ания, достойные только смерти, незачем. Я убил своего пациента. Но перед этим я сумел вжиться в его доверие, врасти в его структуры… много, много, ты и не поверишь, да и не надо. Я заработал много денег. Я мог бы сказать тебе номера счетов… и сказал бы, да только эти деньги… не принесут тебе… счастья… Кровавые деньги. А потом я захотел развалить всю эту банду, как спрут, опутавшую наш несчастный край. Известное изречение… чтобы уничтожить зло… надо стать во главе его.
Что-то хлопнуло, послышался скрежет металла, и в подвал буквально скатился Фокин со снайперской винтовкой в руках.
– Вот теперь, Влад, мы точно попали! – закричал он. – Пролезли эти суки… пролезли! Сейчас будут здесь!!
Китаец засмеялся. Его смех резанул, как железом по стеклу. Юля опустилась возле него, а Китаец проговорил:
– Ну что, орлы… повезло вам! Если бы не Юля… не Юля…
– Папа!..
– Быстрее в эвакуационный ход, – на одном дыхании выговорил Китаец. – Только я… только я могу открыть. Быстрее.
Фокин смотрел на все это непонимающим взглядом нормального человека, только что за какие-то прегрешения загремевшего в психушку.
– Что?.. – наконец пробормотал он.
Китайца донесли до двери, открывающейся только его ладонью. Он криво улыбнулся и приложил руку к светящейся панели. Дверь поползла.
– Спешите, – выговорил Китаец. – Спешите… выйдете из хода, садитесь в мой «Лексус», включайте мигалки и дуйте… до Хабаровска, докуда угодно, только подальше отсюда! Вас никто не посмеет остановить, а пока разберутся, что к чему… пока разберутся…
– А как же ты, папа? – выдохнула Юля.
– Я? А у меня огнестрельное ранение в брюшину. Внутреннее кровотечение. Умру тихо, спокойно, так что не тревожься за меня, дочь. Я первый раз за эти годы дал волю эмоциям, а больше не хочу. Главное, что я снова победил. Хоть и горькая победа… пиррова. Все. Идите. Иди, Юля.
– Папа! – рванулась к нему она.
– Иди вон, дура!! – рявкнул Китаец из последних сил, а потом медленно сполз по стене рядом с закрывающейся дверью, за которой исчезли Свиридов, Фокин и Юля. На его губах выступила кровавая пена, а потом он тяжело, с усилием, произнес:
– Вот и все, Павел Кимович. Скоро буду базарить с Боцманом насчет небесного общака. Наверно, я и там… и там найду себя… я ведь такой многопрофильный человек… даже противно. Настроил себе замков… вот теперь сижу и подыхаю в этом… бетонном мешке… за дверью… как старый дурной крот… крот… Зато… зато никому не прошло даром… безнаказанно… дальневосточный синдром – страшная болезнь… А, наверно, и в самом деле непонятно: как я смог сделать все это?.. Но недаром… не-е-ет… недаром… сколько уйдет вместе со мной… вылечил синдром… вылечил… метастазы… док-тор…
Голова его откинулась в кромешной мгле, и никто не видел, как по холодеющей коже потянулась, застывая, тонкая струйка крови.
Эпилог
Свиридов выглянул из окна гостиницы и увидел, что его машину рассматривает какой-то армянин. Нет, это был не Арам и, естественно, не покойный Аветисян. Да и машина была, откровенно говоря, не Свиридова: «Лексус» Китайца с перебитыми номерами можно было, впрочем, продать за хорошие деньги. Смешно. Начал с покупки, закончить можно продажей.
Свиридов выглянул в окно и крикнул:
– Эй, слющь, мащина интэрэсуещса?..