- Ах, наш милый отец Николай. Вы знаете, как он трудно рос. Бедный, нищий студент семинарии. До недавнего времени ни разу не ездил за границу. А всегда мечтал посмотреть корриду.
- Вот что поистине необходимо православному попу, - заметил Струев, - так это видеть корриду.
- А как он любит средиземноморскую кухню. Отец Николай - подлинный ценитель крабов и лобстеров. Разве справедливо, что он всего этого был лишен? Немудрено, что сейчас ему хочется хотя бы частично возместить упущенное в юности.
- Он наверстает, не сомневайтесь. В день два раза обедает.
- Батюшка, конечно, любит покушать. Однажды мы брали его на дачу в Переделкино. Вы, кстати, не хотите в пятницу поехать? Будут интересные люди. Я запекла в тот день баранью ногу, и отец Николай один все съел. Я даже и не попробовала, не знаю, вкусно ли получилось. Мы так смеялись, но ведь плохого здесь нет вовсе. Иван Михайлович говорит, что это очень по-православному. Сейчас, - прервала себя Алина, - я познакомлю вас с интересным человеком, Семен. Слышите шаги? Не пугайтесь, это не Иван Михайлович - муж с вечера уехал на совет к Горбачеву, теперь ведь страну делят по ночам.
- Работаем ночью, как Сталин? Незабвенные традиции? Пир победителей?
- Ничего общего. Я хорошо представляю себе эти скучнейшие грузинские застолья. Моя юность прошла на так называемых восточных пирах. Нищета, милый Семен. Безвкусица и нищета. Сидел отец народов ночью в бункере, кутался в шинель, тянул кислое кахетинское. Это не жизнь, Семен.
- Иван Михайлович в бункере не сидит?
- Что вы, он любит Переделкино. Бывали? Мы соседи Пастернакам. Иван Михайлович сосны любит.
- И кахетинское не пьет?
- Иван Михайлович пьет Шато Брион.
IV
Струев не успел поинтересоваться, что это за вино. В кухню вошла старуха. Длинное черное платье до полу; на костлявой груди зеленый накрахмаленный бант; она шла, откинув голову, неторопливо переставляя сухие ноги.
- Ах, Марианна Карловна, вот и вы, - сказала ей Алина Багратион. Наш гость уже взялся сам помойку выносить. Если вам тяжело убирать, вы так и скажите. Вы устаете, бедная.
- Я, Алина, - степенно произнесла старуха, не отвечая на вопрос и глядя на Алину змеиными глазами, - с нашим гостем утром увиделась, но представлена не была. Вы наконец решились нас познакомить. Вы - художник? А стоящий ли? Вот главный вопрос.
- Весьма дорого стоящий, - весело сказала Алина.
- Сколько стоит - безразлично, величие купить нельзя. Великие - это те, кто умирает за славу. Устаю ли я? Даже когда поднимала бойцов в атаку в предместьях Мадрида, не чувствовала усталости. Усталость пришла теперь, когда за мной никто не идет. Позади пустыня. От этого тяжело. Да.
- Понимаю, - сказал Струев.
- Вы знать этого не можете. Вы разве ходили в атаку?
- Семен Андреевич регулярно ходит в атаки, - заметила Алина кокетливо.
- На защиту правого дела, надеюсь? По зову чести?
- Марианна Карловна стоит на страже чести нашего дома, - заметила Багратион.
- Честь, - отвечала старуха, - уберечь невозможно. Честь отдают - а, значит, не берегут. Стою на страже, да. Но я сторожу не честь. Я всегда повторяю Алине: пока в силах, дари себя людям. Отдавай честь. Красота должна служить обществу.
Струев хмыкнул.
- Идите к себе, Марианна Карловна, - сказала Алина. - Я позову, если надо будет, - и Струев с удивлением отметил, что барственная Алина как будто ревнует к старухе и хочет ее спровадить.
- Непременно, Алина. Даже на передовой я находила время для освежающего сна. Но я хочу говорить с вашим кавалером. Искусство с юности меня волнует. Еще в Киеве, замужем за тогдашним комиссаром просвещения, я не пропускала ни одного вернисажа. Какие имена! Стремовский! Красавец, умница, слышали про такого?
- Осип Стремовский? - оскалился Струев.
- Его сын Ося играл у нас на ковре. Муж давал ему играть парабеллумом. Занятно было видеть ребенка с оружием в руках. Я говорила ему: милый Ося, пойдешь ли ты сражаться на баррикадах? Он кивал и надувал щеки. Интересно, добрался ли этот полненький мальчик до баррикад? Каждый должен найти свою баррикаду, чтобы умереть на ней. Отец Оси был крупной фигурой в художественной жизни Киева. Про себя он говорил, что принял вызов времени. Как он оформлял парады! Вы не оформляете парадов?
- К сожалению.
- Напрасно. Что может быть важнее? К чему радовать взгляд одного, если можно доставить счастье многим? Не правда ли, картина как таковая давно умерла? Зиновий Стремовский, отец Оси, еще в Киеве мне говорил, что плоскость отжила свое. Пришло время другого искусства, не так ли?
- Да, - ответил Струев, - так и есть.
- Рада, что наши взгляды совпали. Вопрос в том, какое искусство придет на смену картине? Парадов не оформляете, а что вы тогда оформляете?
- Семен - певец свободы, - сказала Алина Багратион.
- Нет ничего тяжелее свободы, - вздохнула старуха. - Рабам платят, а за свободу приходится платить самому. В годы нашей юности мы имели ясные представления на этот счет. Любопытно, как рассуждают сегодня. Вы за что-нибудь расплачиваетесь? Или - сами денежки получать любите?
Струев хотел пошутить, но шутка не шла на ум. Хотел сказать, что если он расплачивается в ресторанах, то за искусство пусть платят повара, но реплика показалась ему глупой.
- Не знаете, что сказать, - промолвила старуха, - и неудивительно. Теперь не принято знать. И парады оформлять не принято. Парады должны сметать остатки старого строя. Безжалостно, твердо. Вы умеете так?
- Режим решил уйти сам, - сказал Струев, - остается посмотреть, как он уходит.
- Какой режим? - спросила старуха подозрительно. - Я не согласна ни на какой режим. Вы доктор или художник? Не потерплю врачей. Я предупреждала: если мне захотят навязать режим, я не сдамся. Запомните это.
- Я имею в виду прошлое. Прошлое уходит само.
- Прошлое не уходит само. Его убивают и хоронят - ради блага живых. Так однажды убили меня и мое поколение. Впрочем, я не до конца умерла. Здесь, - она тронула плоскую грудь под бантом, - здесь я давно мертва. Но голова моя жива и мысли ясны. Я должна прожить ровно столько, чтобы сделать свои мысли достоянием многих. Иногда я делюсь взглядами с Иваном Михайловичем. Извлекает ли он уроки?
- Уверена, что да, - вздохнула Алина.
- Я вздремну, Алина, а к обеду выйду вам помогать. Мы приготовим Ивану Михайловичу настоящий латиноамериканский обед во вкусе Фиделя. Только партизаны знают настоящие рецепты. Вам скажут в Париже, что они знают, как готовить. Не верьте: только партизанская кухня имеет вкус. Остальное трава для скотов. Я помню несколько ошеломляющих рецептов.
Старуха поправила бант на плоской груди, двинулась прочь из кухни. На пороге она царственно повернулась и низким голосом добавила:
- Мыши веселятся, когда кошка ложится спать. Но веселятся недолго.
И, произнеся эту странную реплику, вышла, тяжело и медленно двигая сухими ногами.
- Она сумасшедшая? - спросил Струев.
- Просто привидение. Не верите? Тогда скорее выгляните в коридор, я вас прошу, - там никого уже нет. Она растворилась.
- Верно, я утром встретил старуху, а потом она растаяла в воздухе.
- Иногда она растворяется прямо в комнате. Была - и нету.
- А появляется она, - сказал Струев, - я полагаю, в полнолуние.
- Появляется всегда неожиданно, надо ждать всякую минуту. Обыкновенное домашнее привидение, но мирового значения, знаете ли. Мы держим у себя призрак ушедшей эпохи. Бродил призрак коммунизма по Европе, а на старости лет поселился у Ивана Михайловича Лугового. Вы боитесь привидений?
- Гостей пугаете? - спросил Струев.
- Иван Михайлович любит гостей дразнить. Немецкого посла, фон Шмальца, она до полусмерти напугала рассказами про Эрнста Тельмана. Рот фронт, говорит, Ганс! Ох, а что было с отцом Николаем! - и Алина засмеялась, качая грудями. - Марианна Карловна сказала ему, что Бога нет, назвала его зажравшимся лицемером и пообещала отравить на Соловки. Лопату тебе в руки, попик! Батюшка чуть не подавился бараньей лопаткой. Весь аппетит пропал.
- Откуда она у вас?
- Иван Михайлович с последним ее мужем дружил. Вместе начинали, инструкторами ЦК. Но тот в зрелые лета размяк, стал либеральничать, отказываться от карьеры. Был фигурой, а стал пенсионером-алкоголиком. Она его тут же бросила. Он и умер от пьянства.
- А дальше?
- Где-то она прожила лет десять. По посольствам, полагаю - Куба, Чили. Иван Михайлович ее нашел, взял в дом. Вот подобрали мне компаньонку. Иван Михайлович гордится ею как фамильным привидением. Специально заводит гостей в ее комнату, чтобы напугать.
- Сколько ж ей лет?
- Угадайте.
- Восемьдесят? Больше?
- Сто.
- Вы шутите. Это неправда.
- Неправда, действительно. На самом деле старухе уже сто пять. Она принимала участие в легендарном съезде большевиков в Лондоне в девятьсот третьем году, ей уже тогда двадцать три года было, вовсю романы крутила. Вот и считайте.
- То есть родилась в восемьсот восьмидесятом. Как Пикассо, - уточнил Струев машинально, - но это невозможно.
- Отчего же? Пикассо тоже был ее любовником. Полистайте альбомы полно ее портретов. Но и без него хватало народу. - В устах Алины фраза прозвучала не обвинительно, но уважительно. - Четыре мужа, три партии, два гражданства. Работа призраком - дело бессрочное, на пенсию не отпустят. Марианна Карловна Герилья - настоящий призрак коммунизма.
- Какая странная фамилия.
- Это псевдоним. Герилья - партизанская война по-испански. Марианна до сих пор воюет. Бродит по квартире, успокоиться не может. Знаете, как воет она по ночам. Волком воет. Страшно даже, а вдруг укусит. Я однажды заглянула в ее комнату ночью, а она стоит у окна и воет на луну.
- Быть не может.
- Уверяю вас. Энергия бесовская. Начинала девочкой в Донецке, убила губернатора. Про это фильм сняли, не помните? Потом - Женева, потом Лондон, потом проехала Латинскую Америку как представитель Коминтерна. Основала компартию в Аргентине. Витторио Кадавильо, Долорес Ибаррури все ходили на ее лекции. Из Латинской Америки уехала в Германию - к Тельману; оттуда - в Испанию, на войну; оттуда - в Киев. Кажется, ездила в Гавану, не уверена. Но Че Гевара - ее любовник, не сомневаюсь. Во всяком случае, пикантная фотография имеется. Теперь живет у нас. Иван Михайлович горд