о, что отверженные поэты именно так себя и ведут, но на поверку выяснилось, что выносить такое поведение малоприятно.
Кузин собрался было возразить Чирикову и пояснить, что такая трактовка Бернса — т. е. якобы приятие поэтом социальной нищеты и так называемого братства нищих — была навязана советскими переводчиками и давно устарела, как Чириков возопил, обращаясь к залу:
— Да какая разница! Ну, не могу вспомнить, так другое вам почитаю! Какое право вы имеете себя в последователи Бернса записывать, мещане! Ты. Юлечка, — его палец нашел в зале Мерцалову, — по любовникам богатым бегаешь? На шубу копишь? У-у-у, прошмандовка! А ты, Кротов, проститутка ты, вот ты кто. Гомосек. — Движение прошло по залу. Крепкие юноши, дремавшие в угловых креслах, зашевелились, двое из них двинулись к поэту-редактору — Я, я последователь Бернса! Свое вам прочту, так и быть.
Крепкие юноши спешили меж креслами, и будущее отверженного поэта предсказать было несложно, но Чириков все же успел сказать еще несколько слов:
— Вот вам стихи. Послушайте.
И стал читать:
— Я с вечера решил нарезаться,
И нынче вышло все по-моему:
В ногах еще остатки резвости,
Они несут к ведру помойному.
Чем жизнью жить на вас похожею
И чувств постыдных не стыдиться,
Уж лучше в грязь свалиться рожею
И до бесчувствия напиться.
Поэт именно и пьян был до бесчувствия, ровно до степени, описанной в сомнительных стихах. Прочитав непутевые свои вирши, Виктор Чириков простер руку в зал, и, подтверждая подлинность высказывания, пьяный Чириков грохнулся ничком, повалив вазочку с гладиолусами и разбив лицо о паркет. Крепкие юноши подхватили бесчувственное тело и поволокли прочь из зала. Кузин глядел вслед былому коллеге, горько было у него на душе. Глядели вслед Чирикову и другие. Как же так, размышляли люди в зале, интеллигентом же был. Многие вспомнили для сравнения проказы гомельского мастера дефекаций — было дело, да. Но ведь остепенился человек, сумел свое творчество сделать общественно значимым, преподает в Дюссельдорфской академии художеств. Видать, правду говорят: свято место пусто не бывает — и грешное место, оказывается, тоже не пустует. Освободилось место хулигана — и нашелся еще один бузотер.
Однако, как бы то ни было, собрание надо вести, и Кузин, извинившись перед публикой за пьяную выходку Чирикова, довел лекцию до конца, ответил на вопросы, а затем отправился в штаб-квартиру своего дорогого детища — Партии прорыва, — чтобы и там предсказать обновление России.
То, что новый виток преобразований не за горами — чувствовали все. Порой заходил на собрание Партии прорыва сам Михаил Зиновьевич Дупель, стоял в проходе меж рядов, слушал ораторов. Было очевидно, что свободного времени у Дупеля нет — он входил в зал резкими шагами, выдерживал несколько минут слушанья, кивал в ответ на крики восторга и выходил прочь. И весь облик предпринимателя свидетельствовал: решено дело. Что именно решено, кем решено, толком не ведали — но, судя по всему, ответственные люди там, на самом верху, в самом верхнем этаже руководства новой империей, дали Дупелю добро. Якобы летал туда Дупель за советом — и дали совет. Мол, сели они в Овальном кабинете, и сам президент ему сказал: дескать, давайте, господин Дупель, дерзайте, а мы вас шестым американским флотом прикроем. Было такое, не было — иди, знай. А говорят: было. Теперь он тут всех перешерстит, шептали друг другу люди. Coup d'etat, как важно именовала событие Роза Кранц, был готов. Пирог испечен, крем на пироге разместили, цукатами украсили. Сейчас подадим к столу. Еще немного — и свершится. Ахнете.
С другой стороны, и Кротов не зевал. Кузин, посещавший попеременно заседания обеих партий, мог подтвердить, что и у Единой партии Отечества перспективы налицо. Может быть, мировой капитализм и не поддерживает Кротова (хотя кто знает: например, Ричард Рейли заглянул послушать прения), но отечественные власти к нему явно благосклонны. В рядах слушателей можно было отыскать президентских мамок и нянек — вот сидят они, скромные, глазки потупили, а силища за ними — ого-го! Вот они, присмотритесь: во-он там сам Слизкин сидит. Видите, такой серенький мышоночек, ха-ха, далеко не мышоночек, если вглядеться. А это кто? Никак, сам Зяблов? Именно он.
И судьба России, решавшаяся в те дни, — а именно: на каких основаниях страна будет окончательно стерта с карты и кто возглавит процесс, — волновала свободолюбивые сердца. К кому примкнуть? Кто первым придет к финишу? На какую партию ставить? Что одобрит Запад — а что он совсем не одобрит? По всему выходило, что третьему правителю свободной России — лысеющему блондину с глазами волка — тоже вышел срок, и уже присмотрели ему замену. А вдруг — нет?
Смущало последовательных коллаборационистов и то, что (по слухам, разумеется) меж обеими партиями проходят секретные переговоры. Интересовались у Кузина, так ли, но и Борис Кириллович внятного ответа дать не мог. Да, слышал и он непроверенные рассказы о якобы имевших место встречах представителя президента российского, Слизкина, с Михаилом Дупелем. Будто бы Слизкин этот недвусмысленно попросил у Дупеля миллиард на личные нужды. Миллиард чего, ахали слушатели. Да уж не рублей, криво усмехался Кузин. Будто бы попросил Слизкин миллиард у Дупеля и пообещал взамен альянс с президентом, кресло премьера и прочее. А Дупель, мол, рассмеялся в ответ. Непросто было в те дни людям умственным найти свой путь — определить, с кем именно сотрудничать. А ну как выберем одну из сторон — а они возьмут и договорятся? И легко получится так, что окажешься ты в дураках со своими оголтелыми убеждениями. Бессмысленному народу, тому было несколько легче; понятно было, что рано или поздно народ приспособится ко всему — прикажут: переселяйся в Сибирь — переселится, скажут: вымри — вымрет. А каково мыслящему субъекту? И заглядывали вопросительно друг другу в глаза: вы нашли уже способ, как уцелеть? Вы знаете, под какой корягой спрятаться?
В это самое время, когда всякий мыслящий человек России старался готовить себя к ее окончательному распаду и сыскать уютный уголок, Семен Струев пришел к выводу о необходимости спасения Отечества. Нужно составить действенный план — и спасти Россию, к такому выводу пришел Струев. Семен Струев не был патриотом. Политика его интересовала мало. Его участие в идеологических беседах обычно ограничивалось язвительными репликами. Если нечто и побудило его к действию — то всеобщая апатия. Они борются за места в правительстве, решил он, наблюдая за знакомыми и их интригами, но сути вещей это не изменит. Сталкиваясь с неразрешимой проблемой (будь то запрет на выставки при советской власти, расследование смерти сельхозрабочего в деревне Грязь, распад российского государства), Струев не мог смириться с ее неразрешимостью, это уязвляло его самолюбие. Других отправных точек для его концепции не было. У себя в мастерской, там же, где придумывал он прочие перформансы, занялся Струев изобретением перформанса политического.
Струев лежал, укрытый спальным мешком, и думал о спасении России. Он прихлебывал остывший чай, делал, как обычно, пометки в блокноте, курил, прикидывал варианты, как спасти страну, и данное занятие не казалось ему чем-то особенным. Не так давно, на его глазах, с планами преобразований выступили Тушинский, Солженицын, Горбачев и еще десятка полтора безответственных людей. Поразительно, думал Струев, несмотря на нелепость, их проекты сбылись; не бывает неосуществленных проектов. Хотел Солженицын, чтобы отвалились от державы азиатские республики (так называемое «подбрюшье»), — они и отвалились. Хотел Тушинский переделать Россию в пятьсот дней — и действительно, за неполных два года растащили и разрушили столько, что обратно не собрать. Хотел Горбачев устроить большую азиатскую страну на манер маленькой восточноевропейской — вот и устроили. Другое дело, что исконных бед России это не отменило, лишь усугубило. Так ведь никто и не собирался их отменять — политики просто пошалить хотели. Струев полагал, что может придумать нечто получше. Так же, в свое время, он разрабатывал стратегию подпольных выставок, выдумывал комбинации с продажей картин, организовывал наглые свои перформансы. Он отнесся к исторической проблеме с той же степенью профессионального интереса: очевидно, что проблема есть, очевидно, что решение ее никому не нужно, а значит, ее нужно решить. Если смотреть на вещи внимательно, то видно одно: как обычно, проблему исторической беды России обозначили, наметили планы, планы оказались дрянные и привели к тому же результату, что был прежде, попутно обогатив заинтересованное меньшинство. Значит — и это несложный вывод — решать проблему никто не собирался. Стало быть, остается ее решить. Если все говорят тебе, что чего-то делать не следует, надо обязательно это сделать, если все идут в одну сторону, следует двигаться в другую, если нечто тебя пугает, значит, ты на верном пути. И то, что проблему России надо решить наперекор общему желанию ее не решать, наполнило сознание Струева привычной уверенностью в победе. Они хотят сделать так, чтобы все осталось неразрешенным, у них власть, их мнение — закон. Ну и что с того? Их всего-навсего много, а я целый один. Справлюсь, всегда справлялся. То, что авторитетные мыслители не осилили данную задачу, то, что Россия приобрела репутацию страны-загадки, не являлось для него препятствием. Он привык к тому, что большинство людей боятся и не умеют решать вопросы и скорее склонны к болтовне, чем к поступку. Куда удобнее объявить страну сфинксом и писать метафизическую чушь, чем спокойно сложить два и два и получить результат. Струев считал, что любую проблему можно решить, и эта конкретная проблема не казалась ему труднее, чем некоторые перформансы, которые приходилось выдумывать прежде. Есть определенные условия уравнения, неизвестных в уравнении многовато, но и константные величины присутствуют; надо разобраться в задаче внимательно, ключ найдется. Если бы Струев поделился намерением со своими знакомыми интеллектуалами, те засыпали бы его советами и дали столько рекомендаций для обязательного чтения, что Струев оказался бы прикован к библиотеке на ближайшие пятнадцать ле