— Товарищ младший сержант, это я заметки о взводе писал. Мне так сержант Гришневич приказал. А Лозицкий потом начисто переписывает.
— Я пака вижу, што Лазицкий не перэписывает, а чытает журнал! — Шорох вернул Игорю листок с заметками.
— Никак нет, Лозицкий просто ищет в журнале подходящий рисунок для боевого листка.
— Это правда? — спросил Шорох у Лозицкого.
— Так точно.
Но от въедливого младшего сержанта, еще не прослужившего и года, а потому чрезвычайно довольного своим командирским положением, отделаться было не так-то просто. Он увидел листок с уже завершенным рисунком и спросил:
— А это што, разве не листок?
— Листок, — ответил Тищенко.
— Так ведь он с рысункам?
— Мы хотели, как лучше, чтобы найти стреляющего солдата. Как раз по теме получилось бы. Если сейчас Лозицкий найдет, он еще раз перерисует, а этот листок для другого раза оставим. А если не найдем, придется на этом рисовать, — соврал Игорь.
Но Шорох воспринял слова Тищенко с недоверием, и игру пришлось продолжить. Сделав серьезное лицо, Тищенко озабоченно спросил у Лозицкого:
— Ну, как — ничего нет?
— Как назло — нет! — подыграл Лозицкий.
— Товарищ младший сержант, может нам уже на этом рисовать, раз новой картинки нет? — Игорь вновь подал листок с рисунком.
— Вы тут слишкам не мудрыте — к ужыну уже нада павесить. Пишыте на этом.
Курсанты сдержанно улыбнулись в спину уходившему Шороху, а когда сержант вышел из ленкомнаты — от души расхохотались.
— Ловко врешь, а я сразу даже не знал, что и ответить. Думал — все, приплыли! — похвалил Игоря Лозицкий.
— Просто не надо тормозить. А то могли бы и на очки пойти. Скажи спасибо, что Шорох — дурак! Если бы был поумнее, мог спросить — зачем это художнику Лозицкому рисунок, если он и сам может нарисовать?!
— Ну и пусть бы спросил. Я бы ответил, что нельзя без образца — можно пропорции сделать неверно или еще что-нибудь в этом роде. Или форму, к примеру, неправильно нарисовать. Он все равно разбирается в этом, как свинья в апельсинах, — возразил Лозицкий.
Закрыв журнал, Лозицкий взял листок с заметками Тищенко, пробежался по нему глазами и спросил:
— А почему про результаты стрельбы не написал? Это ведь самое главное — потому и листок сегодня выпускаем.
— Сейчас напишу. Ты пока это переписывай, а я тем временем все сделаю.
Игорь дописал письмо и лишь потом принялся за заметку: «Сегодня второй взвод провел плановое занятие по огневой подготовке. В целом показал неплохие результаты, так как общее количество выбитых очков выше, чем у других взводов. Лучше всех стрелял курсант Улан, выбивший двадцать девять очков из тридцати…» «Денисов приказал отметить лучших во взводах, но может и в отделениях надо?» — после короткой борьбы между собственным тщеславием и опасением быть в нем обвиненным, Игорь продолжил заметку: «Лучшим во втором отделении был курсант Тищенко. Он выбил двадцать одно очко. Хорошо стрелял курсант Гутиковский, выбивший столько же». Про Гутиковского тоже нужно было упомянуть, раз уж Тищенко написал и о себе. Оставалась самая неприятная часть работы — нужно было написать о тех, кто стрелял плохо. Тищенко не любил этого делать, так как на такие заметки курсанты всегда обижались. Но ослушаться приказа Гришневича Игорь не мог: «Но не у всех все получилось хорошо. Плохие результаты показал курсант Бытько». Написав о Бытько, Игорь решил этим ограничиться и больше ни о ком не упоминать. Лозицкий переписал эту заметку и, дорисовав кое-что в «рейнджере», прикрепил боевой листок на специальный стенд в коридоре. Тищенко с удовлетворением отметил, что их листок появился самым первым. Надо было доложить Гришневичу так, чтобы обратить на это его внимание. Игорь предложил доложить Лозицкому, но тот наотрез отказался лишний раз появляться перед сержантом, и Тищенко пришлось докладывать самому.
Игорь застал Гришневича за чисткой сапог. Сержант поставил ногу на табуретку и яростно тер сапог старым подворотничком. Подождав, пока Гришневич закончит, Игорь торжественно доложил:
— Товарищ сержант, боевой листок второго взвода готов и уже находится на стенде. Только я не знаю — может быть все же не сегодня надо вывешивать? Там кроме нашего листка больше ничего не висит…
— А вы что, одни делали его в ленкомнате? По-моему там редакторы и с других взводов были?!
— Так точно — они и сейчас там листки делают. Но я думал, раз они не торопятся, то может надо к завтрашнему ужину сделать.
— Надо сегодня. Это хорошо, что вы раньше других сделали, а то младший сержант Шорох говорил, что вы там не очень то и спешили. Иди, и готовьтесь к ужину.
— Есть! — ответил Игорь, довольный тем, что удачно «прогнулся» и… сел на табуретку, потому что идти было некуда — его место было здесь.
— Тищенко!
Игорь поднял голову и увидел Бытько. «Начинается — уже прочел и теперь, наверное, ругаться пришел», — решил Игорь.
— Чего тебе надо?
— Можно тебя на пару слов?
