Задержание произведено. Во двор стали съезжаться со всех сторон оперативные машины, по которым рассадили «расистов».
Лешу Паровозова нашли на квартире. Он был не только жив, но и не растратил своего вечного оптимизма. Пояснил, что сигнал подать не мог, поскольку его не только связали, но и забрали ремень с маячком, который приглянулся одному из бандитов.
В ближайшем отделении милиции «расистов» развели по разным кабинетам, чтобы они не перекрикивались и не перестукивались. И началась работа.
Главной задачей у оперативников было расколоть задержанных на максимальное количество эпизодов. Это – дело техники. С группами работать легче, чем с одиночками. Обязательно кто-нибудь поплывет и станет давать показания. А за ним устремятся и все остальные.
Около дежурки к Уланову подошел старый знакомый – местный зам по розыску, пожал руку и оценил:
– Эких вы орлов нам привели.
– Устойчивая группа, – пояснил Уланов. – Разбойники. Сейчас эпизоды пойдут.
– Поможем, чем можем. Только и нас не забудьте в сводках.
– Да как же тебя забудешь, Семеныч… Сам-то хоть как живешь?
– На букву Х. Не подумай, что хорошо. В нархоз пора двигать.
– Что так?
– Достало это шапито. – Зам по розыску добавил витиеватое непечатное выражение. – Никогда себя таким дураком не чувствовал. Вон, теперь опера на дежурство в портупее и сапогах заступают. Как в караул, только тулупа и валенок не хватает. Это что такое?
– Балаган, – кивнул Уланов.
Это были шуточки центрального аппарата МВД, выполнявшего волю нового министра – чтобы на дежурстве все в портупее были для пущей важности.
– Это можно пережить, – отмахнулся зам по розыску. – А как смириться, что у меня одного опера под суд отдали якобы за укрывательство преступлений? Двоих вышибли вообще по анонимкам. По анонимкам, Миша! Это как? Живешь и не знаешь, ты завтра будешь арестовывать или тебя… В народное хозяйство, только туда! Вон, мне юрисконсультом в колхоз предлагали. Раз в неделю ходить на работу за сто пятьдесят рублей. И еще можно в три места устроиться. И на хрен эту форму. Хоть поживу как человек.
Когда началась атака на МВД, чекисты создали целый почтовый ящик по сбору сплетен. Вскоре в нем побывало тридцать тысяч обращений обиженных граждан. Часть обид были реальные. Но большинство – это попытка сведения старых счетов. У милиции немало врагов и недоброжелателей, как у любой системы, которая не дает людям жить по их порой криминальному разумению. На основании этих обращений, а то и просто анонимок гнали взашей опытных сотрудников, положивших на милицейской службе здоровье. Появилась шедевральная в своем роде формулировка: «Уволен по оперативным материалам КГБ СССР». А материалы настолько секретные, что их и показать нельзя, поэтому и оспорить невозможно. В Москве подобное творилось сплошь и рядом. На периферии было поспокойнее. Там никогда не кипела такая межведомственная грызня, как в столице.
Поскольку инспекция по личному составу уже не справлялась с гонениями на сотрудников, то недавно в МВД якобы для усиления партийного руководства погрязшей в злоупотреблениях милиции были воссозданы политотделы, ранее расформированные в 1957 году. Они взяли на себя больше инквизиторские, чем воспитательные функции и внесли свою лепту в воцарившийся хаос.
– Самое главное – лучших вышибли, – вздохнул зам по розыску. – С кем работать-то?
– Ты держись, Семеныч. Не раскисай.
– Поздно. Уже раскис. Наверное, на той неделе пойду рапорт писать.
– Кончай дурью маяться, – хлопнул его по плечу Уланов. – Мы еще повоюем…
Двое суток оперативники провозились с «расистами». Задержали остальных членов бригады. Работал весь одиннадцатый отдел и сотрудники местного уголовного розыска. Все это время на Петровке на хозяйстве оставалась Лиза. Она успела выяснить, что контрабандист Лопатин проходит излечение от социально вредных привычек в колонии строго режима в Тульской области. И сидеть ему еще девять лет.
Вернувшись после битвы с «расистами», Уланов созвонился с «кумом» – так называют начальников оперчастей исправительно-трудовых учреждений. Объяснил ему ситуацию. И попросил прокачать заключенного на информацию по поводу источника приобретения орденов.
«Кум», узнав, по какому делу ему звонят, клятвенно пообещал сделать все возможное. На следующий день отзвонился и сообщил:
– Этот ваш Лосев говорит, что скупал ордена по всей Москве для контрабанды. Но у кого конкретно что брал – под страхом расстрела не вспомнит.
– Врет? – поинтересовался Уланов.
– Или ничего не знает. Или упрямится… Может, надавить на него по-взрослому?
– И он нам прогонит какой-нибудь порожняк… Будем думать…
Руководитель следственной группы Штемлер, принявший Уланова в небольшом кабинете в десятом отделении милиции, выслушал все, задавая уточняющие вопросы. И в итоге согласился с оперативником:
– Ты прав. Выбитые признания не всегда правдивые. Надо с этим гусем говорить предметно.
– Что, мне ехать в Тулу? – спросил Уланов.
– Не стоит. Лосев в колонии уже пообвыкся. Чувствует там себя как дома. Нужно выбить его из родного окружения. Раскачать психологически. Подготовить почву. И уже потом говорить.
