надлежность в надписях указывать. Но, как правило, частности опускают. «Прокуратура» – и все тут. Так оно значительней и страшнее. Прокуратура же, которая не чувствует себя значительной и страшной, – не прокуратура!)
Следователь Амнистимов (дал же Бог человеку такую фамилию!), мужчина лет сорока, невысокого роста, аккуратный, в костюмчике, быстрый, выскочил из машины и устремился в бытовку. Туда же направились врач и медсестра из «скорой помощи».
– Минутку! – остановил их Амнистимов. – Сначала я осмотрю.
– Надо срочно помочь, он помереть может! – крикнул Вадик.
– Ничего, – сказал Амнистимов. – Час терпел, минуту еще потерпит. Да и все равно вы лечить не умеете! – обвинил он всех присутствующих врачей. – У меня вон флюс был, пошел взрезать. Взрезали так, что заражение крови началось, чуть не загнулся! Лекари!
Амнистимов быстро и четко провел осмотр. Собрал документы. Запихал в пакет бутылку и стаканы. В другой пакет – молоток. Дал указания приехавшему с ним фотографу сделать снимки. Фотограф оказался по совместительству врачом-криминалистом (или, наоборот, был по совместительству фотографом). Окунув палец в кровь, он осмотрел палец, понюхал и сказал:
– Судя по тому, как свернулась, прошло часа два. Или три. Точнее определить не смогу.
После выполнения всех процедур Владимирова на носилках потащили в машину.
– Тяжелый какой, – ворчал шофер. И крикнул рабочим: – Чего сидим? Помогите!
Никто не шелохнулся.
– Да он живой, чего вы боитесь? – удивился шофер.
– Потому и боимся, что живой, – негромко отозвался кто-то.
– А кто вообще первый сказал, что он мертвый? – задал вопрос Кравцов.
Строители переглянулись и не ответили.
Владимирова увезли. Лазарев, все время находившийся поблизости, подошел к Амнистимову и спросил со значением:
– Как поживает Петр Иннокентьевич?
– Это кто?
– Вы свое начальство не знаете? Районный прокурор.
– А... Должно быть, нормально поживает. А вы кто?
– Георгий Георгиевич Лазарев. Председатель здешнего кооператива. Я считаю...
– Ага! – не поинтересовавшись, что там считает Лазарев, воскликнул Амнистимов. – Значит, можете дать показания?
– Никаких показаний дать не могу. Но считаю, что...
– Почему же не можете?
– Потому, что с утра не выходил из дома, прибаливал. И если бы не это событие... Главное, я считаю, что...
– Мало ли – не выходили! Но дела-то вы с прорабом вели?
– Вел некоторые....
– Вот! Должны, например, знать, сколько денег украдено.
– Откуда же я знаю? У него свои расчеты с рабочими, и вообще...
– То есть не знаете?
– Нет.
– Жаль. Тогда пока свободны.
– Что значит «пока»? И вообще, я считаю, – наконец сумел высказаться Лазарев, – что данный факт не должен становиться достоянием общественности. А то знаете, как бывает: произошло убийство – и сразу в газетах сообщают, по телевидению. В нашем случае это необязательно. Сами знаете, какие у нас тут люди живут. Зачем глупыми сплетнями портить репутацию поселка? Прошу передать мое мнение Петру Иннокентьевичу и оформить запрет прокуратуры на данные сведения в интересах следствия.
Амнистимов посмотрел на Лазарева. Лазарев посмотрел на Амнистимова. Амнистимов, имея дерзкий и гордый характер, не привык, чтобы ему указывали посторонние. Лазарев, имея связи и репутацию, привык, чтобы к его мнению прислушивались. Кравцов наблюдал за ними, и ему казалось, что он видит картинку из жизни дикой природы. Встретились, например, на узкой тропе два лося. Смотрят друг на друга, агрессивно пригнув головы, и по каким-то лишь им известным признакам определяют силу противника и решают, как быть: броситься на врага и растоптать его, бежать во имя сохранения шкуры – или с достоинством разойтись в разные стороны. Чиновник Амнистимов смотрел на чиновника Лазарева и нутряным чутьем определял, что он такое, степень его силы и последствия от возможного столкновения. И, определив, сказал с достоинством, но и с долей уважения к мнению:
– Хорошо, передам. А теперь приступим к следствию. Ибо мой принцип: куй железо, пока не сперли! Опросим свидетелей!
Амнистимов начал опрашивать свидетелей, причем по своему методу – всех сразу. Кравцову покровительственно объяснил:
– Знаешь ли, одного допросишь, тот другому скажет, как врал, другой сориентируется. А тут получится сразу перекрестный допрос и очная ставка! На психику давить надо в первую очередь! Конечно, если бы прораб выжил, проблем бы не было. Но сомневаюсь я. Как считаешь? – спросил он криминалиста-фотографа.
– Я больше по трупам специалист. Вообще-то обе травмы несовместимы с жизнью.
– Два раза били? – уточнил Кравцов.
– Ну.
– А острым концом молотка или тупым?
– Ну, тупым. Разницы при такой силе удара нет. Хотя острым было бы вернее.
– Думаешь, тут какой-то расчет? – спросил Амнистимов Кравцова.
– Да какой тут расчет... Стол вон перевернут, драка была, скорее всего...
