Женщины засмеялись: из-за такого сомнительного приобретения убивать кого-то уж точно не стоит.
Но ни цена квартир, домов или машин, ни абстрактная стоимость Анисовки не дали им все-таки ясного представления об этих деньгах. С их доходами и зарплатами украденная сумма настолько не соотносилась, что разница представлялась туманней, чем расстояние от Земли до какого-нибудь Сириуса, которое к тому же, как они помнили с далеких времен средней школы, измеряется в непонятных световых годах. Но Клавдия-Анжела нашла остроумный способ перевести эти световые годы в абсолютно понятные километры. Достав калькулятор, она спросила Клюквину:
– Вот ты сколько собираешься еще прожить?
– Что это за вопрос? Я не больная! – обиделась Клюквина.
– Да я не к этому. Ладно, беру себя. Лет, допустим, двадцать пять еще поживу, а больше не надо. Не хочу старой жить.
– Накинь, не жадничай! – загомонили женщины, догадываясь, к чему клонит Клавдия-Анжела.
– Ну, пусть тридцать. Делим два миллиона на тридцать, получаем в год, – Клавдия-Анжела шустро застучала пальцем по клавишам, – шестьдесят шесть тысяч шестьсот шестьдесят шесть рублей с копейками. На всю жизнь до самой смерти!
– Это сколько же в месяц? – спросила Желтякова, теребя в кармане кофты три десятки, на которые ей предстояло кормить семью еще неделю до зарплаты.
– Легко! Пять тысяч пятьсот пятьдесят пять рублей с полтиной!
– А в день? – заинтересовалась и Клюквина.
– Пожалуйста! Делим шестьдесят шесть тысяч шестьсот шестьдесят шесть на триста шестьдесят пять... Сто восемьдесят два рублика, извините! И шестьдесят копеечек сверху!
– В день?
– В день!
Женщины даже не поверили сначала, заставили Клавдию-Анжелу пересчитывать. Ошибки не было.
Они ахнули. Ни за что ни про что 182 рубля – каждый день! На хлеб, на крупу, на макароны, на консервы, на конфеты-пряники, на баловство всякое, включая бутылку мужу-паразиту, – на все хватает! И даже откладывать можно, учитывая, что остальное домашнее, свое...
Тут только они сумели оценить истинный масштаб преступления.
Истинный масштаб преступления нам еще предстоит выяснить. Но, пожалуй, никогда мы не узнаем, откуда анисовским женщинам стало об этом преступлении известно раньше Вадика, который считал, что первым известил Кравцова – причем только его одного! Вадик же узнал от Геши: тот несколько дней назад подрядился в строительную бригаду подсобным рабочим. Кроме Вадика, Геша не успел сказать никому. Мы не узнаем, как женщины проведали, что прораба Владимирова действительно нашли в бытовке с проломленной головой и пол действительно был залит кровью. И уж совсем навсегда останется загадкой, откуда женщинам стало известно, что у Владимирова было взято не сто тысяч, не миллион, а именно два миллиона – плюс-минус какая-то мелочь, тысяч двадцать-тридцать. И между прочим, большая часть денег была именно в тысячных купюрах!
Есть еще одна деталь, о которой даже страшновато упоминать, ибо отдает мистикой. Время преступления впоследствии было установлено с точностью до минуты. Так вот, женщины узнали о нем... Понимаете, да? Нет, все-таки не до преступления и не в самый момент, но буквально через минуту, от силы две. И никто из них, кстати, не мог потом припомнить, от кого слух пошел.
Может, не так уж не прав старик Хали-Гали, который считает, что в окрестностях бродит Дикий Монах, и как только где что произойдет, он оказывается рядом – и сейчас же каким-то образом доводит до сведения анисовцев. Но зачем это ему?..
Короче говоря, в «Поле чудес» убили (или почти убили) прораба, и радостный Вадик помчался к Кравцову.
– Поздравляю, Павел Сергеевич! – закричал он, улыбаясь. – Настоящее убийство! Вот вы теперь покажете, как надо серьезные дела расследовать, да?
– А чего это ты такой довольный? Человека все-таки убили, – сказал Кравцов.
Вадик смутился:
– Да, в самом деле. Убили, конечно. Но в том смысле, что...
Вадик не успел сказать, в каком смысле убили человека, – во двор вошла старуха Квашина. Перекрестившись и сплюнув в сторону Цезаря, которого она почему-то считала дьявольским отродьем, Квашина заявила:
– Козу у меня украли, участковый! Второй день козы нет! А я без нее не могу, я на ее молоке живу!
– Мы убийство расследовать идем, баб Насть, а ты с козой! – упрекнул ее Вадик.
– Там убийство – и мне помирать, что ли? – И Квашина начала описывать Кравцову приметы козы. – Значит, коза сама белая, а сбоку у нее пятнушки... Коза добрая такая, не бодливая, зовут Нюся, это, я тебе скажу, редкая коза, у всех в Анисовке молоко горчит, а у нее не горчит. Правда, я ей травку одну добавляю. Добавляю – вот и не горчит.
– При каких обстоятельствах исчезла? – спросил Кравцов.
– Откуда же я знаю? Была привязанная на колушке за веревку. Смотрю: веревки нет. Нюси нет... – Квашина утерла глаза.
