шься? – спросил Вартанян обыденно и даже зевнул, оглаживая ладонью лицо. – Допустим, я тебе поверил. Тогда легко затяну на твоей шее удавку. Дача взятки должностному лицу! Представляешь, что это такое?..
Взял с полки том Уголовно-процессуального кодекса, нашел нужную страницу и подсунул Малявину.
– Читай. Вот здесь… «Дача взятки наказывается лишением свободы на срок от трех до восьми лет. Дача взятки должностным лицом или лицом, ранее судившимся…» Дальше не твое, там уже срок до пятнадцати лет, – пояснил Вартанян и перелистнул страницу, уходя от примечания, где было набрано мелким шрифтом: «Лицо, давшее взятку, освобождается от уголовной ответственности… если это лицо после дачи взятки добровольно заявило о случившемся».
Он перелистнул несколько страниц, ткнул пальцем в статью и, подсунув Малявину книгу, процитировал:
– «Спекуляция, то есть скупка и перепродажа товаров или иных предметов с целью наживы, наказывается лишением свободы на срок до двух лет с конфискацией имущества или без таковой, или исправительными работами на срок до одного года, или штрафом до трехсот рублей».
Вартанян аккуратно, как убирает рабочий инструмент столяр, поставил кодекс в шкаф, подбил, подравнял стопку книг, а затем спросил:
– Теперь-то ты понял? Там – от трех до восьми, и баста! А тут имеется штраф в триста рублей. Ты пойдешь через «прим» – статью пятнадцать УК, что означает попытку, значит, и минимум наказания. Да еще признание добровольное, раскаяние… Так что штраф тебе обеспечен. Но это же – тьфу! Двухмесячная зарплата.
– Да, да! Я все понял. Понял, – заторопился Малявин, ему хотелось поблагодарить следователя, который спасал от неминуемой тюрьмы. Теперь Иван верил ему на все сто и приготовился подписать любую бумагу.
– Поясни, зачем ты сказал, что в ящике сервиз? Получается, заведомо скрывал, с умыслом, да?
– Нет, нет! Что-то надо было ответить… Ляпнул первое, что пришло на ум. Я на самом деле не знал, что в ящике. Честное слово…
– Ну и ну! Даже не поинтересовался, когда брал?
– Я пытался. Но Рубен Суренович… Ну, этот, из сбыта, он как-то отмолчался. А я, дурак, переспросить постеснялся. Да и спешили, уже опаздывали…
Ивана Малявина прохватило каленым жаром, теперь он проникся, оценил торопливость Рубена Суреновича, его опоздание и легко произносимое: «Извини, брат. Извини… Клянусь хлебом, не виноват». Его резкая жестикуляция, присущая многим южанам, казалась наигранной.
– Извини, брат, в девять селекторное совещание… Опаздываю! А то бы отвез в аэропорт. Клянусь, директор спросит поставки. Директор не шутит. Ну, бери хоть пять рубль, – говорил и говорил безостановочно этот пожилой начальник отдела сбыта завода «Армпроммаш» и все время двигался: то пробовал на прочность обвязку ящика, то принимался протирать лобовое стекло, капот… Уселся в новенькие «жигули» одиннадцатой модели, прозванной здесь, на юге, почему-то «джори», включил зажигание. Двигатель с полоборота завелся и работал почти бесшумно, лишь ритмично, как кастаньеты, пощелкивали клапаны.
– Твой груз поехал, сегодня мой надо двигать, – старательно пошутил Рубен Суренович и впервые глянул Малявину в лицо, в глаза с неизбывной своей подозрительностью: а вдруг?..
Невнятное, едва ощутимое беспокойство оставалось, тяготило, и он знал, что так будет, пока не позвонит племянник из Уфы, не сообщит о доставке груза. Угасло пощелкивание клапанов, двигатель хорошо прогрелся, Рубен Суренович в последний раз глянул на ящик с цветами, не удержался, повторил в третий или четвертый раз:
– Прошу тебя, дорогой, сразу сдай коробка багаж!
Он упрямо продолжал называть фанерный ящик коробкой, хотя Малявин поправлял его.
– Все сделаю в лучшем виде, – поторопился с ответом Иван, искренне веря, что так и будет, и ощерился в улыбке, подыгрывая ему, прокричал: – Все будет хоп! Век не забудем помощи с компрессорами. Спасибо большое, Сурен Рубенович…
Искренне благодарил Малявин за науку, за то, что взял у него, у Ваньки Малявина, деньги и тем самым поднял на высоту делового партнерства. И денег своих не жалел… К тому же он верил, что большую часть, а может, и все вернут. Сам генеральный директор обещал – член правительства, Герой Соцтруда и еще чего-то. Иван плохо представлял возможности директора объединения: свой самолет – это понятно, любого снять-назначить, наказать, разнос учинить… А что еще? Достать медный шестигранник не может – как не было в цехе, так и нет, ладно, мастер с заготовительного Володя имеет повсюду приятелей и таскает им заводской спирт. Как стояли тридцать лет назад «тэвэшки» и бабы в косынках возле каждого станка, так и стоят. И зарплата у них, хоть расшибись, из месяца в месяц сто семьдесят рублей (если достали пруток). А наладчики как получали свои двести сорок, так и получают что в плохой, что в самой лучшей бригаде. Вот и компрессоры дали в четвертом квартале… Когда он так размышлял, то возникала шальная мысль: исчезнет враз корпус заводоуправления под землю – производственники не заметят, и двигатели, сработанные с допусками и посадками «плюс-минус полпальца», работающие в половину моторесурса, так же будут ежедневно отгружаться в вагоны и расползаться по всей стране, чтобы их потом, проклиная всячески, выдергивали в чистом поле из чрева машины, трактора, танка.