– Я тоже так полагаю. Итак, участковый, что мы имеем? Имеем следы драки. Имеем коньяк, два стакана. Пили не так давно. Имеем всякие бумаги, в том числе ведомость на выдачу зарплаты. Самой зарплаты – не имеем. И денег вообще. Как я мыслю? Мыслю так: с кем он пил, тот и убил. Ну, зови народ!
Кравцов пригласил строителей в бытовку.
Амнистимов сел за столом, положив перед собой в двух полиэтиленовых пакетах молоток, бутылку и стаканы. По замыслу следователя, это должно было произвести нужный эффект.
Строители вошли и сели напротив Амнистимова на длинной лавке. Это была типичная интернациональная бригада, случайно собравшиеся на сезон люди. Амнистимов напористо вел перекрестный допрос, и картина преступления постепенно вырисовывалась.
Около часа дня Владимиров приехал из города и закрылся в бытовке. Все знали, что он должен выдавать зарплату. К нему заходила жена, Элла Николаевна. Примерно около двух часов. Или чуть позже. Потом она уехала в город на своей машине. До сих пор не вернулась. Заходил в начале третьего бригадир Дьордяй узнать, когда именно Владимиров будет выдавать деньги. Владимиров сказал, что после трех, после обеда. Заходила Эльвира Бочкина, повариха, тоже примерно в третьем часу.
– Зачем? – спросил Амнистимов.
И тут же Воловой, ражий мужик с хитрыми и охальными глазами, внятно хихикнул.
– По какому поводу юмор? – тут же спросил его Амнистимов.
– Да так...
– Встать! – закричал на него Амнистимов. – У нас тут ничего не может быть – «да так»! Повторяю: по какому поводу смех? Или в другом месте будем отвечать?
– Могу и тут, – поднялся Воловой, обескураженный таким нападением. – Хотя и без того все знают...
– Что знают?
Эльвира Бочкина, женщина приятной полноты, с яркими глазами, ответила сама:
– Ничего они не знают! Вы же сами понимаете, товарищ следователь, их тут десяток кобелей, а я интересная женщина. Каждый подъезжает. И я всем отвечаю отрицательно во всех смыслах. Они обижаются и начинают клепать. Ну, и склепали меня с Игорь Евгеничем, дай бог ему выздороветь. Ясно, я же часто захожу: насчет продуктов, калькуляции, то-се. В город с ним езжу. И в этот раз сказать пришла, что завоз пора делать, жиры кончились, крупа тоже...
– Жиры, – проворчал болезненно худой, пожилой дядя Вадя. – От тебя дождешься!
– Ты, дядя Вадя, сначала глистов у себя выведи, обжора старый, все говорят, что ты ночью зубами скрипишь!
– Тю, дура! Я от острого хондроза скриплю, острый хондроз у меня болит! Глисты!
– И между прочим, сегодня мясо ели! – заявила Бочкина.
– Какое? – спросил вдруг Кравцов.
– То есть?
– Ну, какое мясо? Говядина, свинина? Или козлятина, может быть?
– А в чем разница-то? – недоумевала Бочкина.
– Если нет разницы, почему бы вам не ответить?
– Э, э, участковый, тут я допрос веду! – пресек Амнистимов. – Продолжаем по делу. Итак, Эльвира Бочкина, есть мнение, что у вас с убитым прорабом были отношения.
– Мнение есть, а отношений не было! – парировала Бочкина. И оскорбленно села.
Кроме Эллы Николаевны, бригадира Дьордяя и поварихи Бочкиной заходил, оказывается, еще молодой молдаванин Ион Кодряну.
– Зачем? – спросил Амнистимов.
Кодряну, волнуясь, выставил забинтованный палец и заговорил с акцентом, мягко выговаривая звук «л»:
– Заходиль про палец говорить! Мне палец циркулярка резала. Я в город ездиль, врачам платиль, за лекарства платиль, а ему говорю: возмести убыток! А он смеется только, и все! Ему смешно, не его палец, а если у меня гангрена будет?
– И когда это было?
– Не помню. Работа кончилась, обед не началься еще.
– И прораб был живой?
– А какой? Со мной говориль, я ругался, он смеялся, но был еще живой. Я плюнуль, ушель.
– Коньяк молдавский – с родины привез? – спросил Амнистимов, глядя в глаза Кодряну.
– Не привозиль! Не мой! – отрекся Кодряну.
– И больше ничего не имеешь сообщить?
– Не имею.
– А другие?
Все промолчали.
– Странная картина получается, граждане строители! – сделал вывод Амнистимов.
Странная картина получалась. К Владимирову заходили жена Элла, бригадир Дьордяй, повариха Бочкина и пострадавший Кодряну. Все заходили примерно около двух или в третьем часу, когда начинался обед. Точного времени никто вспомнить не мог.
– Вы что, без часов все? – спросил Амнистимов.
– Часы в строительстве – источник травматизма, – пояснил бригадир. – Мы по солнышку ориентируемся.
– Но как же вы умудрились прийти в одно и то же время – и никто друг друга не встретил, а? – задал вопрос Амнистимов. – Или все-таки в разное время приходили?
Ответа не было.
Из последующего допроса выяснилось: в конце обеда бригадир объявил о выдаче денег. Вся бригада отправилась к бытовке. Вошли, увидели мертвого прораба, перепугались, выскочили, сообщили Лазареву, тот побежал звонить в райцентр.