[122]), предполагает, что загадочная «Баальбекская терраса» («КЕМ, КОГДА и ДЛЯ КАКИХ ЦЕЛЕЙ были высечены эти “циклопические плиты”?»[123]) была космодромом, с которого стартовали корабли пришельцев, и считает возможным экспериментально проверить свою теорию, организовав исследования в районе Мертвого моря: «Обнаружение в этом районе характерных для ядерного взрыва радиоактивных изотопов (например, Si32, Ti44, Mn50, V53 или Pu239) или других специфических признаков и особенностей было бы ценной находкой и для общей истории культуры на Земле»[124].
Изложенная в виде доклада в 1959 году, гипотеза Агреста производит настоящий фурор в Сухуми, почти сразу становится известной в Москве (где быстро распространяется в самиздате), а в феврале 1960-го о ней узнает уже вся страна – благодаря пересказу журналистов Михаила Черненко и Валентина Рича «Следы ведут… в космос?» в «Литературной газете»[125].
Экзегеза (пусть и космическая) библейских текстов в 1960 году явно не сочетается с советской идеологией; в ответ на растущую популярность теории палеовизита московский Планетарий запускает цикл «антиагрестовских» лекций[126], а в прессе появляется серия критических статей: «Следы ведут в… невежество»[127], «Куда же все-таки ведут следы?»[128], «Куда же все-таки привели следы?»[129]. Но дело, по всей видимости, не только в чтении Библии – увлекшийся Матест Агрест слишком обнажил связь между «космическим энтузиазмом» и военно-промышленным комплексом СССР. Теория о «космонавтах древности» словно бы подводиланекий итог под множеством идей, косвенно соединявших советский научно-технический оптимизм со страхами холодной войны, а фантастические прозрения о космическом будущем – с обсуждением вполне реальных последствий атомных взрывов. Джинна, однако, уже не загнать обратно в бутылку: «космический меридиан» «советского невероятного» с каждым днем становится мощнее, а накал общественных дискуссий об инопланетянах, космических кораблях и покорении других планет продолжает расти.
Советское общество все решительней погружается в «невероятное».
Глава 2. Новые горизонты и новые объекты
Успех любой идеи определяется тем, насколько долго она занимает умы, не устаревая и не вытесняясь другими идеями. В этом смысле гипотезы Агреста, Шкловского и Казанцева – вопреки или благодаря своей невероятности – оказались более чем успешными; попав однажды в публичное поле, они не только на протяжении многих лет активно обсуждались советскими людьми (в том числе научно-технической элитой страны: академику Игорю Курчатову казалась интересной концепция палеовизита[130], Сергей Королёв восхищался теорией искусственных Фобоса и Деймоса[131]), но и породили целую плеяду последователей.
Летом 1959 года на место падения Тунгусского метеорита отправляется сотрудник ВНИИ геофизики города Октябрьский Башкирской АССР Алексей Золотов; он вдохновлен рассказами «Взрыв» и «Гость из космоса»[132], лично знаком с Казанцевым[133] и ставит своей целью доказать, что над Тунгуской действительно взорвался инопланетный корабль. Основная работа Золотова в тайге сводится к измерению остаточной радиоактивности деревьев, что должно пролить свет на (предположительно атомную) природу взрыва. В это же самое время на Тунгуске работает и другой отряд энтузиастов – Комплексная самодеятельная экспедиция по изучению Тунгусского метеорита (КСЭ), созданная зимой 1958/1959 годов в общежитиях томских вузов[134]. Во главе КСЭ стоит сотрудник бетатронной лаборатории томского Института цитологии и генетики АН СССР Геннадий Плеханов, которому удалось переориентировать интересы своих товарищей с сугубо туристических на научные; Плеханов тоже увлечен гипотезой Казанцева, и потому работа КСЭ, как и работа Золотова, в основном связана с измерением радиоактивности, а также с поисками симптомов лучевой болезни у местных жителей[135]. Результаты, полученные Золотовым и КСЭ, будут обсуждаться в Москве на Девятой метеорной конференции; работу КСЭ признают в целом полезной, тогда как выводы Золотова о повышенной радиоактивности деревьев и о вычисленной им чрезвычайно низкой скорости движения Тунгусского тела (что, согласно Золотову, доказывало искусственную природу этого тела) подвергнутся критике[136]. Не найдя понимания у метеоритчиков, Золотов обратится к физикам; ему удастся заинтересовать руководителя советской термоядерной программы академика Михаила Леонтовича («сам по себе метод анализа радиоактивности годовых колец деревьев заслуживает серьезного внимания»[137]), который будет поддерживать золотовские экспедиции и научные изыскания.
