– Не прикасайся ко мне! – отрезала она.
Прищурившись, я посмотрела на свет. Очертания миссис Кингсмит приняли более определенные формы. Рядом с ней стояла канистра с керосином, а в правой руке она держала пистолет. Паника тут же схлынула – наверное, я поняла, что только спокойствие поможет мне остаться в живых.
– Хорошо. Я больше не двигаюсь.
– Я вызвала тебя сюда, чтобы ты меня выслушала. – Голос Софи был едва слышен.
– И вот я здесь. Можешь все мне рассказать.
– Никто меня не слушал – за исключением тебя. Но ты оказалась такой же плохой, как и другие. Флиртовала с ним на вечеринке.
Беспокойная улыбка жены банкира сменилась презрительной усмешкой, и я спросила себя, как могла совершить такую серьезную ошибку. Она хотела перед кем-то исповедоваться, прежде чем дом превратится в ночное огнище. Мысли наслаивались одна на другую, пытаясь выстроиться в логический ряд, но трудно достичь логики, когда в грудь тебе направлен пистолет.
– Они называли себя ангелами, но они все ее трахали, все до единого, – снова заговорила Кингсмит. – Вся эта шайка. Лео и тот новый парень…
– Джейми Уилкокс, – подсказала я.
– Да какая разница, как его звали? Это был клуб. Макс и Хенрик являлись его учредителями.
– Я знаю, Софи. Видела, что ты сделала с Поппи.
Луч фонарика соскользнул с моего лица, и я увидела, в каком она состоянии – всеми брошенная тряпичная кукла, плечи опущены, пистолет в руке трясется.
– Они считали себя Божьим даром. – Голос ее сорвался на рыдания. – Но они все были развратными, все до единого, и Макс бессовестно лгал…
– Мне жаль, – пробормотала я.
– Это фотографии Стивена помогли мне решиться. Они выходили оттуда с идиотскими ухмылками на лицах, но она и сама столь же глупа. Я сказала ей, что доставляю подарок, что он слишком большой и что его могут поднять наверх только двое. Эта жадная сучка поверила мне. – Софи холодно рассмеялась. – Знаешь, ведь и Эндрю встречался с ней несколько месяцев. Он тоже был частью всего этого.
Я уставилась на нее, изо всех сил удерживаясь, чтобы не спросить, не посещал ли Эндрю Поппи у нее дома. Но потом я заставила себя вернуться в настоящее, и когда снова взглянула на Софи, то увидела, что ее одежда насквозь мокрая. Она пропитала керосином не только ковер. Когда вспыхнет спичка, поджигательница загорится в первую очередь. Поджоги машин Уилла и Фрайберга были генеральными репетициями главного события.
– Все кончено, Софи. Ангелов больше нет, – сказала я. – Положи пистолет и пойдем со мной.
На улице выли полицейские сирены, но рассчитывать на помощь копов мне уже не приходилось.
– Ты что угодно скажешь, лишь бы выйти отсюда живой, не так ли? – Короткие волосы Кингсмит стояли дыбом, глаза у нее горели. – Но не выйдешь. Ни одна из нас не выйдет.
– Мы можем уйти прямо сейчас. Скажешь полиции, что пожелаешь, мешать тебе я не буду.
– Заткнись, сука! – огрызнулась Софи. – Не надо меня наставлять.
Гнев придал ей новых сил. Она вскочила и теперь возвышалась надо мной, направив пистолет прямо мне в лицо, и я поняла, что терять мне нечего. Я могла сказать лишь то, что думала.
– Тебе ведь это понравилось, верно? Убийства были единственным, что ты могла контролировать, пока твой муж ходил налево, трахая все, что движется. Знаешь, сколько девушек переспали с ним в офисе просто ради того, чтобы получить работу?
– Заткнись!
Дуло пистолета было меньше чем в метре от меня. Если бы Кингсмит спустила курок, то оставила бы двухдюймовую дырку между моими бровями. И тут все завертелось. Молли заплакала, и выражение лица Софи изменилось. На долю секунды она вновь превратилась в заботливую мать, желающую успокоить ребенка. И в то же мгновение я потянулась к пистолету, но кто-то сбил меня с ног. Я услышала выстрел и последовавший за ним мужской стон. Когда мимо пролетал фонарик, мне удалось его поймать. На полу лежал человек, и миссис Кингсмит надвигалась на меня, но теперь я уже знала, что нужно делать, и со всей силы врезала фонариком ей по лицу. Что-то хрустнуло. Видимо, я сломала ей скулу или челюсть, но мне было плевать – я уже искала пистолет. А когда мне наконец удалось подобрать его, выглядела Софи жалко. Из глаз ее бежали слезы, щека сильно распухла. Она вертела в руках спичечный коробок, но я выбила его ловким ударом.
– Не вздумай рыпаться! – рявкнула я.
На другой стороне лестничной площадки лежал Даррен Кэмпбелл. Это он вытолкнул меня с линии огня, когда пистолет выстрелил, и теперь глядел в потолок, тихонько постанывая. Я не подошла к нему, потому что боялась даже на секунду отвести от Софи взгляд. Полицейские машины добирались, казалось, вечность: с улицы доносился вой сирен. Кто-то окликнул меня по имени, но я не отозвалась – я едва замечала людей в форме, забиравших Кингсмит. Опустившись на колени перед Дарреном, я увидела через порванную ткань его футболки, прямо в центре груди, входное отверстие. Пуля, вероятно, попала в позвоночник. Грудная клетка парня поднималась и опускалась слишком быстро.