Подобрал частник на «москвиче». Прилаживая ящик в багажник, мужчина спросил ненавязчиво, простецки:
– Что это ты, друг, хапнул?
Иван на мгновение приостановился у распахнутой дверцы, чуть помедлил, будто отыскивал глазами Рубена Суреновича, ответил:
– Сервиз купил. – Хотя намеревался сказать: да черт его знает!
«Москвич» катил по асфальтированной дороге в редком потоке машин к старому ереванскому аэропорту «Северный». Утреннее и поэтому рыжее солнце ласкало щеку сквозь боковое стекло, повсюду пробивалась отчаянно-зеленая трава. «А в Уфе лежит снег, грязно-серый спекшийся снег…» – прикинул Малявин, тут же поправился, что снег останется только на улочках в Нижегородке, в центре же и возле заводской проходной снег выгорит напрочь от дыма и копоти, останутся лишь ледяные раскаты, и он непременно просквозит по ним в понедельник рано утром. На заводской территории, в корпусах его не раз окликнут, спросят: «Где это ты пропадал?» А он выдаст готовую шутку: «Да вот ездил в командировку в США». А потом со смехом расшифрует: «Соединенные Штаты Армении». В цехе после недолгой отлучки запахи сульфофрезола, каленой стружки, машинного масла покажутся резкими, чужими, и только едва уловимый скипидарный дух опилок на дорожке из рифленого железа с их чистой, незатоптанной желтизной согреет, обдаст родным, неизживно знакомым. А потом нужно доложить Бойченко. Все в техотделе притихнут, чтобы не мешать важному разговору. «Ваше задание выполнено!» – прошептал Иван Малявин и улыбнулся.
В полукруглом небольшом зале ожидания аэропорта «Северный» стояла непривычная для вокзала тишина, напомнившая больничный приемный покой. На деревянных гнутых скамейках, сработанных, похоже, лет сорок назад, сидело полдюжины пассажиров, и не было видно ни одного работника аэропорта. Малявин решил, что перепутал время вылета. Засуетился, заметался между стоек, отгородок, кабинок, пытаясь докричаться…
– Что вы расшумелись? – спросила выдвинувшаяся из подсобки женщина с чайной чашкой в руке. – Уфа?.. Так давно идет посадка. Давайте билет, – сказала она недовольно.
– А багаж? – робко спросил Малявин, глядя снизу вверх на дородную грудастую женщину в белой батистовой блузке, стоявшую на возвышении, как на постаменте.
– Багаж увезли… Надо доплачивать теперь, – ответила дежурная, слегка подобрев, потому что углядела бесхлопотный червонец, который оставалось только положить в карман.
– Нет, лучше я сам, – испуганно схватился за ящик Малявин, будто боялся, что унесут и тогда придется объяснять, что у него осталось лишь три рубля с мелочью.
Фанерный ящик валил вбок, бил по ногам, но все это не имело значения – испуг прошел, и Малявин галопом несся по асфальтированной дорожке туда, к выходу на посадку. Он верил, что улетит и больше никогда не попадет в этот южный, очень странный и обманчивый город.
– Что в ящике? – спросил рослый милиционер спокойно, с улыбкой.
– Сервиз, – ответил Малявин, не задумываясь, как отвечал до этого водителю «москвича».
– Открывай! – прозвучало строго и неотвратимо.
Милиционер стоял скалой.
– Я же опоздаю на самолет, – доказывал Малявин, ругался и теребил веревочные узлы, рвал их остервенело зубами, чтобы побыстрее показать, как не прав этот упрямый милиционер.
Крышку сержант оторвал сам, поддевая ее перочинным ножом.
Распахнутый зев фанерного ящика, хруст пергаментной бумаги, огненно-рыжие полосы бутонов, сочная зелень стеблей, листьев – так это и отпечаталось. Тюльпаны, тюльпаны… Однажды Малявин купил на базаре три штуки за пять рублей, но пока нес, один цветок обломился, и он долго стоял у подъезда: не дарить же две штуки? И денег больше нет… Самым простым было: принести и рассказать со смехом, как получилось с цветами. Но такой простоты очень недостает в двадцать лет. С тех пор осталась неприязнь к этим цветам, к тем, кто их продает и к самому их нерусскому названию – тюль-паны.
Сержант Карапетян (его фамилия будет значиться в протоколе) захлопнул крышку, посмотрел в упор на Малявина выжидающе… или, может быть, оценивающе. И после долгой тягучей паузы сказал: «Бери и пошли». А Иван идти не мог. Прислонился к стене и стал смотреть на летное поле, на пассажиров, которые медленно, как на похоронах, поднимались по трапу в самолет.
Сержант подергал его за рукав, приказал: «Пошли!» А он все смотрел и не мог оторваться, словно ждал чуда, словно хотел увидеть себя там, на трапе. Или очнуться… Для этого надо лишь мазнуть рукой по глазам – и окажешься в самолете. Или же милиционер хлопнет по спине, скажет: «Ладно, лети уж в свой Уфа…»
Глава 19Шабашка
За две мартовские недели, прожитых Иваном Малявиным в Армении, весна докатилась до Урала, изменила город, улицы и людей: они не прятали в воротники посеревшие за зиму лица, чаще улыбались с пугливой радостью. А снег, подтаявший днем на солнце, хрустел, будто битое стекло, и слыщалось Малявину что-то озорное, веселое в этом похрустывании, пока он шел от автобуса к проходной.