[583], а в журнале «Химия и жизнь» отмечают: «Сегодня почти в каждой домашней аптечке рядом с аспирином или валокордином лежат пакетики с мятой, ромашкой и зверобоем»[584]. «Мы переживаем, по выражению некоторых наиболее здравомыслящих ученых, “травный ренессанс”», – резюмирует в книге «Родники здоровья» томский биолог Геннадий Свиридонов[585].
Подъем интереса к траволечению соответствует двум важнейшим трендам эпохи: 1) росту популярности «деревенской прозы» (Василий Белов, Валентин Распутин, Владимир Солоухин и др.), одновременно воспевающей красоту сельской жизни и оплакивающей крах традиционного уклада под натиском советской модернизации, и 2) появлению концепции «пределов роста»[586] и развитию экологического мышления советских людей (все чаще критически обсуждающих вырубку лесов, обмеление Аральского моря, строительство ленинградской дамбы и проект переброски на юг северных рек). Оба тренда регулярно пересекались – собственно, именно писатели-деревенщики были главными проводниками экологического дискурса в СССР. При этом авторы «деревенской прозы» все чаще критиковали проект социалистического строительства как причину «вырождения России»[587], а вопросы сохранения русской природы смыкались у них с вопросами сохранения традиционной русской архитектуры, старых церквей и монастырей (и, далее, сохранения «русской ментальности», «русского духа»)[588] – экологизм смыкался с национализмом. В семидесятые и восьмидесятые годы экологические активисты часто действовали вместе с активистами Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры (ВООПИиК), одной из колыбелей русского национализма в СССР[589]; символом слияния экологизма и национализма в критике советской индустриализации были популярные фотографии колокольни Никольского собора в Калязине, затопленной при строительстве Угличской ГЭС. Все это прекрасно согласовывалось с криптобуржуазностью позднесоветского общества, желающего счастливо, спокойно и долго жить в максимально комфортных условиях; забота об окружающей среде логично следовала за заботой о собственном здоровье, родная природа понималась как кладезь целебных веществ, которые необходимо ценить и беречь превыше всего: «Самые физиологические, самые полезные для человека лекарства находятся вокруг нас. Это сияющее на небе солнце, чистый воздух, прохладная вода, это растения – бескорыстные друзья человека, которые очень многое дают ему, практически ничего не получая взамен»[590]. В отличие от аристократического монархизма и пролетарского социализма, национализм исторически был идеологией именно буржуазной; соответственно, обращение к национализму становилось для советского обывателя (давно списавшего в утиль романтическую риторику интернационального долга) одним из немногих способов выразить и одержимость условиями своего проживания в своей стране, и решительное безразличие к проблемам всего остального мира.
Русский национализм и «советское невероятное» имели много точек соприкосновения; писатель-националист Леонид Леонов интересовался «летающими тарелками», художник-националист Илья Глазунов был одним из первых адептов «фолк-хистори» (идеологизированных нарративов о том, что русские – древнейший народ мира)[591]; националистических сантиментов не чужды и две «невероятные» исторические теории, созданные в «длинные семидесятые»: полумистическая концепция Льва Гумилёва о приходящих из космоса «пассионарных толчках» и рождении великорусского «суперэтноса» и ревизионистская «новая хронология» математика Анатолия Фоменко, радикально удлиняющая русскую историю и объявляющая Россию фактической ровесницей Древнего Египта и Древней Греции. Однако лучше всего буржуазная природа русского национализма видна благодаря его тесным связям с дискурсом о «невероятном здоровье» – обеспокоенность «вымиранием русского народа» и проекты оздоровления нации были общим местом в рассуждениях многих приверженцев «русской идеи». Выразительным примером можно считать «движение трезвенников», инициатором которого в начале восьмидесятых стал Федор Углов – известный ленинградский хирург, убежденный, что государство намеренно спаивает русских людей[592]. (В частности, Углов боролся за исключение кефира из рациона питания в детских садах, полагая, что содержащийся в кефире алкоголь с младых ногтей приучает детей к пьянству[593].) В 1983 году идеи Углова