И — приготовились к дебатам. Басманов, опытный парламентский спикер, взял на себя роль ведущего: со смехом, обнажая золотые коронки, представил гостям ораторов. Ах, не смешите нас! Ах, кто же их не знает! Ах, наши мальчики! То есть, что это я, какие же они мальчики! А вы в Лондоне на ярмарку цветов ходили? Тише, тише! Судьба России решается — а вы со своими цветами! Да понимаем, отлично понимаем. В Бордо — урожай плохой, солнца мало. Говорят, надо в Украину деньги вкладывать — там свобода. В сало, что ли? Молчите, дайте им сказать!
Басманов, искушенный в таких вещах, предложил выбрать тему дискуссии. И что бы такое взять? Ирак? Тема больная, гражданственная тема. А может, Чечню, предложил Струев. Надоело! Нет уж, давайте Чечню — все-таки российского лидера выбираем, пусть решит, что делать с этим гнойным нарывом. И гости согласились — ну, что ж, пусть поговорят про Чечню.
Борис Кириллович Кузин, связанный обязательствами с обеими партиями, переходил от группы к группе, давая последние советы. Обоим лидерам он говорил примерно одинаковые вещи: указывал на своеобычие кавказской культуры, недопустимость насилия. Сделал и различия, исходя из того, что точки зрения должны быть полярны. Так, Тушинскому он напомнил о детях, погибших под бомбами, Кротову — о боли солдатских матерей. Оба лидера отмахнулись от Кузина — сами знают о горестях народных.
Гости в гостиной на Малой Бронной улице пережевывали пироги и ждали, что скажут им мужи совета.
— Отпущу Чечню, — сказал Тушинский и рукой произвел царственный жест. На его отечном лице изобразилась воля к реформам, — пусть они уходят, — махнул разрешительно, и словно потекли по кавказским горам освобожденные селяне горных аулов, старики в папахах, молодежь с обрезами и стингерами. Гости будто наяву увидели толпы просветленных мусульман — кто с котомками, кто с гранатами, — приветственно машущих им руками. Спасибо вам, добрые люди с Малой Бронной! — кричали освобожденные горцы. Ну-ну, говорили люди с Малой Бронной улицы, не стоит благодарности, пустяки. Гуляйте себе на воле, селяне.
Соломон Моисеевич Рихтер от созерцания такой благостной картины даже прослезился; он с возрастом стал сентиментален.
— А куда? — заинтересовался Луговой. — Куда пойдут они, Владислав Григорьевич?
— В цивилизованный мир, — ответил Тушинский горделиво.
— Дойдут ли? — обеспокоился Луговой. — Путь с гор неблизкий.
Тушинский рассмеялся жестким смехом, каждое «ха» звучало отдельно:
— Ха-ха-ха! Не беспокойтесь: цивилизация сама к ним придет! Как пришла она в Афганистан! В Ирак! В хорватские горы, в Черногорию, в Грузию, в Азербайджан! Уже и на Украине — вооруженные силы цивилизации. И не сунетесь туда! Все, кончилась ваша власть! Погодите, завтра до Белоруссии дойдут. Ха-ха-ха!
Действительно, от могучей некогда империи ничего не осталось. Цивилизованный мир последовательно отрезал от нее новые и новые куски — и сжималось пространство некогда огромной России. Нет больше империи зла — кончилась. Да и весь мир изменился.
— Не извольте беспокоиться, господин советник: людей освободят! И пригласят в цивилизацию!
— А они хотят?
— Полагаю, — сказал Тушинский едко, — это им понравится больше, чем бомбардировки, зачистки аулов и расстрелы. Да, они хотят туда.
— А там что — бомбардировок нет? Впрочем, не в бомбах дело. Думаете, ждут их? Свободолюбивых албанцев назад заворачивают, и афганцев не жалуют. Вдруг горцев тоже не пустят?
Тушинский оглядел зал, осмотрел тех, кого числил в соратниках, нашел в их глазах вопрос. Гости ели пирог, чавкали, ловили пальцами крошки, упавшие на вечерние туалеты, — и заинтересованно ждали решения судьбы горных народов. В конце концов, горцы уже поблагодарили их за освобождение, а теперь, как выясняется, есть вопросы. Толпы селян на горных тропах замерли в ожидании. Что-то им скажут добрые люди с Малой Бронной улицы?
— Это сложный вопрос, — сказал Тушинский, подумав, — мы должны учесть все интересы.
— Мудро, — сказал Луговой. — Вы, Владислав Григорьевич, — реалист в политике. Стратег.
— А Димочка что скажет? Пусть нам Димочка свой рецепт сообщит! — воскликнула Алина Багратион.
Кротов вышел вперед, отставил ногу в белых штанах, невольно залюбовался отглаженной штаниной. С некоторых пор он полюбил этот вольный стиль одежды, то, что в просвещенном мире называется словом «casual». Не обязательно всегда носить строгий костюм, даже напротив: если собираешься по- домашнему откушать пирога, поговорить о чеченской войне, попить чайку — то вполне уместно надеть белые штаны, голубой джемпер, повязать оранжевый шейный платок
— Продам, — сказал Кротов, и взгляд его стал осмысленным. Государственный мыслитель, однажды проснувшись в нем, уже не дремал, а когда речь шла о деньгах, то вовсю бодрствовал. — Когда приду к власти, я Чечню продам. Надо обсудить с прогрессивным миром размер и форму оплаты. Я лично — за нефть. Если Запад хочет им свободу дать, пусть выкупит территорию и отдаст нам часть каспийского трубопровода. Нефть в обмен на продовольствие? Извольте! А гражданские права — в обмен на нефть!
