Доктор прилежно перелистывал взятую из шкафа толстую книгу:
— На первый взгляд, нет. Но еще раз подчеркну, что только токсиколог…
— Давайте, если угодно, подойдем к вопросу с другой стороны. Очевидно, что Жильбер Лекопт стал жертвой быстродействующего яда. Отравление медленно действующим ядом проявилось бы задолго до его смерти. Какие же яды вызывают мгновенную смерть и не обнаруживаются при поверхностном осмотре? Цианистые соединения?
— Нет, — твердо сказал доктор Фюрнель. — В случае отравления цианистыми соединениями я обнаружил бы на теле широко распространившиеся трупные пятна ярко-розовой окраски и другие симптомы, сходные с теми, что наблюдаются при удушении от угарного газа. Я также обнаружил бы пятна на грудной клетке и на внутренней стороне бедер. К тому же цианистая кислота выделяет сильный запах горького миндаля, который не преминул бы вызвать у меня подозрения.
— Стрихнин?
— Вызываемый стрихнином первый приступ судорог никогда не бывает смертельным, а следующие вряд ли могли произойти, учитывая время, в течение которого Жильбер Лекопт лежал у подножия лестницы. Вопреки народным поверьям яды мгновенного действия исключительно редки, а самые сильные, к примеру, прусская кислота, редко вызывают смерть до того, как поражают нервные центры.
По мере того, как все новые и новые доводы подтачивали рискованные домыслы комиссара, доктор обретал все большую уверенность.
— Учитывая хрупкое состояние его здоровья, Жильбер Лекопт, по-видимому, обладал меньшей сопротивляемостью действию яда?
— Несомненно. Я скажу даже, вероятно. Тем не менее, помимо цианистых соединений известные нам яды не в состоянии убить человека за столь короткий промежуток времени. Например, в случае отравления алкалоидами, а они очень действенны, я обнаружил бы «вашу жертву» умирающей, а не мертвой.
К врачу вернулась вся его самоуверенность.
— Очень боюсь, комиссар… — заговорил он лицемерно сочувственным тоном.
Но Малез не дал ему возможности продолжать. Парадоксальным образом только что услышанное отнюдь его не обескуражило, а еще больше укрепило в собственном мнении.
— Остается кураре! — бросил он.
И по внезапному волнению собеседника понял, что его стрела попала в цель.
— Кураре? — моргая, повторил доктор Фюрнель.
Он тяжело вздохнул:
— В Европе вы встретите мало подобных случаев. Что заставило вас вспомнить про кураре?
— Разрозненный набор, — ответил Малез.
И живо добавил:
— Передайте мне вашу книгу.
Он стремительно схватил ее и принялся энергично перелистывать:
— Вот что нам надо. «Кураре — южноамериканский сильнодействующий яд, добываемый из различных растений рода стрихнос. Действует, парализуя мускулы органов дыхания. Существует в виде смолистой массы черновато-коричневого цвета, растворимой в воде и спирте. Долгое время сохраняет свои отравляющие свойства…»
Малез весь дрожал от сдерживаемого возбуждения.
— Это еще не все! Послушайте… «Курарин — кристаллическое вещество, извлекаемое из кураре и обладающее аналогичными, но более сильными отравляющими свойствами. Примерно двадцатикратно превосходит кураре…»
С помертвевшим лицом доктор Фюрнель встал и теперь читал сам, заглядывая через плечо своего собеседника.
— Ну, что вы на это скажете? — торжествовал Малез. — Сначала я не представлял, где в этой глуши убийца мог бы разыскать подобный яд. Но, чтобы его заполучить, ему было достаточно соскрести яд с наконечника дротика, который из предосторожности он, к тому же, поспешил убрать. Если у него есть какие-то медицинские знания, то, может быть, он сумел усилить токсическое действие яда, выделив его в форме курарина.
Доктор Фюрнель медленно приходил в себя.
— Как я понимаю, — с нарочитой неторопливостью заговорил он, — в момент смерти к Жильберу Лекопту никто не приближался?
— И что дальше? — возразил Малез. — Убийца мог удовлетвориться тем, что свою дозу кураре влил либо в напиток, либо в пищу, которые тот принимал в определенное время. Кроме того, для создания себе на всякий случай алиби он мог удалиться из дома, справедливо рассчитывая на то, что яд будет действовать и в его отсутствие. Своего рода безупречное преступление.
Впервые с начала беседы доктор Фюрнель улыбнулся. Он улыбнулся тщете своих опасений, неотвратимому смущению собеседника, тому, что снова почувствовал себя сильным и уверенным.
— Боюсь, что вы слишком бегло ознакомились с этим трактатом, комиссар, и пренебрегли главным! — шутливо заметил он, подчеркивая указательным пальцем одно место.
— Что же? — спросил Малез.
— «Проникновение кураре через раны стремительно, — в свою очередь вслух зачитал доктор Фюрнель. — Поэтому индейцы Южной Америки используют его для нанесения на стрелы. Напротив, поглощение кураре обычно не представляет никакой опасности…» Иными словами, кураре следовало ввести в кровь Жильбера Лекопта, чтобы добиться желаемого результата. Будучи проглоченным, яд был бы совершенно неспособен повлечь за собой смерть!