были подхвачены в Новосибирске, где образовалось первое в СССР Добровольное общество трезвости (ДОТ) (показательно, что именно члены ДОТа составили чуть позднее костяк новосибирского отделения националистического Общества «Память»)[594], а после выхода в 1985 году влиятельной книги Углова «В плену иллюзий» концепция радикального отказа от алкоголя распространилась по всей стране. В качестве каналов циркуляции националистических идей функционировали и книги о траволечении. Так, Свиридонов в «Родниках здоровья» чередует номенклатуру лечебных растений с гимнами красоте родного края («Как приятно после работы отдохнуть в тени раскидистого дерева, присесть или прилечь на теплую мягкую траву, вдохнуть неповторимый аромат земли, хвои, листьев и благоухающего вокруг разнотравья»[595]), горько сетует на жителей больших городов, варварски выкапывающих из земли зверобой, и обильно цитирует тексты Леонида Леонова, Владимира Солоухина и Владимира Чивилихина. Вместе с описанием целебных свойств барвинка и омелы адепты «травного ренессанса» проводят идею необходимости возврата к корням и истокам; панацеей оказывается уже не отдельное вещество, но весь (находящийся под угрозой) мир русской природы: нужно «научиться на сто процентов использовать целительные силы природы для того, чтобы жить дольше и не болеть…»[596]. Эта тяга к экологически и национально чистой России, где только и возможна здоровая жизнь, при соединении с вопросами медицины порождает самые неожиданные теории: Александр Микулин объясняет, что здоровье предков связано с их хождением босиком (позволявшим получать от земли недостающий отрицательный электрозаряд[597]; современным же людям, изолированным от почвы, необходимо специально «заземляться»: «Лучшим средством заземления является любой голый или изолированный металлический провод, одним концом припаянный к крану, к трубе водопровода или батарее отопления, а другим, голым, концом через нержавеющую пластинку прижатый к телу человека (лучше всего к ступням). Во время умственного труда полезно держать металлический заземленный проводом шарик или другой металлический предмет в левой руке, а во время сна конец заземленного мягкого тонкого голого провода может лежать, например, поверх простыни, охватывая тюфяк»[598]); эколог Фаттей Шипунов доказывает, что звон церковных колоколов убивает вирус гриппа (и потому на Руси почти не болели: «Ставились эксперименты. Во время колокольного звона вокруг Елоховской церкви были расставлены чашки Петри с вирусами гриппа (sic!). Прослушав колокольный звон, вирусы гибли!»[599]), а биолог Борис Токин считает, что все дело в обилии хвойных лесов, выделяющих «целебные яды»: «Один гектар можжевелового леса может за сутки выделить в воздух 30 килограммов летучих фитонцидов! Этим количеством в точных лабораторных опытах можно уничтожить микробов, которые находятся во всех закоулках большого города»[600].
Именно специфическое сочетание интереса позднесоветского общества к «невероятному здоровью», целебным силам природы и буколическому образу жизни становится причиной огромной популярности Порфирия Иванова, придумавшего «систему природного оздоровления».
Уроженец Луганщины, Порфирий Иванов еще в тридцатые годы приходит к идее обретения здоровья через единение с природой. На протяжении десятилетий он обливается ледяной водой, в любую погоду ходит босиком и с голым торсом, практикует голодание и самовнушение; подобный образ жизни несколько раз приводит его к заключению в психиатрические больницы, и в итоге – к статусу духовного учителя, быстро обрастающего учениками. На хуторе Верхний Кондрючий ученики строят «Дом здоровья», где с 1976 года Иванов живет и принимает посетителей.
В конце семидесятых исследовать опыт Порфирия Иванова начнет Алексей Катков[601]; пример Иванова в качестве человека, раскрывающего внутренние резервы организма, будет крайне интересовать Иосифа Гольдина[602]; с Юрием Николаевым Иванов будет обсуждать вопросы целебного голодания[603], а Леонида Красова он вдохновит на закаливание ледяной водой[604]. Одним из главных последователей Иванова станет и писатель Владимир Черкасов, изобразивший Иванова в романе 1980 года «Сотвори добро»[605] и активно пропагандирующий ивановские методы оздоровления. В 1982 году от Черкасова о Порфирии Иванове узнает журналист «Огонька» Сергей Власов[606]