Игорь понял, что Бытько не хочет ничего говорить при Гришневиче, и это еще больше укрепило его подозрения, которые вскоре полностью подтвердились.
Бытько отвел Игоря в кубрик первого взвода и недовольно спросил:
— Почему ты только про меня написал? Я что — один плохо стрелял, что ли?! А Кохановский? Он ведь только на одно очко больше, чем я выбил, а Коршун — на три!
— Вот видишь, Бытько, хоть на одно или на три, а все же больше, чем ты. К тому же скажу тебе по секрету — о тебе сам Гришневич приказал написать, — невозмутимо парировал Тищенко.
— Гришневич?! Неужели, правда, а?
— А зачем мне врать? — вопросом на вопрос ответил Игорь.
— И чего это про меня? А, да… Я ведь меньше всех выбил…, — Бытько начал нервничать и его лицо приобрело свое обычное трагикомическое выражение. Теперь уже Тищенко в отместку не хотел отпускать Бытько слишком быстро и мрачно заметил:
— Да, Бытько, залетел ты — я тебе сочувствую. И наказать тебя решили, по-моему, несправедливо…
— Наказать?! Что такое?… Почему? — Бытько побледнел и обеими руками вцепился в Игоря.
Тищенко нестерпимо хотелось расхохотаться, но нужно было продолжать игру, и, едва сдерживаясь, он начал на ходу сочинять небылицу:
— Я случайно подслушал разговор взводного с Гришневичем. Взводный сказал, что надо бы тебя наказать за плохую стрельбу, а Гришневич ему — Бытько, мол, у нас на хорошем счету, всегда добросовестно уставы изучает… Даже сказал, что собирался тебя в увольнение на присягу отпустить.
— А взводный?
— А что взводный? Взводный разозлился и как закричит: «Этого чертового Бытько и близко в увольнение не отпускать! Он целый месяц весь наш взвод позорит!»
— Неужели не отпустит? Я ведь матери сказал, что меня в увольнение… А теперь что?
— Может и отпустят. Взводный потом отошел и сказал, что этот вопрос он позже решит — все же Гришневич за тебя здорово заступился. А твоя мать, как и другие, в любом ведь случае приедет, так что не переживай.
Опустив голову, Бытько в глубокой задумчивости пошел к своей кровати. «Будешь знать, как приставать со своими дурацкими расспросами», — злорадно подумал Тищенко, но все же ему было немого жаль товарища, и курсанты начали мучить угрызения совести.
— Чего было надо Бытько? — спросил подошедший Лупьяненко.
— Спрашивал, зачем я только его в боевой листок вписал.
— От этого он такой грустный?
— Почти. Я ему сказал, что это Гришневич приказал сделать и сказал, что взводный грозится его целый месяц в увольнение после присяги не отпускать, — с напускным смехом ответил Тищенко.
— Взводный и в самом деле так сказал?
— Нет, конечно. Я пошутил, а этот дурак и поверил.
— Бытько всего и так боится, а ты еще его пугаешь, — улыбнулся Лупьяненко.
— Он еще, чего доброго, матери напишет, чтобы не приезжала. Как думаешь? — на этот раз уже серьезно спросил Игорь.
— Как пить дать, напишет!
— Ладно, я ему завтра с утра скажу, что пошутил. Ты только мне напомни, — решил Тищенко.
— Тищенко!
— Й-я! — уже в который раз за свою недолгую службу гаркнул Игорь, услышав свою фамилию на вечерней поверке.
К самой поверке Тищенко уже привык и давно перестал нервничать. Его внимание, раньше всецело сосредоточенное на собственном крике и стойке «смирно», получило теперь полную свободу, потому что все вышеперечисленное курсант выполнял уже автоматически. Вниманию делать было нечего, и оно переключилось на фамилии, называемые тремя дежурными по роте, изо всей силы старающимися перекричать друг друга:
— Мироненко, Рысько, Ненчик, Калинович! — выкрикивал Сапожнев фамилии третьего взвода.
— Иваненко, Ямов, Бумагин! — вторил ему дежурный третьей роты.
— Филоненко, Бембель, Заслонов! — чуть запаздывал дежурный первой.
Игорь вспомнил, что вначале, когда курсанты только пришли в учебку, на первых проверках всем слышалось не «Бембель», а «Дембель». Это очень забавляло сержантов всего батальона: «Еще недели не прослужил, а уже — дембель». «А Заслонов может какой-нибудь дальний родственник самого Константина Заслонова? Чего в жизни не бывает — мир тесен. Но, скорее всего, просто однофамилец. Интересно, были ли великие люди по фамилии Тищенко?» — размышлял Игорь, лениво разглядывая крышу казармы.
Сразу после проверки Гришневич построил взвод в проходе казармы и заявил:
— К завтрашнему утру, то есть к подъему каждый из вас должен быть постиран и одет по форме одежды. Всем ясно?
Всем было абсолютно неясно — до отбоя оставалось всего каких-нибудь полчаса, и никто из курсантов не представлял, как за это время можно постирать хэбэ. Поэтому на вопрос сержанта взвод ответил настороженным и угрюмым молчанием.
— Я не понял, бойцы! Я спрашиваю — всем понятно? Бытько, тебе понятно?
— Так точно!
— Байраков?
— Почти, товарищ сержант.
— И что же тебе непонятно?
— Товарищ сержант, мы ведь никак не успеем до отбоя постирать, да? — выразил общую озабоченность Байраков.