– Как вас зовут? – спрашивает она.
– Манон.
– Так, Манон. Мероприятие будет идти еще сорок минут, потом я закрываю галерею. После этого, думаю, мы можем отведать сашими из сериолы в «Нобу» на Беркли-стрит. Как считаете?
– Ладно, – отвечает Вилланель.
Ее зовут Сара, месяц назад исполнилось тридцать восемь. Она говорит о концептуальном искусстве, и Вилланель неопределенно кивает, но не вслушивается. По крайней мере в слова. Ей нравится, как поднимается и опускается голос Сары, и ее трогают – если можно так сказать о Вилланель – крошечные морщинки вокруг глаз собеседницы, трогает ее серьезность. Сара напоминает ей – самую малость – Анну Ивановну Леонову, учительницу в средней школе Индустриального района, единственного взрослого, кроме отца, к кому она испытывала настоящую, непритворную привязанность.
– Ну как? – спрашивает Сара.
Вилланель кивает и улыбается, изучая жемчужно-блестящее серебро сырой рыбы, прежде чем задумчиво раздавить ее зубами. Словно ешь само море. Мягкий свет ложится на поверхности вокруг – матовый алюминий, черный лак, золото. Журчит музыка; беседа то спадает, то возобновляется. Слова срываются с губ Сары, обе смотрят друг другу в глаза, но Вилланель слышит голос Анны Ивановны.
Та пестовала исключительные академические способности своей ученицы – два года безграничного терпения к ее неподобающему, практически асоциальному поведению. Однажды Анна Ивановна не пришла. Поздно вечером, по пути из школы, ее изнасиловали на автобусной остановке. В больнице она смогла описать нападавшего, и милиция арестовала ее бывшего ученика, восемнадцатилетнего Романа Никонова, который, рисуясь перед друзьями, обещал показать незамужней учительнице, «что такое быть с настоящим мужиком». Но полицейские криминалисты схалтурили, и Никонова в итоге освободили по формальным причинам.
– Манон! – она чувствует на своей руке холодную руку Сары. – Ты где?
– Извини. Мысли куда-то улетели. Ты напомнила мне одного человека.
– Кого?
– Мою учительницу.
– Надеюсь, она была хорошей.
– Да, была. И похожа на тебя. – На самом деле не похожа. Вообще ничего общего. Зачем она это подумала? И зачем сказала?
– Где ты провела детство? – спрашивает Сара.
– Сен-Клу, недалеко от Парижа.
– С родителями?
– С отцом. Мать умерла, когда мне было семь.
– Боже. Какой ужас!
Вилланель пожимает плечами.
– Это было давно.
– А от чего…
– Рак. Она была на пару лет младше, чем ты сейчас. – Легенды – часть жизни Вилланель. Как одежда, которую она надевает, снимает и вешает в шкаф до следующего раза.
– Извини.
– Не извиняйся. – Убирая руку из руки Сары, Вилланель открывает меню. – Гляди-ка! Желе из земляничного сакэ. Мы обязаны это попробовать.
Она потом всегда жалела, что в темноте не смогла разглядеть лицо Романа Никонова, когда кастрировала его в лесополосе у Мулянки. Но ту минуту она помнит. Запах грязи и выхлопа из его мопеда «Рига». Как он рукой придавливает ее голову, принуждая встать на колени. Сдавленный вопль, пронесшийся над водой, после того как она вынула нож и оттяпала ему яйца.
Сара живет в маленькой квартирке над галереей. Держась за руки, они возвращаются туда, оставляя темные следы на свежем снегу.
– Ладно, картины я понимаю, но это что? – спрашивает Вилланель, указывая на загадочную инсталляцию в витрине.
Сара у двери набирает входной код.
– Ну… Чучело ласки мне просто подарили в шутку. А на кухне под руку попалась эта обсыпка. И я объединила два объекта. Смешно получилось, да?
Вилланель ступает следом по узкой лестнице.
– То есть оно вообще не несет никакого смысла?
– А ты как думаешь?
– Никак. Наплевать.
Вилланель делает пол-оборота и вжимает ее в стену, затыкая рот поцелуем. Все шло к этой минуте, но Сара все равно изумлена.
Потом, уже пробудившись, она видит сидящую в кровати Вилланель, ее стройный силуэт на фоне первого света зари. Сара протягивает руку и проводит ладонью вниз по ее плечу, ощущая жесткие изгибы дельтовидной мышцы и бицепса.
– Чем, говоришь, ты занимаешься? – удивленно спрашивает она.
– Я не говорила.
– А скажешь?
Вилланель кивает.
– Я тебя еще увижу?
Вилланель с улыбкой прикасается к Сариной щеке. Спешно одевается. На улице, на маленькой площади, царят девственный снег и тишина. Вернувшись в квартиру на Саут-Одли-стрит, она скидывает с себя одежду и через пару минут засыпает.
Просыпается она уже за полдень. На кухне – полкофеварки еще теплого кофе «Фортнум и Мейсон». У входной двери – внушительные хозяйственные пакеты, их оставил Константин.
Она просматривает содержимое. Очки в черепаховой оправе с бледно-серыми стеклами. Парка с обшитым мехом капюшоном. Черный свитер с высоким воротником, рубашка в клетку, черные шерстяные колготки и ботинки на молнии. Она все примеряет, прохаживается по квартире, привыкает к новому облику. Одежду нужно обносить, поэтому она, выпив чашку стынущего кофе, выходит из дома и, перейдя Парк-лейн, направляется в Гайд-парк.
