Игорю уже пора было идти в штаб, но он никак не мог забрать конфеты и печенье, потому что Гришневич, рассказывая о Койоте, почти все время смотрел на Тищенко. Надо было что-то придумать, и Игорь решил обмануть сержанта. Сделав вид, что он уже уходит, Игорь быстро вышел из кубрика, но потом вернулся и решительно полез в свою тумбочку.
— Что у тебя такое случилось? — подозрительно заинтересованно спросил Гришневич.
Но подозрительным это показалось Игорю лишь потому, что он боялся такого вопроса. Гришневичу же было абсолютно все равно, зачем его курсант полез в тумбочку и спросил сержант исключительно из-за скуки, овладевшей им к вечеру.
— Я только хотел взять с собой немного бумаги и ручку. Ночью будет время, и я хочу письма написать, — «пояснил» Игорь.
— Ночью, Тищенко, надо не письма писать, а бдительно охранять имущество штаба. Ясно?
— Так точно.
— А вот во время доблестной охраны штаба можно и письма писать, а не потому, что ночью будет время! — засмеялся Гришневич.
— Разрешите идти?
— Иди.
Тищенко взглянул на часы. Минутная стрелка застыла на без десяти семь, и курсант прибавил шаг. Но штаб был близко. Не прошло и пяти минут, как Игорь оказался перед старым двухэтажным зданием, покрытым слоем желтой, местами потрескавшейся штукатурки. На встречу то и дело попадались офицеры и прапорщики, поэтому Тищенко постоянно приходилось переходить на строевой шаг и отдавать честь. Игорь впервые видел столько офицеров в непосредственной близости от себя, поэтому не мог не волноваться. Тищенко постоянно казалось, что сейчас его кто-нибудь остановит и строго отчитает — например, за неправильное отдание чести. Чтобы этого не произошло, Игорь изо всей силы грохотал сапогами по асфальту и «молодцевато» отдавал честь. Офицеры и прапорщики по большей части не обращали на курсанта абсолютно никакого внимания и, отдав честь в ответ, зачастую даже не удостаивали Тищенко взглядом и шли дальше. Вначале Тищенко показалось, что они ведут себя так из-за заносчивости и самодовольства, но потом Игорь понял, что для офицера, пятый год ежедневно проходящего в этот штаб, курсант, отдающий честь, не более примечательная часть пейзажа, чем, скажем деревья, растущие вдоль тротуара. Впрочем, один майор все же обратил внимание на Игоря и едва заметно улыбнулся. Тищенко на майора обиделся, но если бы он сам смог увидеть себя со стороны, то, скорее всего, тоже посмеялся бы над собой, — до того показное солдафонство не шло к совершенно гражданскому лицу Игоря, увенчанному очками. Друг другу офицеры чести почти не отдавали, только в шутку или же младшие и прапорщики — старшим. Это показалось Игорю странным, потому что устав предписывал отдавать честь даже курсанта курсанту. Но одно дело, если устав не выполняется рядовым и совсем другое, если офицером. «Но я ведь тоже, если бы был офицером, скажем лейтенантом… тоже не стал бы отдавать честь Лупьяненко, если бы он был, к примеру, капитаном. Это все понятно, но почему бы тогда в уставе не написать о том, что равные или близкие по званию отдавать честь друг другу не обязаны. Но тогда получается, что и я Гришневичу честь не должен буду отдавать…», — Игорь чувствовал, что где-то в его рассуждениях кроется ошибка, но никак не мог ее найти. Так и не решив этой проблемы, Тищенко несмело потянул на себя дверь штаба.
Она едва слышно скрипнула и отворилась. Тищенко вошел внутрь и оказался на лестнице. Напротив двери стояла тумбочка, рядом с которой Игорь увидел плотную фигуру в хэбэ и пилотке. На лестнице было темно, и Тищенко, войдя с улицы, никак не мог определить звание стоящего, потому что не различал в темноте его погон. «А вдруг это сержант?!» — подумал Тищенко и на всякий случай отдал честь. Фигура в хэбэ честь отдавать не стала и спросила недовольным голосом:
— Ты в штаб дневальным?
— Да.
— Давай быстрее принимай у меня дежурство, а то мне некогда — пора в казарму идти. Уже восьмой час!
— Тьфу, черт! А я думал, что сержант стоит. Показывай все. Но я, кстати, раньше этого времени и не должен был придти, — недовольно ответил Игорь, раздосадованный своей ошибкой. Курсант достал «Книгу дежурств» и показал запись: «Выбито одно стекло в туалете». В книгу записывались все недостатки, чтобы потом можно было узнать, во время чьего дежурства случилось то или иное событие. Таким образом, за разбитое стекло отвечал тот, за кем появилась запись.
— Стекло, так стекло. Не мы били — не нам и вставлять, — философски заметил Тищенко.
— Пошли смотреть туалет и коридор, — позвал курсант.
— Тоесть, как смотреть? А кто на тумбочке останется?! — удивился Игорь.
— Ты что — первый раз в штабе? — в свою очередь удивился курсант.
— В первый.
— Тогда ясно. Это тебе не в роте на тумбочке стоять. Как же ты можешь по другому дежурство принять, если здесь останешься?
— Почему я? Можешь и ты остаться, а я в это время могу все посмотреть.
— А когда на ужин пойдешь, кого вместо себя поставишь — Томченко, что ли?!
— Я понял. Просто странно как-то…
Игорю казалось непривычным то, что тумбочка может оставаться без дневального. За два месяца службы у Тищенко прочно укоренился этот стереотип — раз есть тумбочка, то рядом должен обязательно стоять и дневальный. Вместе с тем нет никакой разницы, где именно находится дневальный. Главное, чтобы он выполнял свои обязанности. Нельзя отрицать дисциплинирующего воздействия тумбочки, но в нашей армии это возведено в самый настоящий культ.
В коридоре было вполне чисто, и Игорь лишь бегло его осмотрел и сразу же направился в туалет. В туалете под раковиной умывальника разлилась большая, грязная лужа. Тищенко покосился на курсанта и недовольно спросил:
— А это что такое?
— Это? Здесь труба течет, потому что раковина наполовину забита.
— А разве к сдаче наряда это не надо было убрать?
— А как же я уберу, если вода постоянно течет? Не стоять же здесь целый день с тряпкой! Да и что ты приколебался в самом деле?! Сам будешь завтра наряд сдавать — и точно такая же лужа будет…
— А раковину прочищать не заставят? — с подозрением спросил Игорь.
— Ну, если ты сантехником на гражданке был, то может и заставят… Конечно, нет! В части специальный сантехник есть — он и прочищает, — курсант смотрел так искренне, что трудно было усомниться в правдивости его слов.
«Может и не врет — кто его знает, я ведь здесь первый раз», — подумал Игорь и, оценив разницу в весовых категориях, хмуро выдавил:
— Тогда вроде бы все… Поверю тебе на слово!
— А какой мне смысл тебе лапшу на уши вешать? Как будто бы я не такой же курсант, как и ты, — горячо заверил старый дневальный.
«Самый прямой смысл — если обманул, то меня вместо тебя заставят все это убирать», — в последнее мгновение засомневался Игорь, но вслух так ничего и не сказал.
— Тогда я пошел. Да, совсем забыл — давай стекло посмотрим.
Тищенко вслед за курсантом подошел к единственному окну. Внутреннего стекла не было, и курсант считал это убедительным доказательством своей правдивости.
— А что мне теперь делать? — спросил Игорь у курсанта.
— Становись на тумбочку и стой. Если что-нибудь будет надо — тебя позовут. Если Томченко придет, не забудь ему доклад сделать. Все, я побежал! — весело сказал курсант и быстро вышел из туалета.
У Игоря тоже не было особенных причин для грусти, и он, выйдя вслед за курсантом, направился к своей тумбочке.
Стоять на тумбочке пока было ничуть не обременительно. Несколько раз в штаб входил и выходил старшина-сверхсрочник с широкими, продольными красными лычками на погонах. Старшине было уже под сорок. «Дело к дембелю движется. Интересно, а почему это он в школу прапорщиков не стал поступать? Может, в его время еще не было такой школы? Вроде бы была… И Федоров, и Креус тоже не молодые, а ведь прапорщики. И в школу вроде бы поступить не очень-то и сложно. Может он слишком тупой? А, скорее всего, просто не захотел туда ехать — все-таки полгода муштры. Почти что учебка, а ему здесь и старшиной неплохо», — думал Игорь, в очередной раз отдавая честь проходящему мимо старшине. Тищенко уже перестал обращать внимание на снующих взад и вперед офицеров и поэтому не сразу сообразил, что только что вошедший майор обратился именно к нему:
— Почему мусор на улице?
Не дождавшись ответа, майор возвысил голос:
— Я спрашиваю, боец, почему мусор перед штабом?!
Игорь уже справился с первым замешательством:
— Виноват, я не знал, что мне и за территорией следить надо.
— Конечно надо! Не мне же все это делать! Но я что-то не пойму — неужели за те сорок минут, что ты здесь стоишь, успели столько мусора набросать?! Ты принимал территорию у старого дневального?
— Никак нет. Забыл… Вернее, не знал…
— Разве тебя не инструктировали? Кстати, кто твой командир отделения?
— Младший сержант Шорох…
— Передай ему, что майор Гладков приказал проводить инструктаж наряда более внимательно.
«Только этого мне не хватало!», — испугался Игорь и поспешно заверил начальника штаба, которого он узнал по фамилии:
— Виноват — меня младший сержант Шорох инструктировал, но я просто забыл.
— Тогда поищи совок, метлу и на уборку территории перед штабом. Чтобы я ни одной бумажки не видел! Это здорово твою память укрепит!
— Но, товарищ майор, сейчас ужин будет.
— Ужин? Тогда так — все это сделаешь после ужина и чтобы без напоминаний.
— Есть, — машинально ответил Игорь, а сам никак не мог забыть вопрос о командире отделения: «Запомнил он, кто у меня командир или нет? Если запомнил и, чего доброго, бочки на Шороха покатит, то и мне несдобровать».
Между тем, пройдя всего несколько шагов, майор Гладко совершенно позабыл и о Тищенко, и о Шорохе.
После ужина Игорь отыскал под лестницей метлу на длинной, березовой ручке и широкий металлический совок и отправился на уборку территории. «И чего это Гладков из мухи слона делает?» — подумал Тищенко, увидев, что мусора совсем немного. Метла была широкой и удобной, так что работ