Многолюдная КСЭ с течением времени станет походить на настоящую субкультуру. Ее участники ездят на Тунгуску каждый год, спорят о тайнах телепатии и загадках Атлантиды, издают рукописные журналы («Курумники») и придумывают собственные пародийные гипотезы Тунгусской катастрофы (так, благодаря найденному в болоте старому пню рождается шутка о том, что метеорит был деревянным)[138]. До какого-то времени КСЭ активно сотрудничает с Комитетом по метеоритам: венцом такого сотрудничества станет участие в объединенной экспедиции 1961 года под руководством Кирилла Флоренского, по итогам которой в Комитете победит кометная гипотеза происхождения Тунгусского тела (не принятая КСЭ). После ухода в 1964 году Плеханова (сделавшего вывод об ошибочности инопланетной версии), КСЭ возглавит Николай Васильев, доцент кафедры микробиологии Томского медицинского института, – а сама экспедиция просуществует еще два десятилетия[139].
Экспедиции Золотова и КСЭ освещаются в советской прессе, но, конечно, развитие дискурса о «невероятном» продолжается не только за счет походов в сибирскую тайгу.
Теория «космонавтов древности», предложенная Агрестом, вызывает скепсис у многих его коллег-физиков («В последние годы у Агреста появилось новое увлечение – он подбирает из Библии и других древних источников материалы, свидетельствующие о том, что якобы Землю посетили в прошлом инопланетяне (я к этому отношусь более чем скептически)», – напишет позже Андрей Сахаров[140]), но зато к ней благосклонно относится Шкловский («Сама постановка вопроса М. М. Агрестом нам представляется вполне разумной и заслуживающей тщательного анализа»[141]); главным же последователем Агреста оказывается ленинградский филолог-славист, знакомый Николая Козырева[142] Вячеслав Зайцев, чья работа «Космические реминисценции в памятниках древней письменности» распространяется в советском самиздате[143]. Как указывает Зайцев, наступившая в 1957 году «космическая эра позволила сделать предположение, что Земля связана с внешним Космосом прочными нерасторжимыми узами, что она находится в сфере постоянных внутригалактических контактов», и потому, «говоря о первобытных “богах”, нисходящих с неба, мы легко можем связать их с нашими космическими пришельцами. <…> В материалистическом понимании Высший разум можно трактовать как высокоразвитую и высокоорганизованную жизнь некоторых планет, опередивших в прогрессе Землю»[144]. В версии теории палеовизита, предлагаемой Зайцевым, Вифлеемская звезда объявляется космическим кораблем, молитва Христа – телепатическим контактом, а сам Иисус Христос – инопланетянином, прилетевшим на Землю: «Христос мог говорить людям о своем фактическом, материальном отце, который остался на другой планете, а земные люди отождествляли отца с богом, в которого они привыкли верить»[145].
Что касается гипотезы Шкловского об искусственном происхождении Фобоса и Деймоса, то ее совершенно особым образом модифицирует Феликс Зигель, по-прежнему стремящийся доказать обитаемость Марса. В серии новых статей Зигель проводит идею о том, что спутникам Марса менее ста лет: астрономы безуспешно искали Фобос и Деймос с середины семнадцатого века, и «после 1862 года стало общепризнанным, что у Марса спутников нет. Но вот в 1877 году во время очередного великого противостояния Марса спутники Марса неожиданно увидели, и не на одной, а на многих обсерваториях. <…> Напрашивается естественный вывод: Фобос и Деймос были созданы марсианами между 1862 и 1877 годами»[146].
Почти одновременно с Зигелем, отстаивающим возможность марсианской цивилизации, по поводу обитаемости Марса высказывается известный советский исследователь Атлантиды, автор книги «Атлантида. Основные проблемы атлантологии», химик Николай Жиров; в версии Жирова Марс покрыт однодневными растениями (ведь, как указывали критики Гавриила Тихова, флора не может пережить ночной холод Марса), его атмосфера состоит из инертных газов криптона и ксенона (что объясняет долгое оседание пыли после пылевых бурь), а марсиане имеют температуру тела 25 градусов, чтобы легче приспосабливаться к холоду