но, увы и ах, Диньку было особо не на кого бросать. Спала она мало и урывками, пытаясь совместить воспитание ребенка с переводами.
Пару недель Тина дышала свободно, доверив внука родной бабушке, — минимум шесть часов здорового сна ей гарантировались. Потом они помахали вслед уходящему поезду на Казанском вокзале, ибо главный бухгалтер был категорически не согласен с отсутствием на рабочем месте ведущего специалиста, и все вернулось на круги своя.
Большая часть бюджета тратилась на сына, а потом чаще всего приходилось думать, как дожить до конца месяца. Глядя на подрастающего кроху, Тина напряженно размышляла, понадобится ли им в скорости манежик. С одной стороны, очень удобно и практично — сын надежно защищен от всяких неожиданностей, не натворит чего-нибудь этакого, а с другой — она где-то читала, что дети, выросшие без манежа, более смышленые и активные.
Так в простых, незатейливых хлопотах и заботах, знакомых любой женщине, растившей когда-либо детей, время текло незаметно.
Однажды Тина, в пылу неведомо откуда взявшейся страсти, затеяла в скрипучем старинном шкафу уборку и раскопала те вещи, в которых когда-то, видимо в прошлой жизни, ездила в Питер. Обрадовавшись, она решила примерить брюки, а потом, глядя в зеркало, не знала, плакать ей или смеяться.
Стоило ей убрать руки, как брюки падали с нее в буквальном смысле слова. «От прежней Тины почти ничего не осталось...» Она по старой привычке продолжала каламбурить, сцепив зубы, не желая плакать. Динь второй очень легко ловил мамино настроение, он бы тут же разревелся следом.
— И вообще, ходить в подобных вещах мне абсолютно некогда! — завершила она дурацкий спор сама с собой. — Джинсы намного практичнее и удобнее, да и стираются они куда проще. Нечего строить из себя депрессивную личность, истинная тоска всегда беспредметна, — ей вспомнился любимый Гюнтер Грасс. — А у тебя все иначе! — Тина решительным жестом засунула вещи в самый дальний угол и осторожно прикрыла скрипучую дверцу, чтобы ненароком не разбудить сына.
Первые полгода после так называемого увольнения Денис учился строить жизнь заново, контролируя происходящее рядом с ним, хоть и понимал, что его привычка оглядываться на скорость полета пули не влияет.
В его жизни изменилось почти все, начиная от квартиры — из престижного района пришлось переехать в спальный — и заканчивая мобильным телефоном.
Кроме того, он старался не общаться со старыми друзьями, дабы их случайно не подставить.
Однажды он совершенно случайно столкнулся на улице с Борькой, который, подобно «Летучему голландцу», несся по Невскому проспекту в своем любимом кожаном плаще.
Они бродили по набережной часа полтора, Денис все больше молчал, слушая треп давнишнего приятеля и прикуривая одну сигарету от другой.
— Да, Славика все-таки жаль... - услышал вдруг Денис. Борька, как обычно, перескакивал с одной темы на другую. — Крутой был мужик... Царствие ему небесное... Около дома поджидали, два выстрела — стандарт, второй контрольный. Молодая вдова, правда, не слишком убивалась на похоронах.
— Какого Славика? — переспросил Денис, ежась на колючем ветру.
— Твоего бывшего начальника, кого ж еще-то, — пояснил Борис.
Денис почти отвык от манеры друга называть всех уменьшительно-ласкательными именами... Внезапно до него дошло, что жизнь начинает налаживаться, медленно и неохотно двигаясь в заданном направлении. Со вздохами и скрипами колесо фортуны начало наконец-то вертеться в нужную сторону, набирая обороты.
Еще год он потратил на то, чтобы добиться стабильного финансового положения собственной компании. У Дениса обнаружился прирожденный талант рекламщика. Довольно скоро средства, вложенные в дизайн-студию, стали окупаться, сайты, сделанные его командой, отличались изяществом и чистотой линий. Чуть позже он осмелел настолько, что стал браться за разработку фирменного стиля.
Денис дал себе зарок, что, как только он встанет на ноги, немедленно отправится в Москву и во что бы то ни стало разыщет свою Вэл.
К следующему лету он понял, что тянуть дальше некуда — денег хватало на покупку квартиры в самом центре Петербурга, новенький «су-бару» блестел черными боками на стоянке, которую его агентство получило согласно договору аренды помещения, а он просто боится узнать о том, что его ненаглядная, скорее всего, уже выскочила замуж. Такого удара его мужское самолюбие не перенесло бы...