Когда я присела, его глаза уже начинали меркнуть. Руки были ледяными, словно он долгие часы пролежал на мерзлой земле. Прочитать выражение лица Даррена было невозможно, но мне показалось, что он улыбается.
– Я все-таки тебе пригодился, да? – произнес он свистящим шепотом.
Я попыталась ответить, но слова не шли, поэтому я наклонилась и поцеловала его в лоб. Он был так молод! Одному лишь богу известно, почему он так меня напугал. Годы словно слетели с него, и он выглядел лет на двенадцать – беззаботный школьник, вот-вот готовый забыться сном.
– Держись, Даррен. Ты не должен терять сознания, поговори со мной, – попросила я.
Парень крепко вцепился в мою руку, а затем попытался приподняться. Прежде, когда я проходила медицинскую практику, я видела, как умирали люди, но на этот раз все было по-другому. Его история стерлась с лица – все эти грязные хостелы, в которых он жил, преступники, издевавшиеся над ним в тюрьме, холодные парковые скамейки, на которых ему приходилось спать… Все эти тяготы исчезали одна за другой, и к тому моменту, когда его глаза закрылись, он вновь был невинен.
Я не помню, как долго стояла перед ним на коленях, держа его за руку, но в конце концов санитар помог мне подняться. Обернувшись, я заметила Бернса: тот стоял, прислонившись к стене, и смотрел на меня. Его губы были плотно сомкнуты, словно он изо всех сил старался не заплакать.
– Почему ты не подождала, Элис? Тебе еще повезло, что осталась в живых.
– Диссоциация [84], – отозвалась я.
Инспектор нахмурился:
– Вот только без этих длинных слов!
– Что-то похожее испытываешь, когда порежешься. Сначала все немеет, и только потом пробивает боль.
Бернс продолжал смотреть на меня так, будто я говорила на латыни. Когда я показала ему открытки с ангелами, он заглянул в коробку с недоверием, словно ждал, что они вот-вот улетят прочь. Я заметила светлый парик, свисавший с крюка на стене, и лишь после этого до меня дошло, что Софи готовила к смерти не только себя, но и дочь.
– Где Молли? – спросила я.
– Все хорошо, – ответил Дон. – За ней присмотрят, не беспокойся.
Казалось, прошли часы, прежде чем я смогла уйти, и ноги меня уже почти не слушались. Когда мы выходили, мне пришлось опереться на руку инспектора. Чувствуя дурноту, я едва обратила внимание на то, что идет дождь. Усаживаясь на водительское сиденье – по ветровому стеклу бежали потоки воды, – Бернс наградил меня озабоченным взглядом. Он даже спросил о чем-то, когда мы отъехали, но я не ответила. Все, что я видела, – это припаркованный на углу скутер Даррена, на руле которого, медленно наполняясь дождем, висел мотоциклетный шлем.
Глава 47
Трудно сказать, потому ли я дрожала, что моя одежда промокла, или же из-за того, что наконец начал сказываться шок, но подъем по ступенькам полицейского участка дался мне нелегко. Толпа фотографов уже неслась в моем направлении во главе с Дином Саймонсом.
– Ты опять со своими штучками, а, Элис? – Его голос, огрубевший от галлонов дешевой выпивки, прозвучал слишком громко.
Бернс прокладывал путь сквозь толпу, а я смотрела себе под ноги, игнорируя обращенные ко мне голоса и вспышки фотоаппаратов. Как только мы оказались внутри, я повернулась к Дону:
– Ты не мог бы за что-нибудь арестовать этого пьяницу?
– Домогательство или вторжение в частную жизнь? – спросил инспектор.
– Подойдет и то, и другое.
– Погляжу, что можно сделать.
Мы вошли в оперативный штаб. Стив Тейлор старательно прятал глаза. Его уныние было вызвано, наверное, уязвленной гордостью – на этот раз у него не имелось ни малейших оснований заявлять о своей победе. Если Бразертон ничего не забыла, первым уйти придется ему. Бернс с важным видом прошел мимо него и провел меня в свой кабинет. Там он сделал мне кофе, а затем протянул пакетик печенья для перекусов.
– Угощайся. Буду через десять минут.
Я сунула в рот печенье, а потом взялась за чашку с кофе, и зубы застучали по фарфору. Я пыталась понять, почему все еще не плачу. Боль укоренилась где-то в уголке живота, но при таком темпе она не уйдет оттуда уже никогда. Хари сказал бы, что это алекситимия – неспособность называть переживаемые эмоции – или клиническая депрессия, популярная в нашей стране причина бессонницы и пищевых проблем. Когда Бернс наконец вернулся, я безучастно разглядывала стену, но съела половину имевшегося в пакетике печенья.
– Она уже говорит, – сообщил инспектор. – Доктор пытается наложить ей шину на лицо, но она трещит без остановки.
– А как ее мать? – спросила я.
Дон кивнул.
– Мать она заперла в одной из комнат нижнего этажа. Подсыпала ей и охранникам снотворного. Парни из «Скорой» думали, что у старушки случится сердечный приступ, когда та пришла в себя. Ей пока не говорили, что Софи сотворила, ждут, когда она чуть окрепнет.