Малез упал с облаков:
— Черт возьми, я совершенно об этом не подумал!
Он ухватился за последнюю надежду:
— А вы не думаете, что эксгумация и вскрытие…
Врач подошел к своему письменному столу, но остался стоять. Конечно, ему не терпелось принять клиента, который ждал рядом.
— Нет. Не говоря уж о том, что через год от захороненных в песчаных грунтах Кампины гробов обычно мало что сохраняется, «ваш» кураре, комиссар, из тех ядов, если не единственный, что не оставляют следа в организме!
Щелчок, щелчок портсигара под нажимом пальца:
— Сигарету?
Выйдя из дома 18 по Станционной улице, Малез содрогался от холодного бешенства. Доктор Фюрнель был прав: отравление ядом кураре выглядело столь же неправдоподобным, как и любым другим. Раз яд, будучи проглоченным, не мог причинить вреда, убийце — предположительному убийце! — следовало ввести его в кровь Жильберу Лекопту за несколько мгновений до его смерти, в то время, когда он спускался по лестнице, и никак не раньше, учитывая молниеносный характер его действия. Но все собранные до сих пор свидетельства совпадают и категоричны: если не допускать виновности г-на Лекопта, этого исстрадавшегося отца, виновности преданной служанки, старой Ирмы, в равной степени невероятные, или же виновность неизвестного лица, проникшего извне, еще более невероятную, то никто не приближался к Жильберу Лекопту за время, предшествующее его кончине и сразу же после нее.
Сознавая, что без толку потерял двадцать четыре часа своей жизни, комиссар бросился на вокзал, но уходящий в семнадцать десять поезд, на этот раз соблюдая в виде исключения расписание, уже дымил над лугами в десяти километрах от станции.
15. Таким был тот юноша
Едва Малез перешагнул порог низкого зала, как трактирщик, мывший стаканы за баром, знаком подозвал его к себе.
— Я видел Жерома, — вполголоса произнес он. — Пригласил войти, налил стаканчик…
— А!
Комиссар огляделся:
— Где же он?
В то утро он попросил трактирщика задержать деревенского дурачка до его возвращения, если тот встретится по дороге.
— Бог мой! Я же не мог удерживать его больше часа!
Он попытался вытереть свои волосатые руки:
— И не из-за недостатка старания! Малый и напился и наелся на неделю!
И с ухмылкой:
— Но получить с него деньги! Все равно, что остричь яйцо!
Малез тяжело опустился на ближайший к двери стул, сдвинул шляпу на затылок и вытянул ноги:
— Занесите на мой счет. Который час? Мои отстают.
Трактирщик, отступив на шаг, бросил взгляд в полуоткрытую дверь:
— Должно быть, около пяти тридцати, пять тридцать пять… Что вам подать?
— Пива! — вздохнул Малез.
Вернувшись с вокзала, Малез вовремя припомнил, что договорился о встрече с Арманом Лекоптом под предлогом покупки у него автомобиля.
Но напрасно прождал он до шести часов: молодой человек так и не появился.
— Вы поживете еще несколько дней? — осведомился трактирщик, когда комиссар, отодвинув стул, поднялся.
— Еще не знаю… Завтра вам скажу…
Он отправился в сторону Церковной площади и два раза позвонил в угловой дом.
Как и утром, открывать ему не торопились, и, как и утром, он сам толкнул тотчас приоткрывшуюся дверь.
— Здравствуйте, Ирма!
Но сердце его больше не лежало к делу. Если бы он сам себя не принуждал…
— Чего еще вам надо? — сердито пробормотала старуха, не отпуская дверной ручки. — Что, у меня других забот нет, чем по десять раз на день бегать из кухни и вам открывать?
Малез сделал вид, что ничего не слышит:
— А дома господин Арман?
— Нет, вышел.
— Один?
— С мадемуазель Лаурой.
— Не знаете, когда они вернутся?
— Уж не думаете ли вы, что я их об этом спрашивала?
— Мадемуазель Ирэны тоже нет дома?
Эта настойчивость явно злила старуху:
— Нет!
Еще немного, и она вытолкала бы комиссара на улицу:
— Я одна с хозяином, которого вы снова разбудили.
«Собака! Настоящая собака!»— подумал Малез.
Он вынул из кармана записную книжку и карандаш.
— Будь я на вашем месте, Ирма, я захлопнул бы дверь, — добродушно произнес он. — Ветер с севера, не стоит выдувать помещения. А я еще вас задержу. Я вам оставлю записку для господина Армана.
— Как вам угодно! — пробурчала старуха.
Но дверь она не захлопнула, а, напротив, еще больше приоткрыла.
Малез ушел, когда уже опустились сумерки и из соседних рощ сбежались угрожающие тени, которые холодом дышали на прохожих, гасили свечи в церкви, срывали с лип на площади последние листья. В окнах загорался свет, слышалось поскрипывание осей невидимых тележек.
На Станционной улице комиссар остановился перед лавкой г-на Девана. Несмотря на приближение бури украшавший ее единственный манекен сохранял невозмутимое спокойствие. Одна из тонко вылепленных из розового воска рук с отогнутым мизинцем, поссорившимся с другими пальцами, взбивала пену шелкового платочка в нагрудном кармане, вторая подчеркивала безупречный покрой двубортного костюма.