Малез с трудом удержался от восклицания. Леопольд Траше несправедливо осужден! Леопольд Траше на свободе!
Он принялся лихорадочно разыскивать шапку газеты. Она была оторвана. Однако некоторые сообщения из Лондона, Женевы, Рима, отправленные 20 сентября, позволяли предположить, что листок был датирован 21-м. Оставалось узнать, обозначало ли число день выхода его в свет или же, как часто практикуется в крупных газетах, завтрашний день? В первом случае слова «сегодня утром» означали бы, что Леопольда Траше выпустили из тюрьмы 21-го; во втором, что он был освобожден 20-го.
А ведь именно в ночь с 20-го на 21-е украли, а затем убили манекен, то есть повторно убили Жильбера Лекопта!
Будучи выпущенным 20-го, Леопольд Траше автоматически занимал место среди подозреваемых; выпущенный 21, он подозреваться не мог.
«В любом случае у него было сорок восемь часов, чтобы приехать к матери, — рассуждал Малез. — Чуть больше торопливости с его стороны, и он избавил бы ее от нужды портить рюмку старого коньяка щавелевокислой солью… Почему этот парень еще не объявился? Из каких тайных соображений он сохраняет в тайне свое освобождение?»
— Эй, хозяин!
Малез вернулся в гостиницу.
— Не знаете ли вы, где работал Леопольд Траше до того, как его арестовали? Помните, тот, которого приговорили за убийство фермера Сюрле?
Трактирщик не колебался ни секунды. Чувствовалось, что дело оставило у него в памяти прочный след:
— Вон там, первая ферма справа по большой дороге. Даже…
Но Малез уже выскочил на улицу. Проделывая в обратном направлении маршрут газеты, он скорее бежал, чем шел против ветра.
Ни одна газета не проникала в дом на Церковной площади, что и объясняло неосведомленность старой Ирмы об освобождении ее сына. Несомненно, было бы только естественно, если бы мать оповестили официально, но, вероятно, директор тюрьмы не знал о ее существовании, а может, Леопольд попросил его хранить молчание под предлогом, что слишком сильное волнение было бы смертельно опасным для его матери? Только Арман, Эмиль либо его жена могли узнать новость. Но случай этому воспротивился.
Малез наконец добрался до одной из крупных ферм с низкими бело-розовыми стенами, которых множество вдоль дорог Фландрии. На втором этаже ветер трепал тюлевые занавески окна с зелеными ставнями. «Из него, — механически подумал комиссар, — было бы нетрудно выбраться на дорогу, спустившись по ветвям ближайшей яблони».
Больше не колеблясь, он пошел по грунтовой дороге в глубоких колеях, ведущей к главному дому и далее во двор, и заметил кругленькую, со свежим лицом девушку, несшую два переполненных жирным молоком ведра, раскачивавшихся в ритме ее шагов.
— Извините, мадемуазель… Я хотел бы поговорить с владельцем этой фермы.
— Он занят со скотом, — ответила девушка, опустив ведра. — Но не могу ли я его заменить? Я…
Улыбаясь, она закончила:
— …дочь моего отца.
В свою очередь улыбнулся и Малез:
— Определенно, можете!
И исподтишка наблюдая за ней, спросил:
— Как давно живет у вас Леопольд Траше?
Девушка сначала побледнела, а потом покраснела до корней волос.
— Я… я не знаю, на что вы намекаете!
— Да нет, вы знаете! — твердо возразил Малез.
Прежде чем войти во двор, он огляделся по сторонам, чтобы убедиться, нет ли поблизости другого дома.
— Вы же не будете отрицать, что Леопольд Траше перед задержанием работал здесь?
— Нет…
Но это «нет» звучало так, что трудно было понять смысл, который вкладывала в него девушка.
— Я из полиции, — добавил Малез. — Его я разыскиваю для того, чтобы передать ему бумаги, подтверждающие его освобождение.
Девушка вроде бы успокоилась:
— Вы… вы не причините ему зла?
— Это зависит только от него и… от вас. Почему он скрывается?
Девушка схватила ведра и пошла к дому:
— Он… болен.
— А! Проводите меня в его комнату… Это та, что выходит на дорогу?
— Да. Как вы догадались?
Малез развивал свою мысль:
— Как давно он здесь?
— Два или три дня.
Они вошли в дом и поднялись по лестнице.
— Извините! Два или три дня?
Не отвечая, девушка тихонько открыла дверь и просунула в щель голову.
— Он там, — прошептала она. — Он спит…
Она встревожилась:
— Вы же не станете его будить?
— Нет, — сказал Малез.
Он проник в комнату, обставленную светлой мебелью, схватился за спинку стула, пододвинул его к подножию кровати, сел и повернулся к замершей на пороге девушке:
— Я подожду…
В то же мгновение Леопольд Траше, лишь светлый затылок которого был виден, повернулся, глубоко вздохнул и открыл глаза, которые наполнились нежностью при виде девушки, и недоверием при виде Малеза.
20. Тень каторги
— Тебе плохо? — хмуро спросил Малез.
— Не слишком хорошо, — глухим голосом ответил юноша.
Его длинные, тонкие, словно бескровные пальцы незаметно дрожали на одеяле.
