Видно, были очень дороги эти письма, если хранил их солдат на своей груди, словно талисман!
30.IX.41 г.
Здравствуй, Лева!
Очень рада твоему письму. Ты спрашиваешь о моих делах. Все оказалось не так просто. Думала, что не справлюсь. Да и срок короткий – всего неделя. Для организации госпиталя выделили школу, где училась твоя сестра. Когда пришла туда, еще шли занятия. Собрала учителей, рассказала в чем дело. Директору и завучу поручила договориться с соседними школами о переводе туда учащихся (а их почти четыреста человек), а сама с учителями и старшими школьниками занялась ремонтом помещений.
К счастью, у завхоза нашлись краски и мел. Освободили классы от парт, начали подкрашивать стены. К вечеру половина помещений была готова. Ребята работали без отдыха, словно заведенные. Договорилась с завхозом, что на следующий день все закончат сами. Утром пошла в горком узнать, где получить постельное белье. Там мне дали телеграмму за подписью Сталина о том, чтобы наша ткацкая фабрика выделила пять тысяч метров полотна. Эти километры материала надо было за три дня превратить в постельное белье. Что мне было делать? Побежала на фабрику, показала директору и секретарю парткома телеграмму и уговорила собрать в обеденный перерыв ткачих.
На собрании зачитала телеграмму, сказала, что через шесть дней привезут бойцов, раненных при последнем наступлении фашистов под Москвой. Попросила работниц сшить – кто может – за две ночи дома по две простыни, наволочку и полотенце. Договорились, что разрежем полотно на куски по двенадцать метров, а в конце смены желающие возьмут материю с собой.
Весь день вместе с добровольными помощниками мы резали и складывали куски материи. "Успеем ли? Придут ли ткачихи?" – волновалась до вечера. А когда кончилась смена, гляжу: потянулись женщины со склада и каждая с куском полотна, а то и двумя. Через два дня, а лучше сказать, за две бессонные ночи все белье было пошито. К концу недели в классах школы стояли заправленные по всей форме кровати.
Пишу, а у самой слезы на глазах. Какие у нас люди! Слов не тратили и дело сделали! Приехал генерал из Москвы, увидел меня и говорит:
– Из военкомата сообщили, что поручили организовать госпиталь женщине. Ну, думаю, пропал! Привезут раненых, а положить их будет некуда! А госпиталь, оказывается, почти развернут. Какая же вы молодец! Награждаю Вас книгой из своей личной библиотеки! Вручу, когда привезу раненых!
Как видишь, времени не теряю, помогаю фронту!
Пиши, Таля.
11.Х.41 г.
Лева, здравствуй!
Не беспокойся, нас не бомбят, фронт от нас еще далеко. Но щели вокруг института уже вырыли. Дома, в нашем саду, мы с мамой выкопали узкую канаву, если что – спрячемся. Госпиталь уже заполнен ранеными. Да и в институте полздания отгородили – отдают под второй госпиталь.
Получила задание на дипломный проект. Выпустят досрочно, в мае месяце.
Военкому я, видно, понравилась; поручил организовать бригаду из студентов для развозки раненых с санитарных поездов по госпиталям. Мне даже агитировать не пришлось – все девчата нашей группы, как одна, согласились. После своих занятий идем на новые – получаем медицинское образование.
Когда же остановят Гитлера? Что случилось? Почему отступаем и отступаем? Не могу спокойно думать об этом!
Генерал свое слово сдержал. Подарил мне "Войну и мир" Толстого с надписью: "За отличное выполнение, поручения по срочной организации госпиталя от начальника медслужбы". Фамилия написана неразборчиво, спрашивать я не стала.
Желаю тебе быть здоровым! Таля.
25.Х.41 г.
Здравствуй, Лева!
Писем от тебя нет. Беспокоюсь. Наш институт готовится к эвакуации. Куда – еще не известно. Лекции прекратились. Упаковали лабораторное оборудование. Здание не отапливается, а на улице жуткий мороз. Мама зарезала и сварила последнюю курицу, положила в мой рюкзак и выставила в сени – готовит меня в дорогу. А что будет с ней? Страшно подумать, что в наш город войдут оккупанты. Поезда с ранеными приходят все чаще. Развозим трамваями. От перрона до трамвайной остановки, что у вокзала, почти полкилометра, а потом, до госпиталя, почти столько же. Тяжелораненых тащим на носилках. Тех, кто полегче, ведем под руки. Мороз за тридцать градусов. В трамвае – как на улице. Вчера отключили трамвайную сеть, и вагон простоял целый час на том месте, где у нас стадион и нет никаких домов. Свои пальто мы сразу отдали тяжелораненым, но нас ведь четверо, а их в два раза больше! В госпитале, когда отогревалась, чуть не кричала – пальцы рук кололо словно иголками. В вагоне же холода не чувствовала, только деревянной какой-то стала. И представь, никто из девчат не простудился! Наверное, так и бывает, когда нервы на пределе. Расписалась я – все о себе да о себе! Очень жду твоего письма.
Таля.
12.XII.41 г.
Здравствуй, Лева!
