— Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Советской Родине и Советскому правительству, — торжественно и вместе с тем нервно читал Тищенко.
Этот абзац дался ему гораздо легче. Кроме того, что он не всегда добросовестно изучал телеграфный аппарат, Игорю было больше не в чем себя упрекнуть.
— Я всегда готов по приказу Советского правительства выступить на защиту моей Родины — Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Вооруженных Сил, я клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами, — Тищенко представил, как он сошелся в бою лицом с мордастым, откормленным американским морским пехотинцем, которого недавно показывали в программе «Время», и ему вновь стало не по себе.
Защищать Родину было нужно, а вот делать это умело — вряд ли возможно. Чтобы защищать «умело», нужно хоть что-то уметь. А именно этого Игорю как раз и недоставало. К тому же Тищенко был далеко не уверен, сможет ли при необходимости не жалеть крови и жизни. Вроде бы и сможет, но все же всплывало предательское: «А вдруг нет?».
— Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся, — похоронным голосом закончил Игорь.
Внизу была еще одна фраза: «Военная присяга утверждена Указом Президиума Верховного Совета СССР от 23 августа 1960 года». Ее читать было не надо, и Игорь с облегчением передал папку Мищенко. «Суровая кара» представлялась Игорю чем-то вроде двадцатипятилетней службы в учебке, а «всеобщая ненависть и презрение трудящихся» в виде сержанта Гришневича, сочно плюющего прямо в лицо Тищенко. Видение было столь отчетливым, что Игорь даже моргнул, стремясь защититься от воображаемого плевка.
— Распишись, — шепнул капитан.
Игорь подошел к столу и расписался напротив своей фамилии и фразы «Военную присягу принял 11 августа 1985 года» своей обычной подписью «И.Тищ.». Последняя буква получилась с небольшим выкрунтасом.
Тищенко встал в строй с двояким чувством. С одной стороны он был рад тому, что все уже позади, с другой же его не покидало ощущение, что он сам себе подписал купчую, где сам же продал себя в крепостные. Но так чувствовала душа, а разум уверял в необходимости присяги, в том, что присягу давали даже офицеры царской армии. Но все же душа брала верх, и разум беспрерывно укорял ее в испорченности и малодушии. Придя в себя, Игорь стал наблюдать, как читают текст присяги остальные курсанты. Некоторые волновались и, возможно, думали почти то же, что и Тищенко, некоторые читали ровно и спокойно, как бы показывая, что присяга — важный и обязательный момент жизни, а некоторые и вовсе бубнили себе под нос нечто невразумительное, и Тищенко не без оснований сомневался, понимают ли они вообще то, о чем сейчас говорят, в чем сейчас клянутся.
Но, так или иначе, а через двадцать пять минут Шкуркин расписался в ведомости и встал в строй, приняв присягу последним во взводе. Игорь ожидал, что сейчас батальон проведут мимо трибуны с командованием, но вместо этого курсантам на несколько минут разрешили разойтись и встретиться с приехавшими и здесь же стоящими родителями. Тищенко бросился к деревцам, надеясь, что мать все же приехала, как и обещала в письме. Он не ошибся.
— Сынок, Игорек! — Игорь сразу же узнал голос матери.
— Привет, солдат! — громко поздоровался Славик.
— Здравствуй, мама! И ты, Славик, приехал?! Вот молодцы! А папа?
— У него работы много. Поэтому мы без него…, — пояснила мама.
Игорь и не надеялся на приезд отца. Отец обычно не очень любил дальние поездки и всевозможные сентиментальные встречи, так что даже если бы и был свободен, его приезд все равно был бы под вопросом. Но приехали мама и Славик, и этого уже было вполне достаточно, чтобы настроение Игоря заметно поднялось.
Славик сразу же атаковал Игоря и занялся автоматом.
— Игорь, а это что такое? Предохранитель? — спросил Славик, щелкая взад-вперед переключатель огня.
Игорь рассеянно кивнул и продолжал улыбаться во весь рот.
— Ну, Игорь? Это предохранитель? — Славик настойчиво дернул брата за руку.
— Да, я ведь уже сказал.
— А это?
— Это затвор. Когда его передергиваешь — досылается патрон в патронник.
— А почему он блестящий и некрашеный, а все остальное черное? — допытывался Славик, который, как и каждый мальчишка, сразу же увлекся боевым оружием.
— Не знаю, почему.
— Может — чтобы было лучше заметно?
— Может…, — рассеянно ответил Игорь.
— А почему затвор должен быть заметным?
— Чтобы ночью было лучше видно, что передергиваешь, — пошутил Игорь.
Но Славик воспринял слова брата вполне серьезно:
— А…
— Ну, как ты тут живешь, сынок? — дождавшись, наконец, паузы, мать прервала обсуждение автомата.
— Так себе. Живу помаленьку… Вас очень ждал… Хорошо, что приехали.
— Кровь из носа идет?
Игорь хотел ответить «нет», но просто кивнул головой.
— И часто, сынок? — обеспокоено спросила Елена Андреевна.