И вновь – такое же небо цвета умбры, на фоне которого аллеи голых берез и дубов выделяются своим еще более серо-коричневым оттенком. До вечера далеко, но свет уже начинает уходить. Сунув руки в карманы и опустив голову, Вилланель быстро шагает по аллеям, оправленным в тающий снег. Там есть и другие люди, но она на них практически не смотрит. Из сумерек порой вырисовываются статуи, их очертания под коркой снега неясны. У перил моста через Серпентайн она ненадолго останавливается. Под потрескавшимся стеклом льда – беспросветная чернота воды. Царство тьмы и забвения, к которому ее в такие дни тянет почти гипнотически.
– Заманчиво, правда?
Изумленная тем, что ее мысли так буквально воспроизведены вслух, Вилланель оборачивается. Ему около тридцати, худощавое лицо, хорошо сидящее твидовое пальто с поднятым воротником.
– Купаться я не планировала.
– Вы знаете, о чем я. «Уснуть! И видеть сны, быть может…»[4] – Его взгляд неподвижен, глаза – темные, как замерзшее озеро внизу.
– Вы поклонник Шекспира?
Он сметает рукавом снег с балюстрады и пожимает плечами.
– В зоне боевых действий он неплохой компаньон.
– Вы солдат?
– Был когда-то.
– А сейчас?
Он направляет взгляд туда, где светится Кенсингтон.
– Можно сказать, исследователь.
– Ну что ж, удачи вам… – Она трет руки без перчаток и дышит на них. – День уходит. И мне тоже пора.
– Домой? – Натянутая улыбка словно намекает на некую интимную шутку, понятную лишь им обоим.
– Да. До свидания.
Он поднимает руку.
– Увидимся.
Кутаясь в парку, она шагает прочь. Просто какой-то бестолковый мудак решил ее склеить. Беда в том, что не похож. С этой своей убийственной английской учтивостью он может оказаться как безобидным, так и опасным. И ей откуда-то знакомо его лицо. Могла она видеть его раньше – например, на тренингах по уходу от слежки, которые она почти подсознательно повторяет, куда бы ни пошла? Может, он из МИ-5?
Резко сменив курс и повернув на юг, она бросает взгляд на мост. Человек исчез, но она все равно ощущает его присутствие. По пути к ближайшему – северному – выходу она совершает дополнительный проход, дабы избавиться от хвоста, если успела его подцепить. Никто не идет следом, не меняет направление, не убыстряет шаг, чтобы поспевать за ней. Но если это серьезные люди – кем бы они ни были, – у них есть основная группа, которая непосредственно ее преследует, и вспомогательная, занятая статическим наблюдением и готовая выступить, если она оторвется от основной.
Свернув теперь на восток, Вилланель шагает по Бейсуотер-роуд к Мраморной арке. Она не бежит, но движется достаточно быстро, чтобы заставить любой хвост ускориться вместе с ней. Ненадолго остановившись у автобусной остановки – якобы перевести дух, – она украдкой смотрит по сторонам, нет ли поблизости кого-нибудь в нарочито неряшливом наряде уличного художника. Ничего подобного не видно, но ведь если она на крючке у МИ-5, то и не должно быть видно.
Заставляя себя дышать ровно, она направляется к сети подземных переходов у Мраморной арки. Множество выходов – еще один шанс выявить хвост и избавиться от него. Спустившись на Камберленд-гейт и выйдя на Эджвер-роуд, она задерживается у входа в спортивный магазин и в зеркало витрины смотрит на переход. Никто не бросает на нее взглядов, никто не сбивается с шага. Она возвращается к Мраморной арке, потом торопливо преодолевает сто с лишним метров через переход и, притормозив возле Уголка оратора, двигается к метро. На платформе западного направления Центральной линии она пропускает два поезда, замечая, кто остался стоять. Линия перегружена, и в поезд не сели несколько человек. Молодая женщина в серой ветровке. Бородатый парень в двубортном полупальто. Держащаяся за руки пара среднего возраста.
Шагнув в третий поезд, она проезжает пару остановок до Квинсуэй и выходит, когда двери уже начинают закрываться. Перейдя на другую сторону платформы, она возвращается на восток до Бонд-стрит, там поднимается на улицу и на Дэвис-стрит ловит такси. Она просит водителя ехать окольным путем через Мейфэр. Некоторое время за ними следует серый «БМВ», но на Керзон-стрит, раздраженно рыкнув, сворачивает на восток. Через минуту в зеркале заднего вида появляется черный «Форд К» и никуда не исчезает, хотя они проехали уже три поворота. Такси закатывается в тупиковый переулок Клардж-мьюз, и Вилланель дает водителю пятьдесят фунтов вместе с краткими инструкциями. Через полминуты их машина замедляется, и двигатель глохнет. Выскальзывая из задней двери, Вилланель слышит сердитые гудки «Форда», но в узком проходе между кирпичных домов за ней никто не идет, и когда она пятью минутами позже возвращается тем же путем, в переулке ни души.
Не исключено, – говорит она себе, уже вернувшись в квартиру на Саут-Одли-стрит, –