– Сколько раз адмирал давал пинка смерти, – Лаптев сжал кулак. – И она, злопамятная, настигла его вот так, по-подлому.
– К сожалению, мы не выбираем свою смерть, – произнес Маслов. – Она выбирает нас.
– Верно говоришь, – глаза Лаптева как-то влажно блеснули. – Только мне стыдно. Это наш позор, ребята, что в нашем городе убивают боевых адмиралов. И не гитлеровцы, не диверсанты, а уголовная мразь. И этот позор надо смыть.
– Возьмем мы их, Тимофей Сергеевич, – заверил Маслов. – Обязательно возьмем…
Руководители следственно-оперативной группы сразу вцепились в версию с МГУ. Геннадий Штемлер поручил муровцам ее отработать, при необходимости привлекать следователей, подключать хоть всех без исключения сотрудников группы, лишь бы был результат. Тем более какая-то база для работы уже была. Нашли еще одного человека, видевшего молодых людей в день убийства около подъезда адмирала.
Штемлер прекрасно знал цену стандартным фотороботам, изготавливаемым в криминалистических подразделениях, – все лица друг на друга похожи как близнецы. Поэтому позвонил своему старому знакомому – известному художнику Илье Глазунову и попросил посодействовать.
Глазунов считался личностью неоднозначной – с одной стороны, почти придворный художник, писал портреты зарубежных президентов и российских государственных деятелей. С другой – отличался некоторым вольнодумством и любил шокировать публику. На его персональную выставку в конце семидесятых годов очередь стояла вокруг всего Манежа чуть ли не в два оборота.
В СССР открытая критика существующего строя, мягко говоря, не приветствовалась, поэтому в искусстве сложился особый язык намеков, полунамеков и иносказаний. И интеллигенция разделилась на «намекателей» – тех деятелей искусства, кто в своих произведениях изящно, как-то исподтишка вворачивал: «не все в порядке в Датском королевстве, а в магазинах мяса не хватает». И на «ловцов намеков» – тех, кто с детства на одиночных или групповых медитациях на московских или питерских кухнях учился ловить эти намеки, а поймав, впадать в восторженный транс. Последние и ломанулись толпами на выставку Глазунова. Им было в диковину смотреть на экспозицию, которая была даже не фигой в кармане, а фигой демонстративной. Помимо женских портретов в натуральных жемчугах и иллюстраций к Достоевскому, там было, например, огромное полотно «Мистерия ХХ века» с десятками втиснутых в странную композицию лиц великих исторических деятелей России, при этом стиль их изображения, перечень героев были очень далеки от коммунистических канонов. Похоже, в душе Глазунов был русофилом, возможно, монархистом или хотел казаться таковым. Он всегда был против. Но как-то слегка. Чтобы было не обидно тем, против кого он был. Поэтому процветал и вполне был встроен в существующую советскую систему, которая иногда напоказ нуждалась в альтернативных точках зрения. В общем, художник был значимой фигурой, умудрявшийся отлично сидеть на нескольких стульях, быть своим и среди партийных деятелей, и среди диссидентов. Такой феномен. При этом заслуги его перед искусством были неоспоримы. Особенно в деле подготовки молодых художников.
Глазунов охотно согласился оказать помощь в раскрытии столь вопиющего преступления. И прислал своего студента из художественного института имени Сурикова. Парень этот со слов маститого художника обладал потрясающим чутьем и мастерством портретиста.
Рисовал молодой живописец портреты в палате госпиталя Бурденко, где лежал генерал-полковник и куда пригласили второго свидетеля. Худой, с нервным лицом и печальными глазами парень тихо сидел в уголочке, внимательно слушая описания, и что-то чертил в альбоме. Под конец положил лист. Генерал посмотрел критически, а потом широко улыбнулся:
– Почти в точку. Талант… Только вот подправить надо.
– Подправим, – заверил художник.
Итак, следствие имело портреты «термитов» – правда, неизвестно, какой степени схожести с оригиналом, но все-таки это уже кое-что. Было их общее описание: рост, телосложение. Оба злодея были невысокие, худосочные. У девушки отмечался большой нос, на котором приютились дымчатые очки.
С этими исходными данными можно было работать. И Уланов направился на журналистский факультет МГУ.
Журфак был расположен на проспекте Маркса в историческом строении – так называемом втором доме дворян Пашковых. Эта городская усадьба в 1830-е годы была перестроена под аудиторный корпус Московского университета. В 1952 году сюда с помпой въехал только что образованный журналистский факультет. Из его окон можно было рассмотреть и длинное желтое здание Манежа, и красную кремлевскую стену с островерхими башнями, увенчанными рубиновыми заездами.
Уланов бывал здесь не раз. Приходилось встречать по просьбе дяди после поздних занятий племянницу, которая училась в школе юного журналиста.
Несмотря на каникулы, в университете было столпотворение. Начинались вступительные экзамены, вчерашние школьники мечтали приобщиться к этому элитному храму образования. В коридорах с высоченными, как и положено в старинных усадьбах, потолками кучковались холеные, хорошо одетые, нарочито остроумные студенты. Пока Уланов протискивался между ними, у него уши в трубочку свернулись от жужжащего звукового фона, в котором пробивалось то и дело: «Ах, божественный Набоков… Ох уж этот шарлатан Феллини… Почитайте этот роман Дюрренматта»… Да, тут вам не валенками по паркету. Тут вам интеллектуальная элита!