Наконец-то на нашей улице праздник – фашистов поперли от Москвы! Эвакуацию института отложили. На радостях мы с мамой вытащили из рюкзака курицу, разогрели и съели за один присест. Все бы хорошо, но ты молчишь и молчишь. Меня это очень тревожит. Занятия в институте возобновились, сидим по восемь часов в промерзших лабораториях в пальто, телогрейках и валенках (у кого есть), наверстываем упущенное. Записываем лекции карандашом, чернила замерзают. К поездам вызывают реже. Тяжелее всего, если ночью. Утром домой придешь, где бы поспать, а уснуть не можешь, так на раненых, на их мучения насмотришься. Проклятый Гитлер! Ему бы руки-ноги оторвать, положить на носилки да пронести мимо всех калек – смотри, что натворил! А тут еще думаю – не случилось ли что с тобой? Сколько времени молчишь!
Пиши! Таля.
9.11.42 г.
Здравствуй, Лева!
Большое спасибо за присланную фотокарточку! Какой ты на ней необычный – стриженый, в гимнастерке и такой худой и замерзший – едва узнала! Я очень рада, что ты поправляешься, и вместе с тем думаю – а что потом? Опять туда оке? Повезет ли снова? Скорее бы кончалось все это! Сижу все дни над проектом. Нас, дипломников, жалеют. Уже никуда не посылают. Только иногда, в метели,- на расчистку аэродрома. Недели две-три письма не жди, буду занята расчетной частью. Не умею быть в отстающих! Думаю попросить назначение куда-нибудь южнее – хочу отогреться. Пока!
Таля.
20.VIII.42 г.
Дорогой Левушка!
Прочитала твои письма, накопившиеся у мамы, и очень рада, что с тобой ничего не случилось. Обо мне не беспокойся, все страшное осталось там, где я была. Расскажу все по порядку. Появилась на заводе в июне, когда началось новое наступление немцев, на этот раз на юге. Вместо того, чтобы приступить к работе, пришлось заняться демонтажам оборудования, погрузкой его на железнодорожные платформы. Для обслуживающего персонала вагонов не нашлось. К тому же кто-то пустил слух (а может так и было!), что к городу подходят немецкие танки. Жители толпой повалили из города. Невозможно описать, что творилось. Женщины, старики, дети, тачки и тележки со скарбом, повозки, запряженные лошадьми, коровами, козами, а то и просто людьми – все смешалось. В такой толчее мы растеряли друг друга. Из города вышли небольшими группами, а кто и в одиночку. Я оказалась с двумя женщинами из соседнего цеха. Одна из них имела родственников в деревне по пути к месту эвакуации, километрах в двухстах от нашего города. По дороге я заболела. Тифозную, впавшую в бред, довезла она меня до деревни и каким-то чудом выходила. К счастью, фашисты до этих мест не дошли. Когда пришла в сознание, страшно хотелось одного – есть, есть и есть. Это мучительное чувство голода запомнится навсегда. К счастью, у хозяйки, которая нас приютила, оказалась корова. Молоко да картошка, которой было вдоволь, казались мне райской пищей.
Когда первый раз сумела сесть в постели, был конец июня, значит, я провалялась в беспамятстве больше месяца. Первое письмо домой продиктовала, писать не могла. Ко мне приехала мама и забрала с собой. Ты помнишь ее черные, как смоль, волосы? Сейчас она наполовину седая. Думала, что меня уже нет…
В те кошмарные дни то угасавшего, то просыпающегося сознания впервые в жизни я подошла к грани, когда человек стоит на краю пропасти, и сама познала, что не бессмертна, как всем кажется в молодости. Не подумай, что испугалась. Страшно было другое – умереть неизвестно где, ничего не сделав в жизни, ничего не оставив после себя…
До этих дней я отгоняла мысль о том, что война унесет и тебя. А ведь может случиться все… Какими возвращаются с фронта, знаю, меня это не испугает. Но если ты… рука не поднимается написать, что подумала. Я не переживу такую потерю! В те немногие мгновения, когда приходила в сознание, представь, первым вспоминала тебя и поняла, как ты мне дорог! Я не стыжусь своего признания, наоборот, хочу, чтобы ты знал об этом!
Прости, я очень устала и не могу больше писать. Жду твоего ответа, дорогой Левушка, – разреши мне так теперь называть тебя!
Будь здоров!
Таля.
9.IX.1943 г.
Милый Левушка!
Пятый раз ты напугал меня своим молчанием, хорошо, что недолгим. Мое сердце разрывается от тревоги за тебя. Все парни нашей группы получили бронь, доучились. Те, что пошли в военкомат вместе с нами, через полгода вернулись, только ты оказался на фронте и уже пять раз был на волоске от смерти. Эти мысли не дают покоя. Разумом я понимаю, что сейчас надо быть там, где тяжелее, а душа болит. Лишь работа немного отвлекает. Напишу, рае просишь, подробнее о моем "путешествии". Досталось мне порядочно. Солдат к костылям еще не привык, а ехать далеко – через Москву, Курск, к какому-то Глухову. До столицы добрались нормально. А там, на Курском вокзале, думала, что сама стану инвалидом. "Внесло" нас в вагон вместе со всеми. Костя оказался без костылей, а я без места. Устроилась, стоя рядом. Когда поезд тронулся, толстый мужик со средней полки, нагло улыбаясь, сказал мне: