<…> посвящена доказательству тезиса, что период открытия новых видов животных далеко не закончился, как многие думают, что перед познанием животного мира Земли еще открыты огромные перспективы. “Героический период зоологии”, говорит Эйвельманс, не завершен, исчерпано лишь открытие менее редких и легче наблюдаемых видов»[365]. При этом сам Поршнев предлагает совершенно иную трактовку снежного человека: в противовес популярной точке зрения на йети как на неизвестную науке обезьяну, Поршнев отстаивает идею о том, что снежный человек – это доживший до двадцатого века неандерталец («палеоантроп»)[366]. Такой взгляд следует из поршневской теории антропогенеза, согласно которой палеоантропы были падальщиками, добывавшими мозг из костей животных, убитых высшими хищниками[367]: в частности, в 1955 году Поршнев описывал неандертальцев, живших в пещере Тешик-Таш на территории Узбекистана и питавшихся трупами горных козлов, оставляемых снежными барсами. Ареал обитания барсов и горных козлов примерно совпадает с местами, где видели йети, – и Поршнев предлагает организовать научную экспедицию на Памир для поисков реликтового гоминоида (определение, призванное заменить термин «снежный человек»)[368].
Предложение Поршнева рассматривается Президиумом АН СССР при участии президента АН СССР, академика Александра Несмеянова, академиков Петра Капицы, Игоря Тамма, Сергея Христиановича и многих других ученых. В феврале 1958 года учреждена Комиссия по изучению снежного человека во главе с Сергеем Обручевым, Борисом Поршневым и директором Памирской биологической станции АН Таджикской ССР Кириллом Станюковичем, а уже в марте огромная, прекрасно экипированная экспедиция выезжает на Памир[369].
Увы, несмотря на познания профессиональных зоологов, на опыт охотников-барсоловов и на использование натасканных собак, экспедиция ничего не находит. Местные жители часто рассказывают о встречах с «голуб-яваном» (памирское название йети; участники поисков переделывают его в «голубчика Ивана» и просто в «Иванова»[370]), который просит табаку и предлагает бороться[371], – однако даже следов снежного человека (не говоря о нем самом) за девять месяцев полевой работы обнаружить не удается. В январе 1959 года Станюкович публикует в «Известиях» серию очерков об экспедиции, а Президиум АН СССР признает поиски йети бесплодными, а их продолжение – нецелесообразным[372].
Как резюмировал Несмеянов: «Памирская экспедиция доказала обстоятельно, что нет никаких оснований ожидать каких-либо сведений об этом [снежном] человеке, материальных или иных, и тем самым она выполнила свою задачу»[373]. Поршнев абсолютно не согласен с таким решением; он выступает за дальнейшие поиски и отстаивает реальность памирского йети (привлекая в качестве помощного животного в научной полемике снежного барса):
Интересно, что по каким-то еще не установленным причинам кости умерших снежных барсов не сохраняются в природе; палеонтологам не известно ни одной древней косточки этого хищника, охотники тоже не встречают их. Следовательно, на вопрос: почему не найдено костей снежного человека, если он реально существует? – можно ответить: по той же причине, по которой не найдено костей его биологического соседа, снежного барса, в реальном существовании которого можно убедиться в любом зоопарке[374].
Дискуссия в печати длится весь 1959 год; Кирилл Станюкович указывает, что никогда не видел следов снежного человека на Памире[375], Иван Ефремов отказывается верить в йети, потому что в заснеженных горах для таких крупных созданий просто нет кормовой базы[376], а Сергей Обручев отрицает идею Поршнева о реликтовом гоминоиде «из-за полного отсутствия следов соответствующей материальной культуры»[377]. На русский язык переводятся новые книги западных исследователей снежного человека[378], среди публики ходят экстравагантные теории о том, что снежный человек – это «марсианин, <…> прижившийся в условиях, всего ближе на Земле приближающихся к условиям на Марсе – низкая температура и разрежение на вершинах гор»[379], но государство уже не выделяет средств на поиски.
