ими наркопартизанами? Непонятно. Почему афганское сопротивление пребывает в той же стадии, что и во времена русской оккупации? Непонятно. А почему колумбийским партизанам и афганским моджахедам дают возможность торговать наркотиками? Их, конечно, ловят, но как-то вяло. Бомбят, конечно, но, может быть, не тех бомбят? Вот опубликовали фотографию мальчика — руки ему оторвало взрывом. Жалко парнишку, новых рук не пришьешь. Должен же быть кто-то виноватым — или нет? С чеченцами десять лет воюют, а стрельбы только больше стало. И откуда они оружие в таких количествах берут? А деньги? И контакты с прессой? Голда Стерн регулярно публиковала свободолюбивые интервью то с одним головорезом, то с другим. Чарльз Пайпс-Чимни возглавлял нравственно-политическую комиссию, отстаивающую права моджахедов, а иные его коллеги снимали документальные репортажи о жизни колумбийских наркопартизан. И писали, и страдали, и спорили — и сами не понимали: с кем же спорят? Вроде бы все за то, чтобы мальчику рук не отрывали. Но — отрывают руки. Сами они, что ли, отрываются? Какая-то необычная война шла по окраинам империи — бесконечная и бесцельная. Все вроде бы в ней участвуют — а победы нет как нет. Словно не хочет империя победить — и не знает, для чего нужна победа.
А на словах — о, как хотел победы просвещенный мир! Доколе гибнуть будут мирные люди? Просвещенный мир без преувеличения явил озабоченность вопросом. Более того: устами лидеров просвещенного мира была выдвинута новая антивоенная доктрина. Провозгласили, что отныне цивилизация точно знает, кто ее враг, — а это, согласитесь, не мало. Знаем, кто враг, знаем, как с ним бороться! Сказали так лидеры просвещенного человечества и, пообедав, сфотографировались на память — стоят они, скромные труженики цивилизации, в двубортных пиджаках, сдержанно улыбаются. Худо ли: все объединились для борьбы с врагом! Вот ведь достижение! В прежние времена правители не были наделены таким явным знанием — было время, и лидеры цивилизации колебались: а враг ли Гитлер, а если да, то до какой степени? Прежде никак не могли решить: фашизм — это дурно или терпимо? А может, и вовсе хорошо? Искали альянсов, юлили, ездили на переговоры, выбирали меж коммунизмом, национал-социализмом, капитализмом — что хуже? Кого в сортире мочить надо — неизвестно. Случались такие лихие денечки в прошлом, когда одни лидеры мира хотели одного, а другие — прямо противоположного. И путаница была в политике. И ездил в задумчивости принц Эдуард на мюнхенские парады, и восхищался Черчилль гением Муссолини, и договаривались либералы с генералом Франко, и слали одни лидеры деньги Пиночету и другие — Кастро. А сегодня вдруг договорились: знаем, кто враг, знаем, от кого зло в мире. Покушали лобстеров на саммите в Сардинии и разгадали загадку истории, вот счастье!
Кто же он, новоявленный злодей?
И сказали мировые лидеры народам: главный злодей, оказывается, — мировой терроризм. Кто? — всполошились народы. Мировой терроризм, вот кто! И всплеснули руками народы: яснее не стало. Этот-то гад — он кто такой?
Видимо (так, по крайней мере, логически следует из речений лидеров мира), этот обобщенный мировой терроризм — есть зловредный союз всех национально- освободительных движений, имеющих место в мире. Курды, афганцы, персы, палестинцы, колумбийцы, чеченцы, иракцы — собрались вместе и решили создать фронт борьбы с мировой цивилизацией. Зачем? Цели не вполне ясны — однако на то они и выродки. Где же они встретились-то все? Ну, это, допустим, технический вопрос. Нашли где встретиться. Главное, объединились — и теперь все заодно. Выработали подпольщики и убийцы методы борьбы с миром: взрывы, шантаж, угоны самолетов, расстрелы заложников, бандитизм в горных селениях. И цивилизация не сразу заметила это тайное воинство, а заметила, когда враги сплотились. И теперь враг у ворот.
Данное толкование вопроса логически неточно. Если число выродков столь велико, что заставляет цивилизацию определить их как силу и армию, то нужно их в таком случае не числить по разряду террористов, а определить иначе. Мировой терроризм — такое же условное определение, как враг народа. Предполагается, что враг народа — ущербная единица. Но если единиц много? Поскольку количество врагов народа позволяет считать их, в свою очередь, народом, то не совсем понятно — кто враг народа: тот, кого убивают, или тот, кто убивает? Словом, путаница. Не могут враги называться террористами, если их много. Террористы — это те, кого мало. А если их мало — зачем их бояться?
Возможно иное толкование. Эти выродки, разумеется, нигде не встречались, общих планов не имеют. Но есть тенденция — небольшие отряды вооруженных людей считают себя врагами порядка и закона. Как правило, эти люди — религиозные фанатики, чаще всего — мусульмане. Они разрозненны, но их объединяет религия и метод борьбы с прогрессивным (то есть западным) человечеством — взрывы, поджоги, диверсии. Эти локальные группы определяют через общий термин — мировой терроризм.
И это определение ясности не добавляет.
Если банды разрозненны — не проще ли их подавлять поодиночке, не давая одной знать о существовании другой? Не ведет ли политика обобщения к тому, что отдельные банды осознают себя как единую силу, например религиозную? А когда случится так, то не станут ли фанатики — религиозной державой: с целью, историей и будущим? И кто будет в этом виноват? И вообще — откуда эти банды заводятся? От сырости, что ли?
Можно дать и третье толкование.
Некогда вольные отряды кондотьеров скитались по средневековому миру, продавая свое военное умение князьям. Так, руками вольных отрядов Сфорца был взят Милан, а известный бандит Гаттамелата — брал Феррару. Наемная военная сила продавалась в соответствии с коммерческой структурой общества — и следует согласиться, что коммерческий принцип деятельности вольных отрядов сохранился без изменений. Разница состоит в том, что теперь вольные отряды берут деньги за то, чтобы не разрушать города, но принцип торговых отношений не поменялся. В условиях растаскивания государственных структур на составные части — терроризм не более чем приватизация войны.
Однако и это толкование не выдерживает критики.
Всякая приватизация, в том числе приватизация войны, имеет смысл тогда, когда есть структура, гарантирующая ценность присвоенного предмета. Иначе усилия, потраченные на приватизацию, не имеют смысла. Скажем, захватили горцы Гудермес, бойцы ИРА — Белфаст, палестинцы — сектор Газа, — и этого никто не заметил. Ну, доложили правителям, а те сказали: плевать. Так что, если бы дикие боевики приватизировали войну в условиях всеобщей мирной политики, — они бы смотрелись несуразно. Как можно, скажите, приватизировать войну — в обществе, занятом глобальным мирным строительством? Значит, что-то иное происходит в диких селениях. Однако убивают.
К счастью, ни первое определение, ни второе, ни третье — действительности не соответствовали. И постепенно в умах граждан Империи стало вызревать следующее соображение. Та самая разруха, которая (по выражению одного профессора) наступает, если борцы с разрухой мочатся мимо унитаза, вполне сравнима с загадочным мировым терроризмом. Он есть только потому, что его ежесекундно создают — теми или другими условиями. Разделили Курдистан, курды и недовольны. Отняли у палестинцев землю — они стреляют. Так может — перестать их провоцировать? Может быть, если (для разнообразия) мочиться непосредственно в унитаз, то и разрухи не будет? Дайте мерзавцам, наконец, свободу, рассуждает обыватель, пусть получат, что хотят, только пусть не взрывают домов. Отпустите Чечню, объедините Курдистан, дайте Корсике статус независимой республики, утвердите герб и флаг у колумбийца Маркоса. Дайте моджахедам резать друг друга, — и черт с ними. Ведь пробовали уже: пустили Индию на волю, дали залиться кровью? Вот и этих пустите — их, чай, не миллиард, нехай сами разбираются, что им там надо.
Две дамы (одна в красных колготках, другая — в оранжевых) выразили эту мысль с прямотой, достойной Троцкого.
— Ни мира, ни войны, — сказала авангардистка Роза, — армию вывести, а торговлю вести.
— Открыть широкую дискуссию, — сказала правозащитница Голда. — Собрать в горах журналистов всего мира, построить в Чечне пресс-центр, пятизвездочные гостиницы, издать альманах «Горняя совесть».
— Помилуйте, — сказал ей Луговой, — мы это и делаем. Гостиницы пока не построили, но фундамент заложили.
По многим приметам в горах шла гражданская война — если посчитать, что в годы советской власти образовался так называемый советский народ, если учесть, что добрая треть чеченцев давно ассимилировалась в русских городах, то народ они представляли. Гражданской войной можно было именовать события в Афганистане, Ирландии, Курдистане, Колумбии и т. д. Одна часть населения убивала другую — и имперское начальство сетовало. Партизаны скитались по горам, стреляли из-за утла в солдат регулярной армии, прятались по домам сочувствующих. Все вышеперечисленное — вещи обычные, и тем не менее было нечто непонятное в их сегодняшнем употреблении. Тактикой и принципом вербовки сторонников войны походили на гражданские, а гражданская война — есть любимое средство революции. Идеологи революций минувшего века считали гражданскую войну главным методом разрушения старого мира. Перманентная революция должна была идти по миру именно в виде гражданской войны — как же иначе? Гражданская война, воспетая во всей своей жестокости Марксом и Троцким, должна была утопить старый порядок в крови. И Маркс, и Троцкий внимательно относились к тому, чтобы крови и террора было достаточно для достижения целей, стоило гражданской войне пойти на убыль, как Троцкий расстраивался. И вот парадокс: крови на современной гражданской войне проливалось достаточно — однако старый порядок от этого не страдал. Очаги гражданских войн, тлеющие в провинциях Империи, перманентную революцию не торопили. И даже напротив.
И вот какой вопрос странен: почему испанская гражданская война была никому не нужна, а чеченская гражданская война нужна всем?