Спросив у студентов постарше дорогу, Уланов оказался вскоре в тесном кабинете заместителя декана факультета. Это был пожилой низкорослый мужчина с клочковатыми волосами, почти полностью побежденными залысинами и со скорбными глазами голодной дворняги.
Уланов в двух словах объяснил, что надо МУРу от этого уважаемого заведения. Замдекана только печально кивал. Общение с милицией для него не было редкостью. Ведь студенты имели обыкновение время от времени залетать по серьезным и несерьезным поводам. Однако чекисты здесь появлялись гораздо чаще, поскольку поводов у них было куда больше. Это заведение всегда находилось в центре самого пристального внимания пятого Управления КГБ, занимавшегося борьбой с антисоветчиной.
– Действительно, – сказал заместитель декана. – Мы готовим книгу к сорокалетию Победы. Студенты пишут очерки. Самые лучшие будут помещены в это печатное издание. Достигаем двух целей. Здоровое соперничество – люди учатся писать, стремятся сделать свою работу лучше других и в награду получают путевку в жизнь сразу с толстой книжки. Для журналиста это много значит. Ну и патриотическое воспитание. Не на словах, а на деле.
– С чем в последнее время проблемы, – брякнул Уланов, не подумав.
Но попал в больную точку – замдекана скривился, как от зубной боли, и произнес:
– Мы работаем над этим.
– Кто распределял ветеранов для очерков?
– Комитет комсомола. Ответственный здесь. Сейчас вызову.
Вскоре в свободном кабинете с длинной коричневой доской, исписанной какими-то схемами, Уланов остался один на один с комсоргом факультета. Как и положено будущему комсомольскому функционеру, тот был вежлив, предупредителен и немножко перевозбужден – это такое вполне нормальное состояние начинающего карьериста.
Необходимость подготовки книги он объяснил в том же русле, что и заместитель декана:
– К сожалению, некоторый вредный вирус богемности на факультете витает. Истоки забывают. Вот такие проекты мы и делаем.
– Ветеранов по какому-то списку распределяли? – спросил Уланов.
– Да, – комсорг хлопнул ладонью по папке, в которой были заранее подобранные бумаги.
– Среди ветеранов был адмирал Богатырев?
– Был.
Уланов не сразу задал следующий вопрос, будто боясь спугнуть удачу. Но потом поинтересовался:
– Кого-то из конкретных студентов закрепили за ним?
– Конечно, – комсорг сверился со списком. – Марк Адлер. Это с моего курса. С четвертого.
– Он сделал статью?
– Нет. Сказал, что не может дозвониться до ветерана. Безответственный комсомолец, скажу я вам. Личное у него всегда выше общественного.
– Опишите его.
– Худой, хилый, низкорослый. Сморчок такой, – дал презрительную характеристику комсорг, похоже, недолюбливавший своего однокурсника.
Уланов щелкнул запорами фирменного кейса стального цвета, подаренного ему в прошлом году дядей на день рождения. Извлек рисунок с портретом неустановленного преступника и положил на стол:
– Похож?
Комсорг внимательно посмотрел на рисунок. И пожал плечами:
– Вроде что-то есть. Может, и он.
– А это? – Уланов выложил рисунок с изображением преступницы.
– Тоже можно несколько человек подобрать. Люди все похожи.
– Ну да. Рот, нос и два уха, – кивнул Уланов. – Где сейчас Адлер? На каникулах?
– Вообще-то должен быть на практике в издательстве «Московский рабочий». Только его там нет.
– Почему?
– Болеет. Он вообще вечно болеет. Особенно когда общественные нагрузки нужно тянуть. Это только мы всегда здоровыми должны быть. А эти… – в голосе комсорга прорвались застарелые обиды и твердое желание рано или поздно показать «этим», кто чего стоит.
– Давно филонит? – спросил Уланов.
– Уже неделю…
Глава 7
«Полтора миллиона трудящихся отдыхают ежегодно в здравницах Крыма. И эта цифра постоянно растет. В прошлом году на средства профсоюзов СССР и Чехословакии начато строительство пансионата «Дружба», рассчитанного на 420 мест…
Продолжается летняя Спартакиада народов СССР…
В Москве завершился Тринадцатый международный кинофестиваль, на котором были представлены лучшие образцы мирового киноискусства. Золотые призы получили фильм «Васса» известного советского кинорежиссера Глеба Панфилова по мотивам пьесы Максима Горького «Васса Железнова», а также фильмы «Амок» совместного производства Марокко – Гвинея – Сенегал и «Альсино и кондор», снятого кинематографистами Кубы, Мексики и Коста-Рико. За лучшую женскую роль награждена американская актриса Джессика Ланж. Фестиваль еще раз продемонстрировал стремление прогрессивных представителей народов Земли к мирному сосуществованию и культурному сотрудничеству…»