С конца 1959 года вопрос о снежном человеке исчезает из официальной печати и становится частным делом Поршнева, который по-прежнему собирает информацию, опрашивает очевидцев, ездит в горные районы – и готовит книгу «Современное состояние вопроса о реликтовых гоминоидах»[380]. Постепенно вокруг Поршнева складывается круг единомышленников, из которых наиболее известны Мария-Жанна Кофман, бывшая врачом памирской экспедиции 1958 года, а чуть позже принявшаяся искать снежного человека на Кавказе[381], и Петр Смолин, «отец нескольких поколений советских биологов»[382], возглавляющий московский Клуб юных биологов при Всероссийском обществе охраны природы. Созданный Смолиным в Дарвиновском музее семинар по вопросам гоминологии станет местом, где проблема снежного человека будет серьезно обсуждаться на протяжении всех шестидесятых, семидесятых и восьмидесятых годов (лишь изредка попадая на страницы прессы).
Среди множества людей, на чьи рассказы о йети ссылался в полемике Борис Поршнев, особенно выделяется фигура лингвиста и востоковеда Юрия Рериха, старшего сына Николая и Елены Рерихов, долгие годы жившего в Индии, видевшего кусок шкуры снежного человека и заключавшего: «Ясно только одно, что по склонам Главного Гималайского хребта, видимо, обитает какое-то существо (будем говорить человекообразная обезьяна), которое еще науке не известно. Во всяком случае, мне кажется, что эти повторные сведения слишком уж повторны и слишком уж определенны, чтобы просто сказать, будто речь идет о фольклоре»[383].
Юрий Рерих вернулся в СССР в 1957 году, был принят со всем возможным почетом и довольно быстро назначен заведующим сектором философии и истории религии Индии в Институте востоковедения АН СССР. При этом сам факт возвращения Юрия на родину говорит не только об усилиях семьи Рерихов (с 1947 года пытавшихся добиться репатриации), но и о политическом сближении Индии и СССР, особенно ускорившемся в пятидесятые.
По мере распада колониальной системы и появления новых независимых государств в Азии, Африке и Америке, «третий мир» (понимаемый как еще одна арена борьбы между социализмом и капитализмом) становится одним из важнейших направлений советской экспансии: СССР старается укреплять отношения с развивающимися странами, оказывает им обширную экономическую помощь, охотно продает оружие, обучает специалистов и т. д. В пятидесятые годы символом такого экспансионизма станет поддержка Советским Союзом Египта и участие в строительстве Асуанской ГЭС, в шестидесятые внимание окажется приковано к Кубе; однако все это время чрезвычайно важным партнером остается и молодая республика Индия. В 1955 году в Москву приезжает премьер-министр Индии Джавахарлал Неру, а Хрущёв и Булганин посещают Дели, тогда же начинается совместное советско-индийское строительство огромного металлургического завода в Бхилаи[384]. Культура Индии становится все более популярна среди советских граждан: в кинотеатрах идут фильмы с Раджем Капуром, в Гослитиздате печатается восьмитомное собрание сочинений Рабиндраната Тагора, поэт Алексей Сурков сочиняет песни о советско-индийской дружбе («Миру мир! К высокой цели / Нас зовут Москва и Дели. / И летит из края в край: – / Хинди, руси – бхай, бхай!»)[385], а писатель Лазарь Лагин вставляет в новую, оттепельную редакцию «Старика Хоттабыча» эпизод с восторженным чествованием индийцами советского пионера[386].
Юрий Рерих, хотя и рассказывал о снежном человеке, не стал союзником Поршнева в «борьбе за троглодитов» (еще одно название неандертальцев). У него совершенно другой круг общения (он работает с Александром Пятигорским, редактирует переводы Владимира Топорова, беседует со Львом Гумилёвым) и совершенно другие цели – создание советской тибетологии, преподавание санскрита, подготовка тибетско-русско-английского словаря. И кроме того – популяризация творчества родителей: живописного (в апреле 1958 года в Москве открывается первая в СССР выставка картин Николая Рериха) и философского (именно от Юрия Рериха московская интеллигенция узнает об учении Живой этики или агни-йоге[387]).
Не здесь ли находятся истоки позднейшей советской моды на йогу?
Рассказы Юрия Рериха наверняка вдохновляли его собеседников, а сама агни-йога предлагала красочную, необычную и вместе с тем целостную картину мира, вполне способную захватить воображение. Кроме того, в 1959 году в СССР из Харбина возвращаются Борис Абрамов и Наталья Спирина – ближайшие ученики Николая и Елены Рерихов и неутомимые апостолы Живой этики; круг заинтересованных людей, сложившийся вокруг Абрамова и Спириной в Новосибирске, на долгие годы станет неформальным центром агни-йоги в СССР