– Разумно.
– Вынесу постановление об этапировании. Заместитель Генерального прокурора санкционирует его быстро. Так что через несколько дней Лосев будет в вашем изоляторе.
– Это дело!
– К тебе просьба, Михаил Игнатьевич. Как к специалисту по орденам, барыгам и контрабандистам. Ты подобную публику как облупленную знаешь. Вот и добей Лосева. Я подключусь в любой момент.
– С удовольствием.
– Ну, давай… Вы хорошо поработали. Думаю, остался последний бросок. И именно сейчас нельзя споткнуться!
Глава 7
Внешне Лосев никак не походил на классического контрабандиста – лощеного, с изящными манерами, волевыми очертаниями подбородка. А походил он на мелкого снабженца – лысоватый, невысокий, широкоплечий, с кустистыми бровями и короткими волосатыми пальцами. Счеты и нарукавники ему – и на товарный склад. Вот только глаза его хитрые, злобные, взгляд настороженный.
Кое-кто из руководителей МУРа изъявил желание поучаствовать в допросе, но Уланов в ультимативном порядке потребовал, чтобы Лосева не трогали, пока не нарисуется узор беседы и не станет понятно, как с ним обращаться.
Конвоиры остались в коридоре ИВС. Наручники с Лосева сняли. Уланов налил чаю, разложил бутерброды, пригласив отведать, чем бог послал.
– Задабриваете, – кивнул заключенный. – Что ж, это хорошо.
– Кому?
– Мне. Если ничего и не получу от вас, так хоть поем нормально.
– Ну, ешьте, ешьте, – кивнул Уланов. – А то, глядишь, еще годков десять не придется докторской колбаски отведать.
Лосев сверкнул на него глазами. Но бутерброд из зубов не выпустил.
Прожевав, он посмотрел на оперативника:
– Вот чувствую, я вам сильно не нравлюсь.
– Почему? – пожал плечами Уланов. – Возможно, вы заслуживаете всяческого уважения, любите собак, женщин и детей.
– Есть такое, – кивнул Лосев.
– Мне не нравится, чем вы занимались.
– Чем же таким предосудительным я занимался?
– Вывозили за рубеж народное достояние. То, что принадлежит нашей стране.
– А, это все узость мышления. Границы, таможни – насколько же они условны. Люди сами чертят линии, чтобы осложнить себе жизнь. Какая разница, на чьей территории будет икона Казанской Богоматери? В Германии, в России. Главное, чтобы она не сгнила на чердаке. Чтобы продолжала радовать людей – немецких или русских. В семнадцатом году мы эти иконы миллионами на дрова рубили. А теперь вывезти нельзя.
– Как Высоцкий поет: мы все-таки мудреем год от года, распятья нам самим теперь нужны.
– Ну да. Они – богатство нашего народа, хотя и пережиток старины. Слышал.
– Все вывезете, что в стране останется? Голые стены?
– В мире все останется. Мы – граждане Земли. А вы низко летаете.
– Зато в своем воздушном пространстве, – усмехнулся Уланов. – Вы лет десять этим занимались?
– Ну, – Лосев пожал плечами.
– Как удалось столько продержаться?
– Да были люди. Давали работать.
– А потом?
– А потом решили, что я злоупотребляю их доверием.
Контрабанда, особенно с произведениями искусства, – это излюбленная нива спецслужб – и советских, и западных. Антиквариатом расплачиваются с агентурой. На почве антиквариата осуществляются вербовки. Поэтому везде, где контрабанда, там пасется чекист, притом не с целью ее пресечения, а из-за каких-то хитрых оперативных комбинаций. Вот и Лосев, похоже, попал в самую гущу оперативных мероприятий и сделал что-то не так.
– Ладно, это уж точно не мое дело. – Уланов не собирался лезть в чужой огород ни за какие коврижки.
– Уже и не мое, – добавил Лосев. – Меня списали. Попользовались и выкинули.
– Жил бы как все.
– Работал бы за сто двадцать рублей.
– Лучше, чем лес валить.
– Дорожные знаки.
– Что?
– Мы дорожные знаки там делаем. А я музыкант вообще-то. И делаю дорожные знаки…
– На меня аж слеза накатила, – хмыкнул Уланов.
– Так что за такие вот подлянки я вас, товарищей из органов, и не люблю. И вряд ли когда-нибудь полюблю.
– Любить не обязательно. А вот помочь надо.
– Вы по поводу того ордена Ленина? Меня уже спрашивали. Не помню я ничего, – небрежно кинул Лосев, в глазах мелькнула усмешка.
– Слушай меня, зека Лосев. Ты врешь и даже не скрываешь этого… Ты будешь говорить со мной. Или я тебе испорчу жизнь. Ты же знаешь, как за колючкой ее легко испортить.
– Легко, – согласился Лосев. – Только моя жизнь уже испорчена.
– Будет гораздо хуже. Тебя раздавят как клопа…
– Вот все вы в этом. Угрожать, давить. Нет, чтобы с человеком по-хорошему. По-доброму. Узнать, а что у него на душе…
Тон был дурашливый. Но Уланов понял все недосказанное. Лосев давно продумал линию поведения. Отказавшись говорить в колонии, он был уверен, что его этапируют в Москву – а для зека это такая турпоездка, полная новых ощущений. Кроме того, он с самого начала решил торговаться. Притом не с местными операт