— Да не так, чтобы уж очень…
Возникшую неловкость в разговоре вовремя развеял Славик, вспомнивший по автомат:
— Игорь, а сколько патронов в рожок лезет?
— Двадцать один вроде бы… Я точно не помню, — не очень уверенно ответил старший брат.
— Взвод, становись! — команда Мищенко прервала разговор.
— Иди в строй, сынок. Потом еще поговорим — мы ведь здесь будем, — забеспокоилась Елена Андреевна.
— Сейчас мы строем пройдем — что-то вроде парада. Я вас потом найду. Может и в увольнение меня пустят, — торопливо сказал Игорь и побежал в строй.
Прошло не меньше двух минут, пока построился весь взвод. Обычно в таких случаях Мищенко давал команду «отставить» и строил взвод вновь, но перед глазами родителей капитану стало неловко бестолку гонять курсантов, и он вполне удовлетворился двумя минутами. Теперь оставалось пройти торжественным маршем перед трибуной. Батальон напряженно застыл в ожидании команды.
— Управление, штаб — прямо! Остальные — напра-во! — скомандовал Томченко.
Батальон, хоть и не без некоторых погрешностей, все же довольно четко выполнил команду.
— Дистанция — два линейных! Шагом марш!
— И-и раз! — негромко скомандовал Мищенко, и взвод вместе со всем батальоном двинулся вперед.
Все курсанты и офицеры до единого человека старались пройти как можно более красиво и эффектно. Никто не хотел позориться перед глазами стольких людей и уж в первую очередь своих родителей, любимых и друзей. Многочасовые, изматывающие строевые тренажи сделали свое дело, и теперь Игорь чувствовал, что ему гораздо легче правильно и четко идти, чем это было вначале службы. Если бы не волнение — можно было бы идти просто в свое удовольствие. Прижимая к груди автомат и печатая строевой шаг по асфальту, Игорь чувствовал своим правым локтем руку Валика, а левым — Резняка. И, совершенно странное дело, — идя рядом со своим недругом, Тищенко не чувствовал почти никаких отрицательных эмоций. Музыка духового оркестра проникала в самую душу, и было здорово чувствовать себя частичкой этого красивого, четкого строя. «Все же чувство локтя и в самом деле сближает — это не вранье!» — подумал Игорь.
— Нале-во, — негромко скомандовал Мищенко, и взвод дружно повернул вслед за капитаном.
Теперь шли по дальней дорожке плаца. Она была немного уже, но тесноты не ощущалось. Теперь эта дорожка показалась Игорю торжественной и какой-то особенно солнечной. Тищенко уже не понимал, как еще неделю назад она казалась ему самым мрачным и угрюмым местом в мире.
Неделю назад батальон готовился к присяге. От каждой роты были выделены люди, которые приводили все вокруг в порядок, — подметали, чистили, красили и белили. Территория и так все время была почти в образцовом порядке, поэтому привлекать целый батальон не стоило. Из второго взвода для работы выделили Тищенко, Стопова, Федоренко и Валика. Так сделали во всех взводах батальона, и вся эта рабочая сила была передана под командование прапорщика Севастьянова, старшины первой роты. Прапорщик Севастьянов оказался человеком серьезным и загрузил курсантов работой так, что им некогда было даже разогнуть спины. В довершении всего Севастьянов разлучил Игоря со своими. Стопова, Федоренко и Валика прапорщик оставил белить борозды на плацу, а Игоря перевел на уборку листьев, в помощь какому-то незнакомому курсанту. Курсант хоть и был выше Игоря на целую голову, но смотрелся не намного солиднее из-за своей страшной худобы. Некоторое время курсанты молча и сосредоточенно подметали листья. Заметивший это Севастьянов довольно улыбнулся в свои почти буденовские усы. Перевел он Игоря не столько по необходимости, сколько для того, чтобы курсанты поменьше разговаривали, а побольше работали. «Не очень то они трепаться будут, если видят друг друга впервые в жизни», — подумал прапорщик.
Но Севастьянов просчитался. Тищенко, будучи на гражданке довольно замкнутым, совершенно преобразился за эти два месяца службы. Теперь Игорь легко находил контакт с людьми. Почти у всех курсантов батальона были схожие биографии: школа, первый курс института или университета и… учебка. Поэтому поговорить всегда было о чем, и Игорь, выждав для приличия еще несколько минут, спросил:
— Ты из первой роты?
— Да.
— Это ваш прапорщик?
— Наш.
— Хороший мужик?
— Когда спит, тогда и хороший. Это он специально моего друга Витька на наташу отправил, а тебя сюда вместо него поставил.
— Зачем?
— Мы говорили, анекдоты рассказывали. Витек заржал, как лошадь, а Севастьянов услышал. Вот и отправил Витька всякий триппер разгребать.
Познакомились. Игорь рассказал о себе, Парамонов — о себе. Парамонов был родом из Марьиной горки под Минском. Поговорили об ожидаемой присяге и приезде родителей. Начал накрапывать небольшой дождик.