«Тюрьма все еще отбрасывает на него свою тень, — подумал Малез. — Пройдет еще какое-то время, прежде чем он начнет смотреть людям прямо в глаза, высоко держать голову…»
Дочь фермера незаметно отошла.
— Полиция, да? — внезапно задал вопрос Леопольд. Его ресницы трепетали, а худая грудь вздымалась при дыхании так высоко, что возникало мучительное и странное ощущение, будто видишь, как бьется его сердце.
— Да. Сначала скажите мне… Действительно ли вас освободили после предсмертных признаний поденщика Ванхака? Мне об этом ничего не было известно, пока я не нашел газету, выброшенную вами сегодня утром из окна.
Леопольд Траше провел рукой по лбу.
— Ах да, газета! Откуда вы знаете, что?.. — начал он.
…вы ее выбросли сегодня утром? Потому что она буквально подлетела ко мне, а этого бы не случилось, если бы она провела эту ночь под дождем. Предполагаю, что и приговорены вы были отчасти из-за Ванхака?
Молодой человек поддакнул:
— Да, он измазал кровью жертвы мою одежду и нанес удар киркой с моими отпечатками пальцев. К счастью, конечно только для меня, еще не принято решение ликвидировать неохраняемые железнодорожные переезды! С неделю назад, когда он правил тележкой, Ванхака сбило одиночным паровозом, и, охваченный угрызениями совести, он решился сказать правду.
Он горько улыбнулся:
— Не знаю, будет ли пересмотрен мой приговор и буду ли я публично реабилитирован. Боюсь, что мне не под силу привести в движение такой судебный аппарат. В любом случае было решено немедленно выпустить меня на свободу. Учли и состояние моего здоровья.
Малез нахмурился. Он не любил покорных людей.
— Вы больны?
— Да.
— Что с вами?
— Не знаю.
Схватив носовой платок, юноша попытался подавить поднимающийся в груди хрип.
— Вы кашляете?
— Немного.
— Дайте мне вашу руку. У вас есть температура?
— Думаю, да. В определенное время.
— Что у вас болит?
— Непреодолимая усталость. Головокружения, помрачения…
— Есть аппетит?
— Нет.
— Спите хорошо?
— Плохо. Я… я думаю, что там простудился. Несколько дней так кашлял, что у меня грудь выворачивало.
— Были у врача?
— Нет.
— Почему?
Леопольд Траше понизил голос, словно от смущения:
— Я не жаловался, никому ничего не говорил…
— Почему?
Комиссар никогда не уставал повторять один и тот же вопрос.
Ответ был неожиданно простым:
— Хотел умереть…
— А теперь?
— Я боюсь… я хочу жить!
— Как вышло, что мать не предупредили о вашем освобождении?
— Я возражал…
— Почему я нашел вас здесь, а не у нее в объятиях? Юноша промолчал.
— Похоже, вы скрываетесь?
— Да! — яростно выкрикнул Леопольд. — Не нужно, чтобы она меня видела! Пока еще рано. Не в моем нынешнем состоянии!
— Зачем, в таком случае, вы укрылись именно в этой деревне?
— А куда, скажите, мне было деться? Я нигде никого не знаю. А здесь, я знал, меня приютят, обо мне, в случае нужды, позаботятся…
— Вы долго работали на этой ферме?
— Больше года.
— И вами были довольны?
— Думаю, да.
Малез злился. Сам не зная точно, почему. Но злился.
— За какое число была газета, которую вы купили?
— Подождите… Я купил ее по выходе из тюрьмы… За 21-е.
— Но вас выпустили 20-го?
— Кажется, да… Да.
По мере того, как допрос продолжался, волнение юноши явно возрастало.
— Когда вы добрались сюда? В течение дня? Вечером?
— К вечеру.
— Каким поездом?
— Я не ехал поездом. Добрался попутным грузовиком, сидел рядом с водителем. Я… я небогат.
— В котором часу вы приехали?
На этот раз молодой человек возмутился:
— Почему вы мне устраиваете этот допрос?
На его щеках вспыхнули два красных пятна:
— Случайно, не подозревают ли меня снова в преступлении, совершенном кем-то другим?
Малез прикусил губу.
— Отвечайте! — резко продолжал он. — Это в ваших интересах.
— Ну что же, насколько могу припомнить, было около девяти часов, может, девять тридцать…
— И вы сразу же легли?
— Нет. Г-н Фализ заставил меня поесть, ему также хотелось услышать подробности моего заключения, моего освобождения… Затем вернулась Жанин…
— Жанин?
— Его дочь.
— Так что, когда вы легли, было уже?..
— Десять тридцать, может быть, одиннадцать.
— Конечно, вы сразу же уснули?
— Нет. Я был слишком возбужден, слишком устал! Около полуночи Жанин услышала, как я кашляю, и принесла мне чашку горячего молока и таблетку. Вскоре я, должно быть, и заснул.
— А! — произнес Малез, с трудом скрывая свое разочарование. — Послушайте, буду с вами откровенен… В тюрьме вы должны были слышать о кончине Жильбера Лекопта через несколько часов после вашего ареста?
Молодой человек знаком подтвердил.
— Так вот, Жильбер умер не своей смертью! Его убили!
— Убили! — пролепетал мертвенно-бледный Леопольд.