– Это строители из «Поля чудес», – уверенно сказал Вадик. – Их кормят плохо, вот они и безобразничают. То картошку выкопают, то гуся украдут. Теперь вот – козу. Не беспокойся, баб Насть, – сказал он Квашиной. – Мы сейчас убийство в «Поле чудес» идем расследовать, узнаем и про козу.
– Вы уж узнайте. А может, ее Дикий Монах скрал? Он же ест что-нибудь? Вот и скрал.
– Нет никакого монаха! – сказал Вадик.
– Как это нет? Люди видели.
– Кто? Конкретно?
– Да почти что все!
– А я вот не видел!
– И я не видела. А люди видели. Ты меня не путай. Участковый, найдешь козу?
– Постараюсь, – сказал Кравцов. – Ну, Вадик, пошли осматривать место преступления.
Они пошли осматривать место преступления.
Рассмотрим и мы вместе с ними. Напомним: «Поле чудес» – это два десятка коттеджей, где живут значительные люди из Сарайска. Он обнесен кирпичным забором, в домике у ворот охрана, проникновение посторонних лиц исключено. В дальнем углу строятся два очередных коттеджа. Неподалеку от них, у забора, стоит вагон-бытовка. Вагон обшит жестью, единственное окошко зарешечено. Особенность вагона: дверь обращена к забору. Рядом, вдоль забора, находится тракторный прицеп. Потом экскаватор. А потом строительство. То есть войти в вагон можно относительно незаметно, если кому-то этого захочется.
Когда Кравцов прибыл, строители сидели в тени у прицепа и молчали, переживая случившееся. А у двери бытовки стоял охранник в черной форме с желтой нашивкой, на которой большими буквами было написано название охранного агентства: «ОПРИЧНИК». Неподалеку прохаживался сумрачный Лазарев – как мы помним, председатель здешнего кооператива. Кравцов хотел зайти в бытовку, охранник сделал движение, обозначающее намерение встать на его пути, и взглянул на Лазарева, как бы ожидая указаний. Лазарев указал не ему, а Кравцову:
– Тебе там делать нечего, участковый! Мы следователя из районной прокуратуры вызвали, скоро приедет.
– Я обязан составить первичный протокол осмотра места происшествия, – сказал Кравцов.
Он сказал это твердым голосом, хотя, если честно, не был уверен, что это действительно входит в обязанности участкового милиционера: до сих пор, кстати, он не допросится из райотдела служебной инструкции, определяющей его права и обязанности. Лазарев, опытнейший в прошлом чиновник, умел уловить неуверенность не только в словах людей, но и в мыслях. И среагировал соответственно:
– Следователь приедет, он все и составит!
Тут вмешался Вадик:
– А труп вообще кто-то осматривал? Может, он еще живой? Я врач, между прочим!
– Ты такой же врач, как я космонавт! – оскорбил его Лазарев, вовсе даже и не желая оскорбить, а так, по чиновничьей привычке. Ему явно не хотелось пускать кого-либо – и это было подозрительно.
– Если выяснится, что он был еще жив, я вынужден буду составить в соответствующие инстанции докладную записку с указанием всех обстоятельств, в том числе лиц, препятствовавших осмотру тела! – соорудил Кравцов нарочито корявую фразу. Он поступил правильно: Лазарев этот язык хорошо понимал, он сразу уловил родимые обороты «соответствующие инстанции», «докладная записка» и «лиц, препятствовавших». Поразмыслив, он сказал:
– Ладно, смотрите! Только осторожно! – «Опричник» посторонился, Вадик и Кравцов вошли в бытовку. Лазарев встал в двери, наблюдая.
Картина была ужасная: стол опрокинут, на полу рассыпаны бумаги, дверца массивного сейфа открыта (ключ торчит в ней), в сейфе тоже какие-то бумаги и несколько купюр россыпью. Пара тысячерублевок валялась и на полу. И тут же, между столом и сейфом, лежал вниз лицом прораб Владимиров. Под телом растеклась кровь, уже загустевшая. Рядом валялся окровавленный строительный молоток. Молоток двойного назначения: круглое било с одной стороны и заострение для колки кирпича с другой, молоток каменщика. Вадик склонился над прорабом, пальцем щупая на шее пульс. Кравцов обратил внимание, что тело будто бы пытались вытащить: кровь не под головой, а дальше, за ногами видны следы волочения. Вадик все нащупывал признаки жизни. Кравцов осмотрел другие детали. В углу стоял стеллаж со стопками рукавиц, новыми строительными касками, ножовками, мастерками и прочим рабочим имуществом про запас. Было и несколько молотков, похожих на орудие убийства. На подоконнике – бутылка молдавского коньяку и два стакана. Бутылка почти наполовину выпита, в одном стакане на дне свежие остатки, в другом – ничего, пуст и сух, даже пылью слегка покрыт.
– Живой! – вдруг вскрикнул Вадик. – Он живой, Павел Сергеевич!
Кравцов быстро глянул на Лазарева и тут же отвел глаза. Но успел заметить, что эта новость оказалась для Лазарева скорее неприятной.
– Вы врачей, надеюсь, вызвали? – официально, как представитель медицины, спросил Вадик Лазарева.
– Вызвали, вызвали.
– Да они вон приехали уже! – сказал охранник.
Врачи уже приехали, а вместе с ними и машина с надписью «Прокуратура». (Замечена, кстати, небольшая хитрость в такого рода надписях. Всем известно, что прокуратура бывает областной, городской и районной, не говоря уж о республиканской. Честнее было бы эту при