— Недурно, — сказала Тахта Аминьхасанова, но предприниматели поморщились. Балабос даже покачал головой — не согласен он с такой циничной сделкой.
— Ох, Димочка, — сказал Басманов, — какой ты у меня еще молодой. Разве не знаешь, что в аренду сдавать выгоднее, чем продавать? Ну, продал ты квартиру, а деньги обесценились — и сиди на улице с бумажками. Ты лучше квартиру сдай внаем и каждый год квартплату повышай — оно надежней выйдет.
— Завод продают, — пояснил Балабос, — если в нем санаторий хотят делать. А если завод работает — зачем продавать? Акции продать можно.
— Сдать Чечню в аренду? — ужаснулась Голда Стерн, правозащитница.
— Так ведь война. — Кротов выражением лица осудил смертоубийство. — Взрывы, поджоги всякие. Как в аренду землю сдать?
— Ты политик, Дима, уж постарайся. Война! Подумаешь!
— Остановить кровопролитие, — подала реплику Голда Стерн, правозащитница со стажем, — предоставить партизанам страницы газет для открытой полемики.
— Пусть спорят! — умилился Луговой. — Пусть дискутируют! Давно пора!
— Я лично буду участвовать в дискуссиях! — строго пообещала Голда Стерн.
— Уж кому, как не вам, голубушка!
— Верно барышня говорит. Кровопролитие остановить надо, — сказал Басманов, — А войну — зачем останавливать? Кому мешает? Вот, Димочка, политический вопрос.
— Люди гибнут! — напомнил Борис Кузин, и некоторые согласились с ним.
Гости заспорили. Спорили не бурно, чеченский вопрос всем давно надоел, но все-таки застолье оживилось. С течением времени спор по чеченскому вопросу обкатался до такой степени, что стал идеальной темой для застолий. Не столь привлекательной, как урожай винограда в Бордо, но приемлемой. Предмет обсуждения принадлежал к тем проклятым вопросам, о которых можно говорить без конца: закатилась ли Европа? кончилось ли искусство? остановилась ли история? что делать с Кавказом?
Понятно было, что от итогов спора ни Европа не возродится, ни Кавказ не освободится — но паузы между чашками чая и кусками пирога заполнялись великолепно. Проклятые вопросы для того и существуют, чтобы их не решать — иначе пропадет очарование дискуссии. Решишь вопрос — а с чем прикажете следующую чашку чаю пить?
Что происходит в Чечне, понять было просто — однако много усилий было истрачено на то, чтобы простое понимание уничтожить, и понимание исчезло. Казалось бы, человечество сумело объяснить причины мировых войн, отчего же локальный конфликт в горах не поддается внятному определению? Однако не поддавался. Использовались выражения «восстание», «бандитизм», «сепаратизм», «терроризм», ссылались на процессы, характерные для развала страны (в данном случае России), говорили о религиозных корнях освободительного движения, об исторических причинах, о природной агрессивности народа и об особой культуре Кавказа. Все это было уместно и одно противоречило другому. Если война религиозная, значило ли это, что светская мораль должна войну поддержать? И вообще, в какой степени сосуществуют буржуазные свободы и священная война? А если это война против имперского гнета, то почему другая империя, большая по размерам, должна быть моральным судьей этой войны? Если чеченцев называли бандитами, находилось довольно фактов, чтобы это подтвердить, а если их называли борцами за свободу, то легко подтверждалось и это. Находились люди, которые именовали освободительную чеченскую войну революцией против тоталитарного государства, при желании это положение можно было отстоять. Были такие, которые ужасались первобытной жестокости чеченцев — и тому было много доказательств. Одним словом, правы были все — а ясности не было.
Нетрудно заметить, что сходных конфликтов в мире существует много. Чечня только добавила новый пункт в известный список. Правозащитница Голда Стерн (а в отличие от своей верной подруги Розы Кранц, преимущественно посвятившей себя искусству, она отдала свое перо борьбе за права и свободы народов) написала несколько обличительных брошюр, бичующих федеральные войска в горах. При желании эти брошюры можно было использовать против британских, американских и прочих регулярных войск Правозащитники успели настрадаться за судьбы ирландских боевиков, афганских моджахедов, курдских сепаратистов и колумбийских партизан, спекулирующих героином. Эти очаги свободы тлели на окраинах большой империи Запада — не разгорались ярко, но и не гасли. И это перманентное тление (при том, что очаги свободы очевидно всем мешали) — удивляло обывателя: определить свое отношение к этим явлениям обыватель не мог. Не вполне сочувствие, но некоторая растерянность присутствовала в его взгляде на людей с автоматами: если они бандиты, почему интервью по телевидению дают? А если благородные герои, зачем за ними с собаками охотятся? А если охотятся, отчего не поймают? Эту растерянность усугубляла неуверенная политика федеральных властей: то Слизкин выезжал в горные районы с программой мира, то Фиксов демонстрировал намерение уничтожить боевиков всех до единого, а популярное речение президента призывало мочить (в смысле — убивать) боевиков в сортире (т. е. в местах общего пользования, где обычно военных действий не ведут). Вот обыватель и недоумевал: что решили- то? Решили-то что? Что-то не так в этой истории. Неужто поймать бандитов невозможно? Отчего не могут расправиться с колумбийск